donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
НАХОДКА
Часть 7.
А сами партнеры приступили к решительным действиям…
Первым делом их стала подготовка, а также тщательная маскировка площадки над местом «захоронения». Сначала они перетащили сюда деревянный сарайчик, служивший чем-то вроде никому не нужной - по нынешним масштабам свалки – «каптерки», починили дверь и навесили громадно-амбарный замок. Затем, пару недель к ряду, Директор направлял значительно оскудевшие, но еще спонтанно поступавшие на свалку грязе-мусоро-потоки в район площадки и распределял их выгрузку так, что постепенно со всех сторон от «каптерки» организовался мощно-защитный от чужого глаза «камуфляжный» барьер, с оставшейся для прохода узкой, известной одним только им дорожкой. При этом, использовав свое служебное положение, Директор шуганул с отныне запретной территории нескольких постоянно-бездомных ее обитателей так, что они и дорогу сюда «думать забыли». Иван-Васильич же в этот момент набирался теоретических знаний: штудировал учебник горного дела (найденный Директором в мусорных отходах), досконально изучая методы проходки и крепежа вертикально-шахтных выработок. Потом они подремонтировали-подладили отличную ручную лебедку (источник происхождения тот же – свалка), отыскали и насадили на рукоятки несколько кирок и лопат, раздобыли несколько «большегрузных» ведер. С крепежным лесом было похуже, но, пораскинув мозгами, партнеры решили: сначала использовать для этого дощатый пол самого сарайчика – все равно его надо было оттуда убирать; а затем - незаметно разобрать участок деревянного ограждения свалки, постепенно завалив образовавшиеся пустоты свеженьким мусором. Дальнейше-технологическая судьба вверенного ему объекта уже не сильно волновала Директора – после успешного завершения своего «суммоносного» проекта в роли какого-то заурядного сторожа он себя вовсе не представлял!
Наконец-то, после столь тщательно-серьезной подготовки, партнеры начали «раскопки». В общем-то, копал или по шахтерской терминологии «кайловал» (а может, и «кайлил» – под землей такие разночтения допускались) один Иван-Васильич. Директор, в основном, выполнял подсобно-надзорные работы: оттаскивал ведра с землей и тщательно маскировал высыпанную землю, зорко «бдел» окрестности, приносил Иван-Васильичу продовольственные «тормозки», а потом, когда шурф достиг глубины трех метров, вертел ручку подъемной лебедки. Их действия напоминали Иван-Васильичу сцены из читанных в детстве приключенческих романов, а сами они с Директором – их героев: то ли готовящих побег узников тюремного замка, то ли кладоискателей, пробивающихся к несметно-драгоценным сокровищам. Короче, от всего «предприятия» тянуло давно забытой неистребимо-юношеской романтикой.
И от этого просто хотелось жить…
При подходе к центру города, еще за пару кварталов, в поле зрения Иван-Васильичу бросилось облупленное здание горпрефектуры, с безжизненно свисающем на высоко задранном алюминиевом флагштоке новь-госдержавным символом – тускло-линялым флагом-«третьколором». Глядя на него, он совершенно не ощутил внутри доптолчков горделивого сердца, не почувствовал прилива сочувственной влаги к дальнозорким своим глазам: с новь-госдержавной, так сказать, «символикой» у него были свои непростые отношения…
Надо отметить, что новые гимн, герб и флаг Нижнегородской Демократии сразу же после их принятия-утверждения (на этот раз, почему-то, безо-всяко-всенародного обсуждения!) вызывали у Иван-Васильича – ну, не то чтобы резкое их неприятие! – а просто какое-то раздраженно-недоумение.
Слова гимна, писанные поэтом-партизаном еще в период анти-печняковской смуты, тогда, вероятно, казались всем жутко остроумным вызовом своим непрошено-поработителям. Если гимн самой Печи Распалитой начинался со слов: «Еще Печка не погасла…», то вольнолюбивец-поэт в виде прямой угрозы от лица современного ему нижнегородского сословия-населения однозначно-стихотворными формами всему миру вызывающе-громогласно заявил: «А наш костер - в тумане тлеет!»
Этим он, очевидно, намекал: дескать, берегитесь, «печняки»: из тлеющего костра нижнегородского сопротивления обязательно вылетят жгучие искры, из которых возгорится дьявольское пламя пожара вольно-освободительной борьбы и которое всех вас, захватчиков, своей тысячеградусной температурой дотла-основанья безжалостно расплавит!
Все это, конечно, Иван-Васильич понимал.
Но сейчас, с учетом творящейся в политике-экономике вереницы бесславных дел, слова нижнегородского гимна звучали для него прямо-таки двусмысленно-издевательски… Настолько, что порой заслышав этот шедевр, хотелось вскочить на ноги, но не из верноподданнических чувств, а наоборот – лишь чтобы громко заорать: «Хватит, господа-демократы, душу простому человеку травить! Сами знаем, что еле-еле тлеем и, можно сказать, совсем на ладан дышим!»
Таким же, не в обиду будь сказано, анахронизмом воспринимались: «исторический» герб - деревянные грабли в перекрест с хрустальным топором - и аналогично-третьколорное знамя. Какой уж там секрет: все свои историко-судьбоносные поражения именно под сенью данных предметов нижнегородцы в прошлом и поимели… Иван-Васильичу даже порой казалось, что вся эта пронафталиненно-госдержавная атрибутика сама по себе является источником нынешних бед-злоключений наконец-то вырвавшегося на волю народа, как магнит притягивая на его многострадальные головы все старое, отжившее и ненужное, веками скопившееся на свалках трухлявой истории…
По идее, пресловутый этнико-нацвопрос не должен был сильно щекотать Иван-Васильича: лично он, по происхождению, был эдаким «гибридом» - смесью «верхняка» с «нижняком»; и с этой точки зрения, - никак не мог занимать крайние в конфликте позиции: стоять он должен был в разумной серединке. Обоими языками Иван-Васильич владел свободно. И хоть больше времени он говорил на общесоюзном (верхнегородском), зато читать любил - на местном нижнегородском: в былые времена на нем печаталось много умных, полезных и редко-дефицитных книг…
Он, вообще, подозревал, что с учетом бывшей национально-физкультурной политики, в наследство новым «государствам» ни один народ в чистейшем «нацэтновиде» не достался. Скорее, это был, привычно заселявший их территории, едино-постсоюзный народ. Народ, которому ушедшие в прошлое тени позабытых предков и таковые ж их реликвии, по крупно-глобальному счету, уж были не указ: лишь сходственно-материальные проблемы, куда всех больше объединяя, по-черному же всех и донимали!
И потому народы-нации-племена пред новым будущим своим однообразно-чистыми листками бумаги представали – ну, краше говоря, - одномоментно-историческим, национально-нулевым «инвариантом»! С позиций данных и государства новые, наверное, нужно было строить так, чтобы всем в них уютно было бы и чтоб себя никто, ни по каким там нацпричинам, изгоем бы совсем не чувствовал. Но получилось как всегда - и в духе лучших, хоть повселюдно и охаянных, спортивно-физкультурнейший традиций…
Зачем-то кто-то, непонятно почему, широко-громогласно-повсеместно, своим же собст-венным решением, назначил вдруг себя героем-победителем - и маятник качнулся… Ну, то есть, общество, влекомое вперед ново-героями, попутно с песне-плясками, стремглав промазало – и мимо той резонной злато-середины, - сменив свой резко-убежденный «плюс», хоть на такой же в доску свой, но резко-убежденный «минус»… А может, - и наоборот!
Короче, как всегда, в очередной же раз, и всем и вся - всё навязали. И навязали, еще раз доказав при этом неистребимую приверженность и стойкую тоску к спортивно-сладкому, тоталитарно-ностальгическому прошлому. Но, почему-то, чувство это продемонстрировали уж те, кто, «судючи» по их словам, побольше всех от физкультурного тоталитаризма пострадал и крепче всех с ним – на словах - боролся…
А нынче так вообще, - раздрай меж кровно-братскими народами привел к тому, что к главному «кормилу» власти, за траченно-сомнительные деньги, пробился «Счетовод» – какой-то идиот! - и даром что пробился: ведь протащил вдогонку за собой, понавязал везде такой же клоунский язык; благодаря чему, в стране уже никто друг дружку - ни черта лысого - не понимал!
Хотя, возможно, это он, Иван-Васильич – простой и смертный - в высоких сферах ничего не понимает… И, может быть, это ему, не приобретшему прилично-философского образования, дано неправильно о всем судить? Привык же он - ну, в прежней жизни - повиноваться «приказам сверху» - и их же, не переча исполнять? Правда, многие из них, и даже с очень «убежденной» точки зрения, частенечко тогда имели бредовый суть-характер. А вот сейчас, порой, ему казалось, что все происходящее вокруг - все тот же самый бред: но только - многократнейше усиленный неровно-испещренной поверхностью от виденных в кошмарном сне, разбросанных повсюду множества осколков, которые злой ураган из сказки злой принес-доставил - вот-вот, той самой: о королевстве из кривых зеркал…
Ну да черт с ними со всеми! Может быть, там - на самом верху у Господа Бога – лучше знают, чем простых смертных за их жалкие прегрешения наказать…
Подойдя чуть ближе, он заметил у префектуры какую-то суету, машину с «мигалкой», фигуры в полицейской форме. Через главный ход к Сане соваться было нечего, и он, обойдя здание, пошел к запасному - пожарному. Сидящий там на вахте старичок-охранник как всегда с Иван-Васильичем приветливо поздоровался и даже руку к фуражке приложил – по старой привычке должно быть: когда-то в этом здании у Иван-Васильича лично-рабочий кабинет находился.
- Привет, начальник! Что это у вас тут с утра полиция ошивается? – тихонько (на «нижнегородском») спросил Иван-Васильич, заметивший в нескольких шагах за спиной охранника двух полицейских в полной выкладке: в касках, бронежилетах, с автоматами в руках.
- Да так, дела … – также тихо-загадочно протянул обычно словоохотливый старичок. - Что, Саню вызвать?
И, сняв трубку старенького телефона, послал голосовое сообщение в такие же загадочно темные недра коридоров местной власти.
Спустя пару минут, у выхода появилась запыхавшаяся Саня, одетая в свой аккуратненький халат – на лице ее лежала печать человека, обладающего жутко тайной (и от этого нестерпимо-желанной быть переданной другим) информацией. Схватив Иван-Васильича за руку и оттащив его на десяток метров от входа, для верности оглядевшись по сторонам, она шепотом зачастила:
- Ой, Иван-Васильич, у нас тут дела такие! Что творится, что творится… Ночью-то Моченого «засушили»! Из автоматов всего вдоль и поперек изрешетили! Кто - неизвестно! Префект среди ночи в кабинет прилетел, всех полицаев на ноги поднял, да куда там – ищи ветра в поле!
- Да ты не переживай так, – по-философски утешил Саню Иван-Васильич, - он же вор-бандит! А у них работа такая: либо они кого-то «сушат», либо те их. А префект - парень государственный. Его в обиду не дадут – выкрутится! И потом, ты ж вчера сама говорила, что Моченый его сильно забижал. Значит, все к его выгоде.
- Он, бедненький, наверное, скоро совсем умом тронется! Завтра ж «Аспиду» сто дней исполняется! Делегации их иностранные понаедут, – одна завтра к нам собирается. Смотреть будут, как их «аспидский» в повседневном госаппарате укореняется. Так префект всем про Моченого строго-настрого запретил болтать и «наверх» никаких сведений про убийство пока не сообщать… А еще он сильно дрожит, потому как у нас в аппарате на «аспидском» – все ни в зуб ногой и ни бельмеса не понимают. Хотели, было, курсы для сотрудником отдельно организовать, - да руки никак не дойдут! А от «Аспида» всё циркуляры вниз так и хлыщут: «О языке госдержслужбы» называются. Грозится всех, вплоть до уборщиц, с «аппаратной» работы поразгонять… Ну да ладно, чего это я!? Ты, поди, к дружку-то опять намылился?
Надо заметить, что бдительный Директор свою сердечную подругу в подробности их совместных с Иван-Васильичем «раскопок» сильно не посвящал, прямо говоря, совсем не информировал – с учетом, так сказать, непредсказуемо-женской специфики. Да еще и клятву об аналогичном обете молчания с «партнера» содрал (только что произошедший разговор с Саней еще раз наглядно продемонстрировал мудрость Директора). Для нее они изобрели правдоподобную легенду о якобы поисках в грудах мусора антикварных и других ценных вещей (а они действительно, хотя и крайне редко, попадались), с целью дальнейшего их сбыта. Но, как бы то ни было, Саня свято в нее поверила – она вообще верила всему, что говорил ей Директор, – и особо партнерам не досаждала…
- Глянь, Иван-Васильич, что я вам припасла! – с этими словами, Саня достала из кармана халата пачку жутко шикарных, дорогущих дико-западных сигарет «Боро-Маль». Пачка была раскрыта, но все до едино-ароматной сигаретки находились в пределах досягаемости своей суперкрасочно оформленной упаковки.
- У префекта в мусорной корзине нашла. С рассеянного расстройства, наверно, выкинул.
- Вот видишь, Саня, нет худа без добра! – весело сказал Иван-Васильич, доставая и раскуривая сигаретку. Испытав головокружительное наслаждение от первой затяжки, он сунул пачку в карман, дружески потрепал на прощанье Саню по плечу, и - был таков…
Когда Иван-Васильич наконец появился у сарайчика на свалке, Директор с угрюмым видом сидел на табуретке и сосредоточенно мусолил во рту «самопальную» сигарету. Судя по его сосредоточенно-орлиному профилю, выпитый вчера топливно-энергетический ресурс самогонки «от Иван-Васильича» на пользу ему не пошел. Заметив партнера, Директор лицом немного просветлел и, вместо приветствия, хрипло-укоризненно протянул:
- Ну, где ж тебя носит, Иван-Васильич? Опохмелиться давно пора, а в одиночку – принципиально не могу!
- Шахтеры перед сменой не пьют! – парировал Иван-Васильич, но увидев, что Директор сегодня с юмором – даже черным – не в ладах, продолжил. - Ладно, не дуйся, наливай по чуть-чуть! Вы, кстати, меня вчера полностью без горючки оставили. Печку растопить нечем, чаю даже с утра не попил. А задержался - у Сани. Вот она нас чем с тобой побаловала!
Увидев «Боро-Маль», Директор совсем просветлел, а проглоченный «стопарик» самогона благородно разгладил – ну, не сказать, чтоб очень тонкие – черты его прагматического лица. Оба закурили, оба сделали по затяжке, оба молча насладились дорогостоящим дымком…
- Да, Директор, а ты про Моченого-то слышал?
- Слышал, слышал… Водитель с мусоровозки рассказал. Кстати, ночью стрельба, вроде бы, тут неподалеку была. И на машинах потом в районе свалки гоцали…
- Да, дела… А ведь тоже, какую важную шишку из себя-то строил! В наши времена – он-то больше по тюрьмам, да по нарам, а теперь – глядишь, и бизнесмен «резкий»! Раньше его в нашу «контору» и на порог не пускали, а теперь – у него «офис», секретарша, как кинозвезда, и префект с ним за руку здоровается; а как на курорт - так все больше на пальмово-коралловые острова ездит…
- Ну, этот уже отъездился: вот оно, оказывается, в любом светлом деле издержки темного бизнеса есть…
Посидев еще немножко и, каждый по-своему, о нелегких трудностях этого акульего, акульего, акульего… акульего мира «чистогана» поразмышляв, партнеры начали свой трудовой день.
Надев на голову всамделишную «каску-шахтерку» и прихватив самогонно-коптящую лампу (настоящий аккумуляторный светильник, в принципе, достать было можно, но в условиях почти полно-повсеместной «отключки», подзарядка его дорогостоящей электроэнергией виделась «коллегам» делом весьма проблематичным), Иван-Васильич подошел к пахнувшему сырым погребом, надежно обшитому досками, зеву их уходящего вглубь «колодца».
Директор уже вовсю крутил ручку лебедки, опуская в «забой» очищенные от земли две кирки, две лопаты, ножовку с топором, несколько досок и связку ведер – «урок» Иван-Васильича на цельно-подземный день. Да и то - вверх-вниз здорово не налазишься, для более «славных» дел силы-то надо приберечь! Главным связующим звеном с «поверхностным» миром оставался Директор, который «подстраховывал» Иван-Васильича при спуске по шаткой лестнице; в перерывах между выполнением основных «сторожевых» обязанностей, забегал в сарайчик (в его отсутствие двери были закрыты на замок) посмотреть, все ли в порядке и не надо ли чего «шахтеру»; поднимал «на гора» выковырянную «породу», а в конце «смены» (длительность которой была весьма условной – пока Иван-Васильич основательно не уставал) поднимал инструмент и, опять же, подстраховывал последнего, но теперь уже при его пути по лестнице вверх…
- Кстати, Директор, как думаешь, скоро мы с тобой «продолбимся» – не к центру ж Земли путешествовать собрались! Скоро уж десять метров будет… Может, в сторону куда ушли? – спросил Иван-Васильич своего «начальника подъема», одновременно запихивая в карман флягу с ключевой водой и - «в запазуху» – обмотанный промасленной бумагой «тормозок».
- Не робей, Вань, прорвемся! Все горазд: вот-вот – спинным мозгом чую!
- Ну ладно, полез я в «погреб», спиновидец ты наш!…
День клонился к вечеру, когда, после очередного взмаха, «кайло» Иван-Васильича с непривычно-ударным звуком наткнулось на что-то очень твердое и тут же резко от него отскочило! У Иван-Васильича аж дух перехватило: неужто «продолбились»? Отбросив инструмент, встав на колени, – напрочь позабыв о ядовито-химической опасности, - он взял лопату и лезвием ее попытался расчистить подозрительное место. После нескольких движений «совок» лопаты, заскрежетав, уперся в какой-то монолит. Еще немного расширив очищенную площадку, Иван-Васильич поднес к ней лампу и, не веря глазам своим, потрогал шероховатую поверхность рукой: мать ты моя пречестная - бетон! Лихорадочно, он начал шуровать лопатой по всему «забою», – картина везде была та же самая. С досады, Иван-Васильич схватил «кайло» и, что есть силы, долбанул им по неожиданной преграде. Последнее, едва не вырвавшись из рук, с противным стоном отпрыгнуло, оставив после удара на грязно-серой субстанции едва заметную глазу зазубрину!
- Ни фига себе, - подумал он, – что ж за марка бетона такая: крепость как у скалы!
В этот момент наверху «колодца» зашуршало, вниз темным пятном заглянула голова Директора и, гуляющий эхом по деревянным «срубам», утробно прозвучал его голос:
- Иван-Васильич, ты там как – живой?
- Живой, живой… Только, слышь, Директор вляпались мы тут с тобой во что-то, ну, то есть, на фигню какую-то наткнулись! Бросай «страховку» – я наверх лезу!
Выслушав его, Директор не поверил своим ушам настолько, что самолично опустился в шурф и предпринял там ошеломляюще-беспрецедентную попытку бетоно-штурма. Директорски-спонтанная атака бесславно завершилась тем, что ручка у «кайла» сломалась, а соскочившая железная штуковина пребольно хлопнула его по левой ноге. Зловреднейший бетон, при этом, - непоколебимо устоял…
Задумчиво-нервный, «старший партнер» выполз из шурфа и жадно затянулся участливо поданной ему Иван-Васильичем сигареткой. Крепко-дурманящий табак слегка приостудил исходящие паром и готовые выплеснуться наружу нехорошие эмоции.
- Вот дьявол, - первым нарушил молчание Директор, – не было у меня информации, что они слитки еще и бетоном сверху залили…
- Информация, информация – головой думать надо! Тогда ж не то, что сейчас – все на совесть делали! Лучше скажи, что дальше делать-то будем! «На молоток» можно взять, но где ж столько самогонки, чтоб компрессор крутить, раздобыть? Может, «рвануть» бетон? Но даже, если взрывчатку достанем, представляешь, сколько шуму будет – враз засветимся! Да и «колодец», к чертовой матери, разнесет!
Тут Иван-Васильич необдуманно сплюнул, и с плевком изо рта вылетел дорогостоящий, «боромальский» бычок.
- Да, есть над чем подумать… – едва слышно протянул Директор, – весь его уверенно-прагматический лоск как-то утратил свой блеск и, можно сказать, заметно полинял. Темнело…
- Ладно, ты - думай, а я – пошел, - подбодрил его Иван-Васильич. - По такой темнотище, глядишь, и ноги до костей переломаешь!
Пробираясь через заросли, окружавшие свалку, Иван-Васильич, с горечью в душе, в очередной раз подумал о вопиюще-преобладающем на белом свете несовершенстве земно-формы человеческого бытия…
Странная, вообще, штука эта жизнь, а тем более – чисто людские о ней представления!
Стоит лишь человеку хоть чем-нибудь сильно загореться, как он впадает в такой же чисто-иллюзорный романтизм. Перед его внутренним взором вся пришедшая ему в голову блистательно-романтическая идея широко раскрывается в виде стоящего на далеко-живописном холме величественно-башенного, стройно-рыцарского замка, привлекательно окруженного сияющим ореолом от неперпендикулярно косых лучей извечно дружелюбного и обжигающе яркого летнего солнышка. Но стоит тому же человеку подойти к средневековому строению поближе – на расстоянии вытянутой руки, – как на крепостных стенах он начинает пристально замечать громадно-неоштукатуренные трещины, близоруко видеть по шею заросшие неопрятно-мусорной травой площадки для копье-ломательных турниров и гольфа; а зайдя во внутренние его помещения, - вообще обнаружить безобразнейшее там запустение и, вдобавок (факт для большинства ужасно несимпатичный!), полнокомплексное отсутствие каких бы то ни было человеческих «удобств» в виде комфортабельного ванно-санузла. И вот уже прекрасный романтизм весь до атомов расщепился, а самому человеко-субъекту стало окончательно скучно от собственно-непроходимой и, к тому же, раздражительно наивной, недалеко-глупости…
Вот и он, Иван-Васильич, бывалый же мужик, загоревшись «совместным предприятием», мечтами своими чуть ли не в облаках воспарил – уж считал еще никак не заработанные деньги, мысленно представлял еще не купленные внуку подарки, в деталях воображал себе еще не со-стоявшуюся их встречу, выдумывал приятно-далекоидущие, но еще никак реально не приближающиеся, встречи этой последствия. А тут тебе – нате, и на очередные «грабельки» наступили! И ясно ж ему стало, что на сем моменте весь «суммоносный» проект закончился-спекся; что вдвоем они с Директором этот проклятущий бетон не «возьмут»; и что Директор, поразмыслив немного, пойдет «сдаваться» каким-нибудь делягам-ночникам, в надежде хоть что-нибудь за информацию о месте захоронения слитков от них получить; и что для него, Иван-Васильича, лично, отныне кончилось халявно-двухразовое питание и, разом с этим, надежды на лучшие свои перемены…
Поглощенный грустными мыслями, Иван-Васильич совсем не заметил, как сбился с дорожки. Чувство реальности возвернулось к нему, когда он обо что-то и сильно-больно споткнулся-ударился!
Запнувшиеся ноги приземлили его на колени; Иван-Васильич пошарил сзади себя рукой, – она наткнулись на скользко-синтетический материал, под которым чувствовалось нечто твердое, угловатое. Пальцами зацепив материю, он подтащил предмет поближе и увидел перед собой довольно большую спортивную сумку, украшенную неясно различимой в полумраке фирменной эмблемой и множеством, нашитых по бокам кармашков со всевозможными кнопочками и змейками. Совершенно машинально не думая о последствиях, Иван-Васильич взялся за язычок самой большой и с легоньким «вжиком» протянул по длине. Сумка мягко и надвое развалилась, сразу обдав его своим внутренним запахом: пахло машинной смазкой, металлом, немножко пластмассой и, особенно сильно, знакомой - въевшейся в нюх Иван-Васильича еще со времен службы в армии – гарью от патронно-растрелянного пороха.
Теперь даже по неясному силуэту лежавшего в глубине сумки предмета, он мог, со стопроцентной уверенностью, его назвать: перед ним был самый, что ни на есть, хоть и сильно модернизированный, но тот же знаменитый пистолет-пулемет «системы Кулачникова», или сокращенно – «пэпэка»!
Вид этого, так сказать, последнего аргумента в - ранее больше военно-политических, а сегодня, казалось бы, и сугубо мирно-деловых – спорах совсем не вдохновил Иван-Васильича, и первым его душевным порывом было дать отсюда хорошего, от греха подальше, юношески-быстрого «стрекача». Но что-то - ох, уж это душевно-загадочное «что-то»! - от скоропалительного бегства его удержало: вероятно, все то же всенародно-всепоглощающее, природно-припаянное любопытство. Озираясь по сторонам и прислушиваясь к малейшим шорохам, он застегнул сумку обратно и, повесив ее со всем содержимым на плечо, продолжил прерванный путь – только теперь с большей осторожностью, выбирая свой маршрут подальше - в обход возможных блок-полицай-постов, а также постоянно-охраняемых, местно-присутственных «госдержучреждений»…
Уже благополучно подходя к дому, Иван-Васильич, с большим изумленьем, заметил в соседствующих с его окошком квартирах уже подзабыто-яркий и потому непривычно-электрический свет. Да, все-таки Саня была права – завтра в город наверняка приедет серьезно-аспедантская делегация. И совсем очумевший от личных переживаний префект, надеясь хоть на один день сгладить какое-нибудь непредвиденно-всенародное осложнение, выдал подчиненным команду подать на все жилые дома «напряжение»; такое уж бывало – в основном, накануне выборов Премьера или голосования на судьбоносных плебисцито-референдумах.
Юркнув в квартиру, Иван-Васильич закрыл понадежней дверной замок, щелкнул выключателем и в ярком свете - наконец-то! - электролампочки еще раз неприятно поразился светловысвеченной убогости своего жилья. Но «дарами» префекта надо было пользоваться стремительно и немедленно. Бросив под койку свою «находку», он быстро нашел хранимый «на случай» электрокипятильник, налил в кастрюльку воды и включил «прибор» в розетку. Пока вода грелась, он разыскал коробочку с собранными в сезон листьями мяты. Хотя сахара у него не было, а заваренный на мяте «чай» и получился жидковат, все равно для Иван-Васильича это вполне сошло за «напиток богов». Прихлебывая приятно пахнувшую, горячую жидкость, можно было немножко расслабиться и обдумать образовавшуюся ситуацию – ну, с «пэпэка»… Дедуктивно-индуктивные мысли в утомленной его голове, пожужжав-покрутившись, пришли к подсознательному выводу: видать, из спокойно лежавшей под кроватью «игрушки» Моченого-то и «засушили»!
Натянув, чудом сохранившиеся от «прежней» жизни, резиновые перчатки, он достал автомат из сумки и отстегнул магазин: тот был абсолютно пуст; потянул на себя затвор – патрона в стволе тоже не было. Тогда, держа автомат на весу, он тщательно проверил содержимое самой сумки: и там вовсе ничего не оказалось. Это даже чуть-чуть расстроило Иван-Васильича… Совсем в глубине души он немножко надеялся на «а вдруг»-присутствие хотя бы тонюсенькой пачки денег - или каких-нибудь, второпях забытых убийцами, блестяще-мелких драгоценностей! Ну да ладно: что ж ему теперь с данным хозяйством-то делать? Сходить завтра на речку и, набив сумку камнями, опасную находку утопить? Жалко, почему-то… А может быть, - кому продать? На «штуку» талеров этот «пистолетик» наверняка потянет! Это, конечно, с одной стороны. Ну, а если заловят? Сразу лет эдак «надцать» впаяют… И ничего хорошего в таком повороте событий для него лично нет: это раньше в «фикульт-тюрягах» заключенных насильно кормили; нынче там - тоже полная демократия: сходу от голодухи загнешься! Нет, лучше уж тут, на воле, от дефицита харчей помереть – по крайней мере, по-человечески, на собственной лежанке и с паспортом не отобранным… Или, может, таки к полицаям снести: вдруг награду какую за столь важную улику дадут? Голова шла кругом… В конце концов, Иван-Васильич от мыслей своих столь бесповоротно утомился, что решил сразу спать лечь, а там - видно будет! Утро вечера мудренее…
