donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
МАШЕНЬКА ГОРОДЕЦКАЯ (ВЕТЕР С ЮГА)
Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ЧАСТЬ 2.
ГЛАВА 1.
Самым большим сюрпризом для студентки Городецкой, кроме зачисления разумеется, стала неожиданная лишняя сессия. Почти сразу же, в сентябре. Она не подозревала о таком удовольствии, собиралась ждать зимы; а после блаженного напряжения вступительных экзаменов так чесались руки учиться! В самый день оглашения списков у нее уже начало мелькать сожаление: нужно было поступать на дневное, плюнуть на работу, на все прочее... Но следующий день, общее собрание. Декан факультета, строгий дядечка, и лукавая элегантная женщина - заместитель по заочному образованию, их на всю будущую пятилетку царица и бог, звонкими голосами предупредили не опаздывать и к двадцать пятому всем прилежно явиться на три недели для прослушивания установочных лекций, получения заданий, короче, для приобщения ко всему набору удовольствий, которые обожают на первом курсе, проклинают на третьем, а истинно ценить начинают только после пятого, с дипломом в одной руке и горстью пепла для посыпания главы в другой.
Их уже не попросили, а настрого приказали. Выяснилось, между прочим, что почти все новобранцы, даже самые тихие, в курсе уже и сессии, и даже будущих предметов и лекторов. Все все давно разведали, одна Машенька хлопала ушами и сомневалась. На должность старосты группы был поставлен Фома, еще прежде замеченный в курении с замдеканом на лестнице и свободной ориентации среди девиц - экзаменаторш.
Им выдали и тоненькие бумажки - вызовы. И красные читательские в библиотеке. Не говоря уж о скверно пахнувших синих студбилетах.
Попробовал бы Машеньке кто сказать, что кондовый запах столярного клея и коленкора будет витать над ней как навязчивая идея целый месяц, с конца августа по конец сентября, и в Лиманске, выдвигая верхний ящик комода, она украдкой станет нюхать не заветный флакончик духов, а плоскую книжечку с шершавой обложкой и тиснеными буквами, даже не золотыми.
Кое - как она перетопталась этот месяц. И стоило ей немалых усилий, выйдя наконец из недр рейсового автобуса, не запрыгать с багажом в руках и без зонта под мелким дождиком, а сдать набитую сумку в камеру хранения, набросить капюшон и деловито идти по лужам все три километра улицы Энгельса от вокзала до здания факультета. Сесть в троллейбус она себя так и не заставила. И не справилась с лицом. Шествовала вся в брызгах, безуспешно подавляя улыбку шире плеч, строя уморительные выражения, разве только не хохотала в голос.
Университет был разбросан по всему Казачьему Граду. Адресов большинства факультетов ни Машеньке, ни ее товарищам и не привелось узнать. Приемная комиссия располагалась на Университетской, короткой зеленой улице со скамеечками, выложенной плиткой. Главный, административный корпус был встроен в фасад улицы Энгельса. Он даже почти незаметным оказался в общем параде домов - такой же солидный, такой же бывший купеческий, многоэтажный, с винтовыми лестницами, переходами, черт ногу сломит. Беленый серой краской, отмеченный мемориальной доской сеньора Суслова - "видного деятеля международного рабочего движения".
Естественнонаучный корпус, где выпадало учиться Машеньке, стоял на Горьковской, в людном, но не центральном месте. Это была одна из самых старых казачьеградских улиц, почти не испорченная новыми домами, зато в конце, при впадении в перекресток, украшенная печальной тюрьмой. По проезжей части Горьковской шли трамвайные линии. Середина была бульвар, не очень ухоженный, но широкий, обросший большими деревьями, с садовыми скамьями, в общем, годный для досуга. Звон и грохот трамваев делали бульвар, как ни странно, еще более тихим. А за шторами лекционных залов и классных комнат внешние уличные звуки подчеркивали особенную внутреннюю жизнь, наделяли ее непохожим смыслом, не расхолаживали и не мешали, а помогали сосредотачиваться и работать.
Бродить по множеству коридоров, сновать по боковым современным лестницам и медленно подниматься по центральной, оснащенной пузатыми перилами - первое, чему предстояло ей научиться. Химический факультет занимал половину второго и третьего этажей пятиэтажного дома. Но этого места ему было мало, факультет пустил корешки в подвал и под крышу, где в лабораториях велась не учебная, а научная деятельность; на соседние этажи, куда дневные, вечерние и заочные химики то и дело толпами перемещались, ища свободную аудиторию, выторговывая и отвоевывая находку у физиков, математиков, почему - то историков, которые еще в прошлом веке случайно заглянули сюда и прижились. Вообще, глядя с фасада на плотное бледно - салатное барочное строение, нельзя было сказать, что за окнами этого средних размеров дома способен уместиться путаный и стройный целый академический мир, элита города, его ум, гордость и европейская известность.
До Машеньки здесь вроде бы шарахался Бродский, что - то делал Солженицын, преподавала общественные предметы жена почти великого современного реформатора страны. Или это были байки. В любом случае, не прошлые регалии занимали Машенькин разум. Как уже было сказано, ей хотелось узнавать знания, поскорей приобщиться и встроиться в новое, нужное, серьез - зное до помрачения в мозгах.
И занятия, занятия, занятия, с самого первого дня, без раскачки, сорвались с цепи и косяками пошли.
Сначала она в них путалась. За три послешкольных года воспоминания об уроках подернулись флером. Да и, здесь все было не так. Им не дали времени на раскачку. Тридцать мужиков, дам и барышень, между них Машенька, гурьбой вваливались в незнакомый класс. Оглядывали канареечную тесноту комнатки или, раскрыв рты, громаду высоченного зала, где попадя садились, хлопая крышками парт, шаркая стульями. Последние пять минут перемены им отводились, чтобы бегло прочесть выцарапанные и намалеванные пакости, стихи и послания, покрывавшие парты сплошь и переходившие на стены, разложить, если было место, карандаши, бумажки, клетчатые тетрадки, отлинеить поля, а для самых стрессоустойчивых - съесть бутерброд. Открывалась дверь, шебуршание волной утихало. Входил опасливый некто средних лет: если присаживался с краешку, значит опоздавший.
Потом входил человек быстрым и уверенным шагом. Он шлепал картонную папку на кафедру или веером рассыпал по столу рукописные листы. Вытянув шею, человек либо женщина проходился пристальным мгновенным взглядом по вскочившему в струнку воинству. Высокомерно сквозь очки, придирчиво и хитро - поверх или из - под. Приветствия, поздравления с началом занятий, имя - отчество и название дисциплины занимали у него слов десять. В следующую секунду человек хватал свои листы и, не взглянув в них, начинал читать. Бойко, без перерывов, не отделяя паузами ни абзацев, ни предложений. Студенчество бросалось записывать.
Машенька в первую же неделю натерла глянцевую мозоль на среднем пальце. Такая же, но много шире, похоже, образовалась в бедной неопытной ее голове. Понимая, что что - то особенное, что не школа, Машенька все же предполагала более или менее школьный порядок учебы: книжка - объяснение - закрепление материала. И на каждый предмет усердно тащила из дому всю коллекцию выданных им в библиотеке по списку толстых, тонких, затрепанных, объеденных щелочами, новых но уже переломанных на сгибе и разных остальных учебников и брошюр. Все с одинаковыми названиями, например, "Неорганическая химия", но содержанием и терминологией настолько разными... Это был калейдоскоп, путаница, а не любимые ее четкие и стройные науки.
Лекции же повествовали ей вообще о третьем, не напечатанном в этих учебниках нигде. Обрадовали и показались ей сходными только вступительные части. Она со значительностью строчила в очередную тетрадь такие фразы: "В теорию химии в восемнадцатом веке неоценимый вклад внес М. В. Ломоносов", и нечто похожее в двадцатом веке про КПСС. Такую банальщину или ересь ей ни раньше, ни позже на ум бы не пришло фиксировать на бумаге. Но тут был университет, колодец мудрости; идеи о вкладе Ломоносова вдруг предстали перед Машенькой как откровение и суть. И с таким же чувством приобщения к тайне она скрупулезно записывала получасом позже: "Вода является основой жизни на земле".
Оправданием наивной Машеньки станет вещь, которую она узнала нечаянно и, потирая руки, возликовала. Безбожник и циник Фома Иванович, за глаза называвший профессоров только Людками да Васьками, на первой лекции по математике законспектировал, оказывается, сгоряча и "Здравствуйте, товарищи студенты", и целиком все вежливое, страницы на две, приветственное слово.
Зато как только профессор или доцент более или менее ловко разделывался с порожней официальной частью, то сразу, не терпя ни минуты, бежал к доске и, с ретивостью Чапая взмахивая указкой, обрушивал на зал метеоритный дождь знаний, сведений и частокол формул. Это уже шла учеба как таковая, дело. И тут - то с непривычки пищали самые светлые интеллекты, не то, что Машенькин или Фомы.
Совершенно новым оказывалось почти все. Даже старушка общая химия, изученная уже, казалось бы, Машенькой гораздо шире школьной программы. В простых вещах - кислород, металлы, валентность, - неожиданно выплыли в массе, раздуваясь как пузыри, штуки, факты и стороны слыхом не слыханные, в тупик ставящие прямо - таки хамской новизной. Школьную добрую книжку химии веселый лектор на глазах всей публики, не извиняясь и не церемонясь, накрошил кусочками и сожрал, с саблезубым удовольствием, цыкая клыком. На математике дама учебников не ела, а упомянув как дальних предков, на их надгробном камешке стала строить нечто такое, что Машенькины шейные косточки повернулись набок; так она и ходила почти всю сессию со скособоченной вопросительным знаком шеей.
Нашлись на физике свои кунштюки. Как то силы Кориолиса, утверждавшие, что Машенька, ее товарищи и лектор ходят и притягиваются к почве не как нормальные люди, перпендикулярно, а под углом. Это все были мелкие, но приятные подарочки науки, таких случалось ежедневно штук до пяти.
Однако дурой Машенька начинала считать себя не в разгар лекции, а к окончанию. Когда студентам, по уши загруженным информацией, назначалось к завтрему почитать повнимательней, ну там, из этой, другой, третьей, четвертой книги, и не параграф, а весь раздел, а если мелкий - то целый учебник такого - то и такого - то автора, нет, лучше этого года издания, а собственно, все, что там написано - ерунда, а впрочем ладно, читайте.
В Казачьем Граде велась собственная научная работа и полемика меж институтами, имелись и грызлись оригинальные направления и школы.
По большому счету, Машенька догадывалась, она и студенты для всех этих серьезных, думающих, делом занимающихся людей являлись навсего трудовой нагрузкой, сбоку припекой. Комплекса она на этом не заработала и не расстроилась: учиться было слишком интересно.
Она быстро и жадно читала почти все заданные учебники. Взяла новую гору в библиотеке, а в академическом киоске - дюжину местных очень узкопрофессиональных брошюр.
Что рассказывать. На первой сессии учеба - основное и главное.
Машенька жила одна в той же комнате, у той же хозяйки, что и летом. Гулять ей казалось некогда и было неинтересно. Весь Казачий Град обрел одно лицо, оно сосредоточилось в доме на Горьковской, во дворце - библиотеке на Пушкинской, да на пространстве, соединяющем их. Двух осенних бульварах, на которых шастали, ходили и сидели студенты, куря, закусывая, вечером попивая пиво. Она тоже стала привыкать сидеть на бульварах, полчаса или час в перерыве занятий, ловить копеечки акаций, вдыхать воздух.
В эти отдыхи у нее появились знакомые. Пока не подруги; но вместе сиживали расслабившись, пили общую бутылку ситро. Ходили кушать за стойку пышечного ларька, три метра от университетской двери. Погода стояла золотая, теплая. Пышки свежайшие, вкусные, и стоили чепуху. Когда накрапывал дождик, Машенька сразу шла домой, читать.
Приятельницы ее, конечно, были одногруппницы. С женщиной Ланой они вскоре и садиться за парту стали вместе.
Лана приехала из относительного далека, из Цимлянска. Она работала лаборанткой в техникуме, была на пять лет взрослее Машеньки, но простая и приятная; имела мужа и ребенка. Лана выглядела немного серенько, белобрысая и аккуратная, как - то буднично. И говорила устало, зато всякие новые вещи. Машенька с интересом ее слушала: как - никак, из высшей породы, почти научный работник.
Рассказывали они друг другу все больше о своей домашней жизни, а беседовали о теперешней, менялись мнениями о Казачьем Граде, аудиториях, лекторах. Разговаривали и о сокурсниках, но не сплетничали. Пока еще было не о чем, из общей массы едва вырисовывались пара - тройка фигур. Обсуждать недостатки девиц Лана была не склонна; парни тоже пока не интересовали ни ту, ни другую, так что их вовсе не касались. Отметили особенность Фомы. Машенька поделилась восхищением своей королевой с рыжими волосами...
