donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
МАШЕНЬКА ГОРОДЕЦКАЯ (ВЕТЕР С ЮГА)
Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ЧАСТЬ 1.
ГЛАВА 13.
Примерно недели через две после праздника, сидя за письменным столом в своей комнате, около семи часов вечера, Машенька Городецкая мучительно оглядывалась, хмурилась, строила насупленные брови и грызла карандаш. Справа от нее как обычно стоял шкаф, слева комод, на нем колибри - цветы тянули позолоченные носы в окошко: какая там погода? Погода была та, что и должна на юге в середине мая. Ни облачка, ни тучки, окрестные дома розовеют от заката. Не погода, значит, омрачала Машенькино настроение. И не пустое любопытство искусственных цветов, не гудящая вдоль шторы муха, не перегоревшая одна из лампочек в люстре.
И вообще ничто не омрачало настроение, ей было прекрасно. Просто Машенька, возвращаясь с работы, купила в букинистическом магазине кучу хороших книг, восемь томов. Так что занятие ей предстояло самое приятное. Высматривать на полках, в разных закоулках, в темных шкафах места, куда бы по достоинству эту кучу девать. В других комнатах она уже смотрела, но что - то не нашла.
Повертев головой, туда и сюда, внимательно, она ее запрокинула. Заодно и потянулась, да так, что водопадные волосы достигли пола. Разогнула плечики, в истоме зажмурила глаза.
Потом открыла один глаз, второй. Думала открыть третий, его не оказалось. Но и двумя глазами она отлично засекла эту полочку, подвешенную кверху ногами в простенке между дверью и креслами, хоть ее почти загораживала торчащая из потолка, оказавшегося полом, люстра.
Можно подумать, она про эту полочку забыла. Ну, нет, не забыла, а специально, методически оставила напоследок. Ибо полка была неправильная, она ее не любила.
В том, что люстра, как осеннее дерево, растет из пола, а тяжеленные кресла болтаются наверху, уцепившись колесиками, тоже был непорядок. Но другой, забавный и карлсоновский. Устранить его легче легкого. Или перевесить люстру, а кресла и ковер привернуть шурупами, чтоб не падали, или же поднять голову, это лучше, не ходить же до старости с перевернутой головой.
Она покачалась на стуле, чуть не грохнулась, гибко выпрямилась и вскочила на ноги, пробуждаясь от грез. Вприпрыжку, пружиня в мягких тапочках, скакнула к двери, придирчиво оценить висящее на стене квадратное достояние.
Да, в эти дебри она, пожалуй, год не забиралась. Полка была трехъярусная, глубокая, слона можно разместить. Еще папина, чуть ли не самодельная, первая Машенькина личная полка. Чудом уцелевшая среди новой мебели потому лишь, что в квартире Викторовых книг всегда оказывалось больше, чем помещалось.
Полку давно пора было выкинуть, купить новые, полированные, со стеклами. Но год за годом она висела на прежнем месте, прибежищем для растрепанных и бросовых книжек, неформатных журналов, брошюрок, вырезок, в последнее время - и всяких выкроек, ненужных фоток, Бог знает чего еще. И - связующей нитью с прежним, со школой, с детством. Может быть, она и не выбрасывалась, не заменялась потому, что даже пыльное и сломанное слишком глубоко пускает в людей иногда корни, слишком глубоко.
Машенька, не опускаясь с цыпочек, аккуратно вынула из полки целый широкий блок сцепившихся, приклеенных между собой от плотности и тесноты альбомов, журналов. Разгромождая ряд за рядом многолетнюю залежь, так что полка даже заскрипела от облегчения, она складывала тяжелые разномастные пачки на журнальный столик. Им едва хватило места. Машенька выключила люстру, запахнула на синем вечернем окне карие шторы, в магнитофон с тревожным аленьким огоньком вложила и завертела музыку шелестящих, путающихся "Кокто Твинз". Она зажгла в полъяркости бахромчатые желтые светильники бра, умостилась в кресле, поджав под себя тонкие лодыжки и хитрые пятки с ямочками. Машенька стала брать розовой ручкой со столика, из ближней стопы, листы, книги, тетради и просмотрев их, перелистав с трудом раскрывающиеся страницы, складывать в несколько разных кучек: под ноги, под стол, поодаль, на узорный и мягкий, как теплый матрац, ковер.
Часть брошюрок была смешная. Машенька похохатывала, перебирая их. "Происхождение семьи" и "О национальной гордости" классиков, романы Ильича - младшего, перевязанный конфетной ленточкой, раскрашенный фломастерами ее собственный, седьмого класса, Личный Комплексный План. Машенька еще помнила, как принимались в пионеры, как хоронили генсеков и меняли портреты в классах и коридорах. Как боролись за дисциплину и ее, девятиклассницу, едва не вынесло на общественный гребень в этой кутерьме. Забавно, давно.
Это когда она, вернувшись с летних каникул в почти незнакомый, переформированный класс, внезапно и сгоряча была выбрана секретарем комиссии по дисциплине, с правами чуть ли не генеральскими. Она, отбрыкивалась. О, неискушенные одноклассники не понимали, кого они избрали. Хотя Машенька действительно любила порядок и дисциплину.
В прежнем классе все знали, и вожатые, и завучи привыкли за восемь лет: на Викторову где сядешь, там и слезешь. По справедливости сказать, сама она переоценивала свой индивидуализм. Но вправду не понимала общественной деятельности, зачем кого - то воспитывать, переделывать, раз сам не хочет. Ей даже помогать отстающим опасались поручать.
В каком еще возрасте, лет в десять, ее прикрепили было к одному шалопаю. Мальчишка, не из трудной в общем - то семьи, плевал на уроки буквально, и все школьные часы лазал по крышам и окрестностям. Машенька, ребенок обязательный, покараулила его недельку, вылавливая на свалках и пустырях. И затем сама перестала ходить в школу, так что испугались уже за нее. Двоечник убедил Машеньку, она еще несколько следующих лет вступалась за него в критические моменты. Потом он вдруг стал альпинистом (в Лиманске - альпинистом!) и поступил в Ленинграде на геологоразведочный факультет.
А Машеньке с тех пор давали поручения только бытовые, разовые. Подготовить актовый зал к вечеру, вымыть парты, оформить стенгазету. Она недурно рисовала, все карикатуры, и даже Ленин, получались ехидными, но не вызывающими обид.
И с этой комиссией по дисциплине вышла история трагическая.
Взяв в ручки бразды правления, Машенька быстро почуяла мерзость. Но решила не отказываться, ее какое - то зло взяло.
Машеньке доверили даже классный журнал, отмечать опоздавших и отсутствующих. И еще один специальный журнал - кондуит, комсомольско - административный. Нагана ей не выдали, но право расстрела на месте дали. Это называлось эксперимент, самоуправление.
Она склонна оказалась к циферкам и бухгалтерии. Быстренько посчитала, начертила график. Учителям она его не показывала, а одноклассникам разъяснила и выводы, и свою теорию. Класс оказался политически подкованный, все как надо воспринял, не подвел.
Опаздывать и прогуливать теперь стали не абы как, а планово. Сегодня Петров и Сидоров гуляют алгебру. А Мышкиной и Кошкиной нельзя, придется сидеть. Но завтра они на два часа отправятся прогуливать домоводство, а Смирнов - автодело, но только полурока. С автодельщиком у Машеньки не было договоренности, с химичкой, биологичкой, некоторыми другими - почти была. Это стало для нее сюрпризом, открытием: учителя гораздо лучше, чем она думала, и ее, и других учеников, и все что происходит, знали и понимали. Нежданно она и в их глазах приобрела некий авторитет.
Жалко, все быстро кончилось. Разборов и проработок не устраивали, Машеньку незаметно сняли с должности, а комиссию то ли отменили, то ли забыли о ней.
Да, было время. Машенька потянулась к новой стопе. В тяжелом альбоме с видами Киева между плохо отпечатанных черно - белых страниц нашлись рыжие стебельки пастушьей сумки, веточка акации, ветхие, совсем тоже черно - белые и без запаха, растеньица ковыля и полыни. Собирала гербарий. Когда, классе в шестом. Или еще раньше, по природоведению? Их водили на экскурсию в "степь", на тот самый лысый пригорок, откуда сейчас сигают дельтапланеристы, а в ее годы - велосипедисты, гремя во все стороны колесами, разбрызгивая по ухабам звонки, втулки и ниппеля. Внизу, в чаше так и не построенного стадиона, было тогда болотце с камышами. Машенька, изучая растительность, открыла в глуби камышей прогалинку, и на ней очень мирную и приветливую умершую кошечку, скелет. Забрать ее с собой всю не вышло, она поразвалилась и растерялась. Зато на бусы Машенька вынула желтенькие острые зубки.
Папа потом, выманив коварно, посеял зубки в палисаднике прямо с балкона. Ждала она, ждала, так и не выросли.
Нет, Машенька не ботаник. Не выросло ни травинки и из копеечки, что они с Ивановым посадили лет десять назад в огромную каменную чашу - клумбу на галерее Дома отдыха. Она проверяла исправно, пока не отчаялась. А Иванов из принципа до сих пор проверял, докладывал удивленно: ничего, мол, не показалось.
Но у бронзовых копеек, известно, инкубационный период долог. Иванов всегда был настойчивый и упрямый, он дождется. Она взяла со столика еще несколько книг и пролистнула их чисто машинально, не глядя.
Девятый класс, восемьдесят третий год, последние их каникулы. Трудовой лагерь состоял из финских наборных домиков, уютных, четко голубых. В августе на морском берегу ночами было холодновато, утром домики и тополя сверкали росой.
Задние окна выходили на высокое побережье, почти обрыв, до села приходилось карабкаться крутой тропинкой. Крыльцо - на зеленое море, голое, просторное без судов и привычных волнорезов. Море казалось плотное и плоское, драгоценно, сосредоточенно переливалось у ног. Над ним дождило. Это на берегу жарило солнце. По отмелям рокотали барашки. Машенька, - пошло об этом говорить, да и она ли не знала моря, - преклоняясь и совершенно отчетливо по - новому осознала его как великую тварь, вечное животное существо.
По утрам их возили автобусом в поле собирать огурцы. В остальное время не трогали, надзирали, но в меру. Место было не глухое, по правую руку санаторий с бильярдом, по левую поселок Юрьевка, откуда мальчишки непрестанно и тщетно ждали нападения "местных", мобилизуясь и вооружаясь всякой фигней.
После работы и до ужина все дрыхли. К вечеру разворачивались дальние прогулки, танцы, улизновения в санаторий, гитара. Купания сначала в нормальном, а потом, при звездном свете, в горячем как чайник и кромешном как осьминог море. Костров жечь было не из чего, ребята разводили их из своего грозного оружия, а на следующий день обзаводились новым.
Еще мальчишки устраивали попойки. Помнится, всего их было две, каждая планировалась и предвкушалась неделю. Зачинщики клубились по темным углам бесстрашные и важные, накапливались в штабной тумбочке горстки мелочи и рублей. Прокрасться мимо преподавательского корпуса считалось что рискнуть жизнью; лукавые учителя, должно быть, развлекаясь, все окошки проглядели: ну наберутся они наконец храбрости, даром их воспитывали девять лет?..
Машенька, укрывшись халатиком, пригревшись в глубоком кресле, глядела не мигая на лампу, а видела желтый костер. Тополя за шторами шумели тихо и, должно быть, колыхались как море. Тем августом ей все - таки не хватало чего - то. Счастливая Иванова. Счастливый Петя. А я сижу, постаревшая, и мне спать хочется. Вот чистый альбом для рисования. Вот сборник "Герои - молодогвардейцы". Вот ненужный журнал.
Вот "Химия" Ходакова, к обложке приклеена бумажечка, эмблемка: Лиманская Подводная лаборатория. Помню, конечно.
