donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
МАШЕНЬКА ГОРОДЕЦКАЯ (ВЕТЕР С ЮГА)
Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ЧАСТЬ 1.
ГЛАВА 19.
Она в междугородном автобусе, в мягчайшем кресле, кнопочка - откидушка в подлокотнике слева, впереди плетеная сетка и раскладной столик, мытое окно с цветным разводом - по правую руку. В конце третьего часа пути ее тянет в сон, но спать неинтересно, хочется смотреть. Машенька установила кресло промежуточно, ни сидя, ни лежа. Место у ней в передней части салона у окна. Она достала из сумки еще леденец, бумажку сложила квадратиком и спрятала в выдвижную пепельницу, здорово. Давно не ездила в рейсовых автобусах, они во всем отличаются от поездов. Кисленькая сладкая конфетка с барбарисовым вкусом и нежный, тоненький аромат бензина. Машенька развлекалась ими, а снаружи передвигались тополя и поля: то тополя, то поле, высокое, - и плоское; широкое как стол, - и серебристая узкая полоса.
Мельк, мельк, мельк, - промелькивали гряды стройных деревьев, колосистая пшеница до горизонта ходила волнами совсем особенно, иначе, чем море. Трасса лежала через холмы. Машин почти не было, серая лента нагрелась и колыхалась от солнца, белого, маленького, желтеющего на глазах. Машенька по секундной стрелке отмечала километровые столбики. Семьдесят два в час, один столбик за пятьдесят секунд. Она привстала заглянуть в кабину на спидометр, но стрелка по круглому циферблату моталась совершенно неопределенно.
Закончились холмы. Теперь тополя росли вдоль дороги. Потянулся пруд, голубое рябое пространство в камышах.
Солнце лезло в стекло, утро разыгралось. Пассажиры ворочались, сквозь открытую форточку впереди на Машеньку порывами летел пахучий ветер. Камыши шуршали: "ши, ши". Она не слышала, но знала. Природа донских низин казалась та же, донбасская; и все - таки таинственная, все - таки первый раз виденная, неизвестная. Дикие утки и пепельные чайки. В камышах, должно быть, гадюки и лягушки. Как она любила заносчивых молниеносных гадюк.
Автобус подбросило, звякнув корпусом: он миновал дамбу. Путь завилял меж ставков. Слева, рядом с дорогой, на берегу ставка была выстроена хибара. Трудно разглядеть, из кирпича или чего. Около хибары на травяной площадке лежали две стопы автомобильных шин, стоял длинный стол под навесом; у черного ржавого мангала, в дыму, шерудил кавказец, готовил шашлык. Это было придорожное кафе, заезжаловка. Оно тянуло к себе почти непреодолимо: голубой озерной рябью, пирамидальным тополем, сырым шашлыком, уксусным стелющимся сивым чадом. Как быстро все промчалось, раз два три, прибрежные мостки, рыбак, стайка чаек, степь, тополиная череда, степь.
Домишко. Потом появились старухи вдоль дороги. Дальше - два сплошных ряда коричневых усатых старух. Каждая вынесла продать на солнышке упоительные достижения своего хозяйства. Перечислять их запрещается: выше сил. Все, что рождает летом южная казачья Россия. Например. Помидоры огромные, ярые полыхают изнутри россыпным огнем; баклажаны чернильной синевы разлеглись на тряпочке, хамы.
Машенька впитывала во все глаза их бурную гудящую цветомузыку.
Впереди чудесное название Чалтырь, большое раскидистое село. Почти городок. Опять не опишешь богатые дома в гущах садов, светлую площадь, ортодоксальную странную церковь... Нужно только приехать и увидеть, - Чалтырь.
Наступил уж полдень. Уставший автобус колесит последние километры знойной дороги. В лобовом стекле перед Машенькой лежит город Казачий Град. Плохо видно, солнце режет глаза; Машенька заслоняется рукой, а оно все равно слепит и щекочет в носу.
Вторая картина. Дом, где приемная комиссия. Машенька на цыпочках проникла за тугую дверь в тихом ужасе, что ее выгонит вахтерша. Внутри после уличного пекла казалось прохладно как в замке. А темновато и странно - совсем по - замочьи. Она осмелилась пискнуть "Как попасть в приемную комиссию?", не заметив на грубо - зеленых стенах явственного картонного указателя. Немного она приободрилась у зеркал, которыми почти до потолка была уставлена высокая стена прихожей. Зеркала старые, академические, в облезлых резных рамах. Она примарафетилась. Противоположную стену занимали неструганые козлы и пестрядь разнообразных объявлений. Список некоего совета, приглашение всех на защиту докторской, графики, расписания лекций. Если я приду на защиту и сяду в уголке, меня заметят? Все, Машенька была в форме; она причесала последнюю прядку и платочком обтерла туфли.
Она двинулась по коридору, и сразу пришлось увернуться от шествовавшей навстречу огромной галдящей толпы. Толпа неведомых людей исчезла, опять стало тихо и гулко. Лестничная площадка, куда она попала, миновав коридор, выглядела декорацией к грибоедовской пьесе. На широченной лестнице не было ковра, ступени стерлись до дыр, но они были мраморные, вели опять к богатым зеркалам в нишах, а второй этаж представлял собой балюстраду. Было еще несколько дверей с табличками "библиотека", черный потайной лаз, груда стальных сосудов Дьюара. Картонные стрелки указывали наверх, в аудиторию 2.
Мимо шмыгнул как крыса человек в пиджаке, из одной хлопнувшей двери в другую, в руках держал стопку книг, а в зубах - машинописный листок. Старая тетка в кофте с помпончиками тарарахнула еще одной дверью. Машенька отпрыгнула. Со второго этажа, держась за белые перила, спускалась очень красивая рыжая девушка с сумочкой и пошатывалась. Машенька взошла по лестнице, перебирая в пластмассовом пакете папки, документы. Разбитая ступень съехидничала над ней, и Машенька чуть не грохнулась носом с самого верху. Аудиторий на балюстраде оказалось всего две, из открытой №2 выходили люди и тек рабочий шум.
Там сидело штук восемь девушек и женщин за школьными партами перед раскрытыми сейфами. Машенькина женщина "химический факультет" была не занята. Поняв, что к ней явились, она выплыла из горы бумаг; и почти тут же ушла, окликнутая, виляя кобыльим задом на статных ножках. Вместе с сереньким мужичком они влезли в сейф, откуда следующие минут десять торчали только ноги и изредка белые папки. Вернулись сияющие, оба сели за парту, ухмыляясь Машеньке, кивая ей на свободный стул и облизываясь.
На сочинении ей повезло, как всегда везло. Можно было даже выбрать из любимых тем: либо Лермонтов, либо Некрасов. В лекционном зале - амфитеатре пишущих хитроумно рассадили, так что Машенька вышла почти с краю, только один сосед загораживал ее от прохода и надзирающих очей. Списывать она, собственно, не думала, но нервничала как девочка.
Абитуры набралось около сотни, серьезный конкурс. И все почти старше Машеньки лет на тридцать - пятьдесят.
Сосед, например, под сорок. И никак не студенческий вид. Он пришел в дырчатой рубашке с коротенькими рукавами без галстука. Вместо галстука - загорелая плотная шея. Руки соседа были велики и заскорузлы, пемзой отмыты; лицо с голубыми глазами даже здесь, в прохладе и тихом шорохе, щурилось как от солнца и ветра.
Сосед был умен, жилист, спокоен, на экзамен пришел как на службу, поставил кожаную папку в проходе, у ног. Вынул белые листики, предложил Машеньке, разложил, из кармашка достал потертую шариковую ручку. У Машеньки были с собой и ручки, и карандаши, и ластик, целый пенал, и точилка. Куда ей, бледно - зеленой, за опытным тертым практиком, которому и учеба, и диплом - проформа; наверное, для директорского места.
Машенька повыбирала тему, подумала. Вместо чтоб ощутить решимость, ее бросило в ужас и дробно заколотило. Сосед ослепительно улыбнулся ей, положил на стол бугристую руку. - Девушка, не волнуйтесь. Скажите, я вам вытащу шпаргалку. - прошептал он заговорщически и, заглянув в перепуганное лицо, откровенно умилился.
Она стала составлять план, топчась на каждом пункте, хотя Лермонтова без запинки могла рассказать наизусть. Незаметно перекрестилась, стала писать. Чтобы рука не дрожала так сильно, порой придерживала ее левой. Прогрызла авторучку и взяла другую, ледяной пот на Машеньке выступил, просох, потом появился снова.
В конце первого часа, чуть отдохнув от паники, она решила взглянуть на соседа. Мужчина был абсолютно спокоен и деловит. Никакой шпаргалкой он не пользовался, сидел прямо как в конторе и быстро, не останавливаясь, покрывал очередной лист разборчивым крепким почерком. Без единого зачеркивания, помарочки, явно писал набело, без черновика.
Рядом с их партою, угрюмый, бродил ассистент, подозревал всех подряд. Взгляды его падали и на Машеньку. Она опять смертельно испугалась, еле - еле сдержалась закрыть голову руками и заплакать. Кое - как она все же заставила себя продолжать писать, думая не о сочинении, а "Боже, сейчас найдут у меня шпаргалку!"; хоть не было у нее шпаргалки.
Сосед ничегошеньки не заметил, дописал лист, поставил точку. Повернул невинную голову к ассистенту: "Сдавать уже можно?" Ассистент, замешкавшись, сбежал со ступенек. Сосед собрался неторопливо, даже медленно. Чтобы иметь возможность еще раз заботливо шепнуть: "Всего вам доброго, удачи. А то я дам, у меня есть ваша тема".
Она только измученно простонала.
Потом у Машеньки пошло дело быстрей. Тему - то она знала назубок. Она переписала чистовик и сдала сочинение даже до срока. Из аудитории она не вышла, а вывалилась, ничего не видя.
