donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
МАШЕНЬКА ГОРОДЕЦКАЯ (ВЕТЕР С ЮГА)
Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ЧАСТЬ 2.
ГЛАВА 2.
Королева, признаться, манила Машеньку почти как химия. Или как осень. Да. В аудиторию, в крашеные стены она не заходила, а входила как время года - листья, сырой дождик, богатая, туманно скрадывающаяся глубина. Вышло ли случайно так, девушка появлялась в университете в зеленом. Не салатном, не изумрудном; в бархатистом матовом хаки ли, болотного тусклеющего оттенка; не в тяжелом, строгом и плотном, - тонком, струящемся, неуловимо - свободно облегающем, рисующем как шелковой кистью; как под покровом из листвы одним очертанием, догадкой видимая гибкая взрослая нимфа. Золото девушкиных волос было настоящее рыжее золото венчальных колец, более, возможно, яркое, в глубине густой гривы даже розоватое; не то даже с багрянцем. И стройное, отчетливо розовое порывистое лицо тоже отливало, казалось, рыжим, потаенно страстное, как переменчивый осенний ветер. На лебединой высокой шее продолжением волос и щек, и тонких губ и бровей, падала на зеленое легкая золотая цепочка, золотая с розовым, ручеек мелких звеньев. Глаза королевы были синее синьки. Рыжая лисья девушка и тогда, летом, в августе, показалась Машеньке предвестницей осени, сентября. Машенька, - не только одна Машенька, другие, видимо, тоже, - боялась ее поодаль, когда она одинокая подплывала к рядам, тростниковыми пальцами из узких фаланг откидывала скрипучую черную крышку парты; садилась как воссаживалась, не согнув ровного стана, встряхивала листопадной гривой волос; с лицом чуть искаженным не то каким - то знанием, не то мучением. Больше Машенька ничего не пыталась: подходить, заговаривать, только сесть старалась на один ряд сзади, на пять или четыре мест сбоку, девушка между нею и высоким окном. Машенька была пылко влюблена в свою королеву как отрок.
В калейдоскопе ранних Машенькиных впечатлений и лиц, манер, повадок, юмористических или приятных сторон окружающих людей вслед за королевой по степени яркости шли преподаватели и старший начальский состав. С первого абитурьего взгляда ей стала симпатичной женщина - замдекана. Заочный деканат был в комнате на втором этаже, среди административных и кафедральных кабинетов. Хозяйка комнаты Вика Ашотовна сидела вполоборота за столом у окна. В ней не было ничего армянского, а по возрасту казалось лет сорок. Ближе к двери сидела секретарша Лена. Естественно, Лена; как же еще зовут молодых секретарш? Поначалу Машенька заглядывала в деканат на цыпочках, пугалась и бумаг на столе, и если вдруг оказывался открыт сейф. Ее вопрос выслушивали, доходчиво отвечали и сразу забывали о ней. Много их таких, одинаково несчастных, ходило. Но Машенька была потрясена и польщена до зазнайства, когда в день общего собрания, в первый день сессии, получасом ранее узнав только, что эта аккуратная улыбчивая женщина и есть замдекана, а не дежурный преподаватель или секретарь, она вошла справиться о нужной ей бумажке, и Вика Ашотовна привстала, как гостя принимая, не первокурсницу, сказала ей: "Здравствуйте, Мария. Расскажите, что там Донбасс", предложила ей стул. До того, как Машенька не только представиться, пискнуть успела.
Пожалуй, не Лана, именно Вика Ашотовна стала первой Машенькиной, да и всех остальных, близкой подругой. Она ничего с них не требовала. Интересовалась, ставила в известность. Твердо, как старшая, но по опыту, а не чину.
Через две недели они начали заходить в деканат в перемены, погреться около дружеских лиц. Понятно, не решались сиживать на столах как третий, тем более пятый курс. А те садились, качали ногами, болтали и пересмеивались с Леной, тоже, выяснилось, заочницей. Недолго Лене удалось перед новичками казаться важной и неприступной. Приносили цветы в деканат, просто так, из расположения.
Профессор кафедры общей химии доктор Алексей Ильич был седой высокий дяденька с искристой усмешкой. На лекциях он вовсю шутил над студентами и заигрывал. И лекции у него были быстрые, плотно нагруженные материалом, парадоксальные. - Вот как! - говорил он после эффектного опыта. В смысле: "Вот какой фокус я вам отмочил!"
Было видно, и совершенно казалось здорово, что Алексей Ильич, и диктуя, и демонстрируя свойства гидроокислов и солей, посмеиваясь в морщины удачной грубоватой двусмыслице, сам в эти полторачасовые участки времени "оттягивается", отдыхает общением. А вдруг, и часто, набегает на лоб действительно ученая мысль, им никому не понятная, расти не дорости, а Алексею Ильичу близкая, ибо он профессор. Из этой мысли потом создастся теория, дети будут учить ее в школе.
У него имелась ассистентка. Лена, само собой. Еще она помогала на лабораторных работах. Но про лаборатории потом рассказ. Лабораторных занятий пока было мало, остановиться на особо интересном не на чем.
Приятно, очень сложно читали им физику. Записывать нужно было до слова все: упустишь - не найдешь. Списка литературы, даже одного учебника профессор Лариса Павловна не давала; не признавала. Лекции ее были прочнее учебника. Суше, изящнее, в десять раз качественнее. Третий курс, прощаясь с физикой, мечтал издать эти лекции серией брошюр на будущее, для потомков. Каждый третий курс так мечтал. Лариса Павловна, рассказывали, верила в гравитоны, и самое захватывающее предрекали им через два года весной, лекции о тяготении, увлекательные как детектив.
Оригинальные идеи высказывал преподаватель философии, мужчина без звания, лет тридцати пяти. Почему - то философию им поставили на первый курс, вместе с историей КПСС.
Но Машеньке этот красавчик не нравился. Слишком сам себе казался умным, сам себя одобрял и похлопывал по плечу. Очевидно, его ждала карьера, из - за ее миража он не замечал ничего. Даже студенток. Важничай, важничай. На экзамене мы тебя твоими же вумными мыслями и обкрутим.
К середине сессии Машенька уже выучилась размышлять практическими категориями.
Кто был зверь, это преподаватель "введения в специальность". Какую специальность, что за предмет? Должно быть, он сам это в душе понимал. Горный наголо стриженый аспид Владимир Валерьянович за эти простодушные взгляды и мстил ребятам. То ли он занятие вел, то ли шашкой махал. Девушки, встретившись с ним взглядом, пригибались, а парни делали вид, что им пофигу. Вокруг рыжей королевы он бродил кругами как волк. Не прошиб; его изъязвляющие повадки об нее обламывались, тупились. Остальных он умудрялся подковырять. Машенька вскидывала головку, сопротивлялась. А полных девушек, прилежных записывалок, вовсе плющил.
Обидно, что предмет был вправду никакой. Только во "введении" она не выявила ни единого смысла. Нет, один смысл. Что это Божье наказание, чтоб вокруг медом не казалось. Раз десять или больше аспид злобно говаривал: "Вы имеете свободу не вести записей. На государственном экзамене, кто из вас доживет, один вопрос каждого билета посвящен излагаемым мною темам. Единственный их источник - ваш якобы конспект".
"Я лично неизменно вхожу в состав комиссии" - без восклицательного знака допечатывал змей, кривясь и подымая дыбом щетину на голове. (по введению в специальность экзамена - то не было, вот в чем секрет. Зачет - с!)
Девицы сыпались под парты, мужики кряхтели, Фома Иванович с брезгливой физией показывал, что точит кинжал.
Фома Иванович и с горным аспидом курил на лестнице.
О ком еще? Доцент Муравьева, баба Мура. Славная женщина. В конспект заглянет, пальчиком погрозит. "Когда я трудилась над своей докторской..." Баба Мура читала историю партии. Дай Бог каждому такую историчку.
Англичанка их подгруппе выпала незапомнившаяся, бесцветная. Тоже повезло.
Главное, самое, к ним как ко взрослым относились. К серьезным. Только так Машеньке и надо было. Она привыкла взрослой, не могла иначе.
С "дневниками", послешкольниками, с теми нянчились. Водили из класса в класс, они гуськом тянулись, галдели. Кураторы их воспитывали: собрания, учет посещаемости. Если совсем точно, никто их пальцем не трогал, сами организовывались по рефлексу. Косяком передвигались, дружно курили, отрядом, без отстающих, сбегали с занятия, получали клизму и разгуливали гордые этим, как пьяные мыши.
Заочники делали сугубо то, что хотели. Изначально предполагалось - лекторами, деканом, всеми - что дяди и тети хотят учиться. Им дали эту возможность, а пользоваться, нет - вольному воля.
Больше недели прошло, пока Машенька, отойдя от первых бурных впечатлений, стала кроме учителей узнавать в тумане сплошной массы конкретные лица своих товарищей, однокурсников. До этого они были пятнами: там у стенки пятно, здесь у двери пятно. Мало - помалу пятна проявлялись, группировались, фиксировались. Вот эта маленькая компания на занятиях держится к передним рядам, к окну; это три дамы в летах, аккуратистки. Вот зеленых три девочки, ходят под ручку и поджимают губки. Рыхлая большая группа местных, казачьеградских, человек восемь. Половина в очках, среди них и полные девушки, похоже, задают тон. Эта группа полошливая, склонная к ожиданию ужасов. Не курят, мам боятся, наверное. Вот два высоких приятеля - циника, садятся рядом, обсуждают что - то междусобойное, остальных презирают.
Штук пять разного полу, следующие обычно за статным кучерявым молодым человеком умнейшего вида. Он всегда наглажен, чванен, при галстуке, и фамилия у него профессорская - Трускавец.
Еще разные незаметные пары и тихие, неразлучные сами с собой одиночки.
Фома Иванович со товарищи. Их много, не определишь, сколько, потому что все бегают, перемещаются, всегда в густом дыму и хохочут. К ним тянуло Машеньку, но тогда оказалось бы совсем невозможно учиться.
Машенька заметила, что и сама уже в компании, в кружке. Подруга Лана, подруга Лариса из Краснодона, Наташа и Тамара из Ипатова, Ставропольский край. Все в возрасте, лет по двадцати пяти, мужние, детные, в общем, солидные дамы. Сбрелись они просто так, на почве разговоров. О мужьях, о детских соплях, о работе, огородах, начальниках. Ну, и об учебе, к которой относились ровно, практично. Наташа с Тамарой работали в горводоканале, Лариса в шахтоуправлении. Все конкретно знали, зачем им нужен диплом, и какие впоследствии должности займут. Ханжества или злобности у девчат не было ни капли, поэтому с ними и нравилось Машеньке - в спокойных бытовых беседах она отдыхала от перегрузок.
У них можно было списать пропущенное место в лекции, разобрать вместе сомнительный вопрос. Они были умны, и одновременно реалистичны, не витали. "Я тоже буду тетушкой" - Машенька так не думала, но это была та взрослость, какой сейчас ей хотелось.
Они начали вместе гулять по городу. Сворачивали в галантерею, в булочную, задерживались надолго в отделах детских товаров. Перекусывали на лавочках сочными бутербродами, столовскую кулинарию не признавая в упор.
Чтобы не отстать, и Машенька стала делать бутерброды. У нее получались затейливее, у подруг - вкуснее. Занудства в их развлечениях не было. На каруселях кружили в парке, и визжали, и анекдот не смущались рассказать. "Тетушки" напоминали Машеньке Марину, но грамотную. А к мужикам относились как к терпимому злу.
Машенька видела свою компанию как соседок по купе. Но четырьмя стенками вагон не кончался.
Она нашла себе товарища из города Шахты. Так вышло, что они частенько курили рядом, и познакомились. Удачно вышло, нельзя же курить в одиночку. На переменах теперь Машенька общалась с Сережей, а за парту садилась с дамами.
Он успел мельком перезнакомиться с большинством ребят и девчат из группы. Тем же образом, что и с нею, куря на лестнице. Теперь, сам не подозревая, он играл для Машеньки роль сплетника, хотя оценки его были тактичны и нейтральны. Машенька же ему попалась самая любопытная Варвара, и незаметно вытягивала все, где Сережа побывал, что видел, с кем разговаривал и что узнал.
Она услышала, что их ждет на следующем и последующих курсах. Структуру кафедр, и как сориентироваться, чтобы выбрать подходящую тему для курсовой. Оказалось, чванный Трускавец - ветеринар в крохотном селе, а полные девушки закончили массу спецшкол и подготовительных курсов. Есть в группе бывалые, ранее уже где - то учившиеся студенты, есть врач, получающая второе образование. Есть мужчина, играющий в похоронном оркестре, дикторша телевидения (это одна из зеленых девчонок). Два приятеля - циника, как выяснилось, чудные дружелюбные ребята, Сережа ей рекомендует ближе с ними познакомиться. И обязательно стоит познакомиться с Фомой. Непонятно, кто он, но точно не шут гороховый и не гад. Сам Сережа в их тусовке не участвует, человек семейный. Там кроме Фомы много народу интересного, да он и не командир у них.
Из других источников Машенька узнала о фомистах больше. О них вовсю шушукались "гусеницы" - несколько модно одетых непрерывно кушающих девиц. Гусеницы вели себя надменно, цокали сапогами, потряхивали золотыми кулонами, садились в самом центре любого класса, зала, и ели, ели, и пили из термоса, и никому не показывали. Вопреки такой привычке, они не были толстыми, а то, что называется "в форме".
По общепринятым меркам, не по Машенькиным, естественно. В сравнении с нею - так и кривоваты, и жирноваты. Они всех больше в группе не нравились Машеньке, но что поделать, она и к ним из любопытства подсела.
Гусеницы повели верхними и нижними бюстами, брякнули украшениями, а все ж таки не уползли и не прогнали. Она прикинулась детской невинностью, любимый прием, если хочется сунуть нос. "Бур - бур - бур" - говорили меж собою гусеницы, складывая и разглаживая на коленях платочки. Очевидно, они решили поговорить для нее. Так как стали выражаться намеками, гримасничая и гадко вращая очами. Они, конечно, хвастались. Но такой ерундой. Породистыми машинами, либо собаками - иномарками, а смысла выходило - ровный чистый гул.
В следующий раз Машенька подслушала ненарочно, и лучше б не слушала. За дверью с прозрачным стеклом гоготала Фомы Иванычева компания, а гусеницы с подоконника наблюдали и аж переливались ядом. Ушки Машенькины через пять минут запылали, она их заткнула руками и убежала. Таких мерзостей с улыбочками не выговорил бы и мужик.
Видать, все - таки посеяли гусеницы в ней яд. И Машенька не рискнула сближаться с фомистами. Но в тусовке Фомы была действительно слишком вольная жизнь. Встречаясь поутру, они целовались, щупали друг друга за места (друг подругу, конечно), таскали по коридорам, орали и грубо шутили. Девчонки в компании все были смешливые, озорные, какие всегда и нравились Машеньке. Но чересчур, немного чересчур...
Стоило на горизонте показаться пыльному Фоме, все в той же летчицко - шоферской куртке, румяные его девчонки бросались на него разом, как на Деда Мороза. Из вороха кофточек, юбок и стройных ножек Фома торчал как вешалка, похлопывал граблями по талиям сразу всех, кружил вокруг себя, отфыркивался и их же платочками недовольно стирал помаду со щетинистых щек. Говорил он им несусветные хамства: "Отлезь, мать, от тебя пивом воняет", "У - тю - тю, ты моя одноглазенькая". Слыша издали такое, Машенька с непривычки коробилась. Понимая: это не оскорбления, комплименты, и весьма тонкие, оценить их требовались и вкус, и неиспорченная душа. Она примеряла эти комплименты к себе. Неутешительно. Дала бы по морде. Воспитание не то, жаль.
Парней кроме Фомы была половина тусовки. Машенька знала их в лица, но не по именам. Они тоже, в зависимости от желания, сполна получали и восторгов, и визга, и хамили тоже более или менее витиевато и нахально. Но Фома оставался непобедим.
После занятий шайку мгновенно выдувало из здания ветром. Разлетаясь, они только перекрикивались, уславливая время встреч в каких - то с закодированными названиями местах. Чем там занимались? - Вот уж, что ей на самом деле неинтересно знать.
К слову, на лекциях фомисты держались смирно. Внимали, все выполняли, интересное слушали пристально, разинув рты.
Заметно было и в этом влияние Фомы, на сей раз как старосты. А он оказался великолепным старостой.
Многовато внимания уделяла Машенька Фоме, но она не виновата. Кроме гусениц, его все в группе уважали, хоть мало кто в этом признавался и сам себе. Профессура же благоволила к нему как к любимому ученику.
У Фомы выходило совершенно органично, что, обращаясь к преподавателю, он становился до предела деликатен и учтив. Язык его оставался грубоватым, но той самой изысканной просторечностью, как у выпускника академии артиллерийских войск. А драная куртяга выглядела в эти минуты на нем как застегнутый на все пуговицы и наутюженный френч.
Она сравнила бы повадку Фомы с солдафонской. Но его корректнейшие твердые вопросы и реплики были проницательны, остры и только в самую суть.
Он был стопроцентно умен, похоже, умнее их всех. А достоинство, - аристократическое, не выберешь другого слова, - держал так, что оно распространялось, целиком и по отдельности, на всю группу. Фоме Ивановичу и ректор был бы не бог, не хозяин, а старший по званию друг.
(Разговаривая в таком элегантном тоне на перемене с почтенной бабой Мурой или лукавой красавицей замдекана, он не боялся за спиною мимоходом щипать за ляжки подвернувшихся гюльчатаек из своего гарема.
В его исполнении, - как умел догадаться? - такие непристойные вольности оборачивались предназначенным не девчатам, а бабе Муре и замдекану редкостными по нынешним временам комплиментами. Вот с таким Фомой Иванычем Машенька, в силу своих устаревших понятий о женской чести, не могла позволить себе общаться. Эх, Мэри Викторова, где твои шестнадцать лет!)
За вторую и третью недели сессии Машенька перезнакомилась еще со многими. Одни знакомцы были сероваты, другие любопытны и подходящи. Дама - врач оказалась многоопытной, но приятной, двоица циников и вправду милыми, любезными. Только фамилии и имена перепутались у нее. Она стала записывать в блокнотик, как Штирлиц. А рядом - адреса, телефоны. Было выяснено между студентками, что это необходимо - обменяться мнениями при написании контрольных, уточнить сроки январской сессии, вообще держать друг дружку в курсе всего. Они накрепко условились, неожиданности предусмотрели...
Машенька уехала домой с кашей планов в голове и с похмельем. Накануне она и четыре тетушки славно дерябнули, даже немножко разошлись.
