donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
МАШЕНЬКА ГОРОДЕЦКАЯ (ВЕТЕР С ЮГА)
Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ЧАСТЬ 1.
ГЛАВА 16.
Они рыбачили с Витькой на дальнем конце мола, среди просторного ветра, бетонной глади причала, в окружении одного или двух местных рыбаков.
Сидели на краю, подстелив штормовку и мягкое, бывшее откидное, сиденьице (он нес его для Машеньки специально). Болтали ногами, стучали пыльными пятками по шероховатому камню.
Внизу облизывались волны, не портовые, а морские, свободные, шевелили барашками и поигрывали малахитовой бородой. Многоцветной, тонкой, льющейся непредсказуемо, и изумрудно - шелковыми нитями, и налитой солнцем зеленью июньской травы, и толстыми прядями, желтоватыми, как лежалая медь. И бурыми омутовыми космами, от единого взгляда затягивающими в глубь, и седыми стариковскими хлопьями, пегими бороденками то тут, то там.
Все эти зыблемые сокровища, нитчатые и пузырчатые водоросли, вырастали из светлых бетонных плит. Из низких черных бревенчатых свай, древних зубов - пеньков, мокрым частоколом впритирку окруживших мол, оберегающих современный яркий бетон, как сонмище бабок - яг непорочную принцессу от гложущих ласк дракона.
Удивительно. Она почти не разу не рыбачила раньше. То ли не помнила. То ли до последнего лета не понимала в рыбной ловле ни фига.
Вот у нее в руке самодельная удочка. Вырезанная тут же, по пути от дока, из длинной кривоватой ветви куста. Забрасывать у нее получается сразу, грациозным женским размахом. Матовой дугой чертит в воздухе, булькнув, исчезает под воду грузок, свинцовое веретенце; утаскивает на упругих поводках взмахнувшие крыльями два толстых наживленных крючка. Пузырьки отмечают трассой их невидимый путь.
"Тук" в руку, это веретенце коснулось дна. Неглубоко, пожалуй, трех метров нету. Капроновая нить косой линией отныне связывает Машеньку с морем. С расщепленного рыльца удилища стремится под воду, упругая как стрела. Должна была преломиться на грани волны и света, но... Азовская вода мутна, непрозрачна. Леску съедает толща.
Машенька оглядывается, ожидая совета. В знак благодарности; она, естественно, и сама знает, что делать. Витька босой стоит сверху вниз за нею, скалится от солнца, искоса бросает к Машенькину подножию тень. Машенька ловит наклонной лескою рыбу, Витька наклонной черной тенью ловит Машеньку. Смешно; она ярко улыбается. Витька расставляет ноги как моряк, важно скидывает рубашку. Отвернувшись от ветра, шевеля коричневыми лопатками, чиркает спичкой; не для Машенькиного ли удовольствия - закуривает. В школе и дома он не курит. Но здесь: солнце и соленые брызги, и воля, и с папиросой в зубах загорелый молодой мужчина!
Она понимает его позу. И сама она почти такая, стройная девушка с открытыми плечами, смелая рыбачка, разве тело не столь обуглено шоколадом.
Она подтягивает леску медленно и осторожно. Чувствует, как незримое веретенце скребет по холмикам дна. Плотная вода мутна недаром. Она прогрета, она живет и кишит планктоном, рыбьим первичным кушаньем. Мелкое как блюдо Азовье - это лакомые луга. Там, где дымки теплоходов, гурманствует сельдь, хлопают злыми челюстями судаки. Скрытые подводные травы перепахивают рылами осетры и белуги, зыркают кротовьими глазками в поисках излюбленного червяка. А у самого берега, в норках, камнях и корягах, лениво ожидает добычу толстый бычок. Он сыт, благополучен; наверное, лежит на дне, раззявив пасть, и уверенно караулит, когда мимо самого носа, еще и задев плавничком, метнется глупый малек или прощелкает веерным хвостиком креветка. Вот в этот миг только, ни сантиметром раньше, ни позже, он ее - хав!
"Тук - тук!" - Кто там? - настораживается Машенька. Ей уже ясно, обжора заявился. Крючка не сломает, а проглотить может, только дай. Так что рыбачка не ждет, а сильно взмахнув, рвет перегнувшееся удилище. Вспрянувшая леска сверкает, вокруг нее брызги и звук струны.
Зацепил, готов! Все же она спешит перехватить левой рукою леску и, по - детски, бросив удочку под ноги, согнувшись и на цыпочках, стремительно тащит добычу. А на том конце, еще не видное, испуганно, в панике трепещет: "Тук - тук!"
Вот уже он, темный, виднеется, - дерг, - и выдергивается из воды, подтягивается, шмякается об нагретый бетон. Большущий как торпеда, гладкий, черный до сизого, глянцевый как лысина "кочегар".
Она и рада, - начало положено; и недовольна, - все - таки второй сорт; и возбуждена до визга милым девичьим кровожадным счастьем. Не болела Машенька в футбол, зато в рыбалке наверстала свое.
Ловили они однажды и в очень импозантном месте - на третьем ряжу, где Офицерский пляж.
Об Офицерском пляже в школе если и разговаривали, то мельком. Он считался недоступен, гипотетичен, вряд ли существовал. Справедливости ради Машенька после себе призналась: ни пляжа там толком не было, ни офицеров.
В этот странный уголок природы свозил их Александр Витальевич Крымгирей.
Третий (по счету от берега) ряж какой - то цели служил, раз его построили. Представлял он собой длинную цепь деревянных свай, эдакий защитный непонятно от чего пояс. Сваи едва выглядывали из воды. В одном из участков ряжа, со стороны открытого моря, волны по собственной прихоти намыли полоску песка. Полсотни метров в длину, и шириной метра четыре. Там ничего не росло. Как на заправском барьерном рифе, плескались только бурунчики и пена. Открыли пляжик давным - давно портовые моряки. Им отдохнуть и вздремнуть на песочке он действительно был удобен.
Существовал, это Машенькина догадка, даже регулярный негласный рейс закопченного суденышка, перевозившего из порта и обратно работяг и рыболовов - любителей. Впрочем, рыболовы могли добраться и на собственных моторках. Это был второй миф полуреального островка - великая рыбная ловля; бычок, - но какой!
Папа Крымгирей, замечательный моряк, доставил туда на катере сына с подружкой.
Александра Витальевича она любила не меньше, чем Витьку. Звала его дядей Сашей со значением, немножко будто родственник, дядя. Был дядя Саша чуть выше "племянницы", кругло - и сердечнолиц, плотен, крабоват, вечно, незыблемо шоколаден. Солнце понаело в нем кучу морщин, прищурило карие глаза под густыми бровями. Зато даже зимой дядя Саша отдавал накопленное тепло, лучился веселым солнцем. Имел незначительное до исчезающего образование, книжек совсем не читал, но разговаривал свежо и объемно, не замечая выстреливал сериями забавные ласковые матюки. Он был поэт как настоящий моряк, и как порядочный поэт - пьяницей. Слышала она, приходил на четвереньках. Витьке с ним доставалось.
Дядя Саша был ей даже лучше Витьки. Но сын заметно, подрастая, дотягивался до отца.
Так что рассказать об Офицерском пляже. Поймали они там три рыбки, моросил ледяной дождь, промокли. Просто к слову вспомнился этот пляж. Дядя Саша высаживал их на сваи из своего мячика - буксира; борта, нос, корма, весь по периметру "Сигнал" был лихо обтянут толстенным слоем резины, разрезанными и плотно принайтованными шинами от самосвала. Как комиссар в коже, он, наверное, и в порту не ходил, а отскакивал от стенки к стенке. Дядя Саша проводил их напутственной фразой, любуясь, постеснявшись по - родительски шлепнуть под зад. А к полудню, обстреляв погоду и обвешав весь третий ряж матюкальными переливами, примчался раньше срока на бронебойном "Сигнале", встревоженный, бодрый, веселый. Сгреб поголубевших детей в две охапки, выкрутил, выжал, содрал мокрые брезентовки, и в вонючем и черном машинном своем подвале развешал сына с подружкой на веревочки как котят. Машенька просохла мгновенно от духоты, грохота, от бурного восторга при мысли: с нею еще ни разу не обращались так бесцеремонно и лихо, - как с тряпочкой или носовым платком.
Она глотала потрясающий чай, бурый как суп, обжигалась от одного вида раскаленных дизелей. Рядом худой Витька, взъерошенный, сверкал зубами и подпрыгивал в такт шатунам и поршням. Сверху, в клочочке туманного неба, заглядывал, похохатывал злорадный мордастый капитан. А перед ними, черный на красном фоне, расставив охапки - клешни, восседал на ящике лоснящийся дядя Саша. Полуголый, могучий, и ржал как сытый черт.
Как - то раз она попала и в самое недоступное место в порту.
Строго говоря, в собственно порт, - торговый; охраняемый - переохраняемый зелеными пограничниками с автоматами на плечо. Там швартовались советские и иностранные торговые суда. Впускали по загранпаспорту, выпускали с приглядкой. Портовые боялись досмотров, обысков, воровали все равно нещадно. Там работал на "Сигнале" Витькин отец.
В торговый порт не мог пройти даже сам Витька. Но мог. По крайней мере, так сказал. Тяжело, горевала Машенька, ему соврамши. И все - таки Витька из принципа расстарался. Поздним вечером, затемно угнал с пассажирского причала плоскодонку, чуть не силой приволок Машеньку за кружевной воротничок. Они переползли в лодке, едва загребая веслами, воображаемую пограничную черту, по ту сторону глухой стены, на этот раз и с колючками, и с сигнализацией.
Выбравшись на берег, пошатались по спящему порту. Вокруг было так же буднично, как в судоремонтом, только более погано. Пузатились огромные знакомые сухогрузы. Где - то говорили, пели, сновала уставшая жизнь. У трапов хохлились вахтенные. Кого и от кого им охранять? Был восемьдесят второй год. Им стало тоскливо и мерзко. Шагали сапоги автоматчиков, давили щебень. Слышалась похотливая брань.
Через несколько длинных лет Машенька поняла, что в тот вечер случилось. В запретной оцепленной зоне она стала взрослой, стала смелой и гордой. С сапогами и автоматами возненавидела гнилую дряхлую власть.
Что было после августа. Школы, звонки, уроки, перетасованный, незнакомый девятый "б". Мановением придурка из учительской она с Шуриком и Витькой оказалась в разных классах. Еще борьба за дисциплину; это она уже вспоминала.
Мальчишеское братство их кончилось какой - то несуразностью. Машенька повела себя дурой. А если честно задуматься, просто время пришло. Несколько недель она моталась к друзьям на переменах, засиживаясь третьей за партой, пока учитель не выгонял.
Шепотки ли ее сразили, хиканье новых Витькиных одноклассников. Оглядыванье и заглядыванье с ног до головы. Витька ли первый задергался. Он боялся сделать ей плохо. Нечто стало не так. Стремления ли ее переключились на новую стадию роста. Шурка, Витька и она, может быть, уже тяготились друг друга? А брякнул физик, добрый и умнейший их приятель Валентин Иваныч. Он нежно любил всю их троицу, тихонько подошел, когда они ворковали, а класс весь смотрел и слушал. Погрозил пальчиком: "Ах, Марья, светило физики, гляди, неспроста ты Викторова. Правду говорят в учительской, не фамилия, а судьба".
Ничего не ответила Машенька. Зарделась, выгнулась, встала на дыбы. Так, на дыбах, прошагала она в свой класс.
И все. Посидела, опомнилась, одернулась, обрела себя. Смыла маслянистую пыль с кроссовок, заново открахмалила белоснежные фартучки.
- Здравствуй!!
- Здравствуй..
- Привет!!!
- Привет...
Реторт и колб в ее комнате уже не было, они с весны перекочевали в последнее пристанище, к Вовке - Гагарину. И в кабинете химии больше не встречала никого. Позже услышала от общих знакомых: эра подлодок миновала, бывшая Подводная лаборатория со страшной силой конструирует самолет. К самолетам и полетам Машенька, увы, была равнодушна.
Взгляни, Городецкая, как повернулось забавно. Не только лаборатория, все школьные подруги твои вдруг разбежались. Демидова в Ленинграде, Танюша и Катя в Киеве, Людмила замужем в Донецке.
Скромный Шурик Барсов теперь артиллерист, третий курс. В Лиманск, наверное, не вернется никогда. Витька пойдет за границу, будет жене возить шмотки. Наивный Инженер Гагарин, душка, в тюрьме. Разбой, воровство. Может, уже вышел, встретить бы его на улице.
На черта им эти тюрьмы, киевы, училища...
