donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
НАХОДКА
(ненаучно-фантастическая история)
Вместо предисловия:
Для особо пытливых читателей и «критиков» поясняю сразу, что в данном повествовании можно столкнуться с нестандартными оборотами русской речи, именами героев и неологизмами, которые являются исключительно продуктами фантастической эпохи и народного эпоса несуществующе-фантастического государства.
«Все, что соответствует нашим желаниям, кажется правильным.
Все, что противоречит им, приводит нас в ярость…»Андре Моруа
Этой ночью Иван-Васильичу приснился весьма странный и, где-то даже, позабыто-романтический сон…
Ему снилось, что он сидит на мягком диване со смутно молодой и неясно красивой женщиной – какой-то очень, до боли, ему знакомой, но без конкретного опознания и полного прояснения для себя ее личности. Они сидят и о чем-то меж собою разговаривают – тоже так, без конкретной темы, как это бывает во снах, когда только что сказанные тобою фразы сквозняком пролетают через сонные уши и, тут же, незаметно-безболезненно растворяются в вязких глубинах тяжко дремлющего сознания, замутнено-замученного настырными мелочами от предыдущего, напряженно прожитого дня.
Одежда на приснившейся ему женщине была не только совсем невесомо-легкой, а скорее, во многом легкомысленной; и ощущение этого факта во сне сильно будоражило Иван-Васильича, вызывало в нем давным-давно нырнувшие в глубь его естества неправдоподобно дерзкие эмоции; отдавалось в груди-голове молодецким громом кузнечного молота из-за резко учащенного сердце-пульсобиения; тянуло на необдуманно глупые действия-поступки…
Но с другой стороны, какой-то неощутимо сонный фактор или выдуманный кем-то в царстве сновидений сценарий почему-то диктовал ему необходимость быть, даже в собственном сне, по-монашески сдержанным и праведно-прилежным, причем так - без особого разъяснения: "табу" - и все тут!
А в финале сна туманная красавица, не проявив никакой инициативы, так и не дав к себе толком даже пальцем прикоснуться, медленно и величаво встала с дивана и, также плавно-величаво, растворилась в кромешной тьме, все-таки позволив ему на прощанье рассмотреть четкий силуэт своей спортивно-крепкой и в тоже время аппетитно-нежной - ну прямо-таки античной - фигурки…
Остро-внезапное чувство потери и одиночества вдруг снежной лавиной, обрушилось на Иван-Васильича во сне и, кажется, побудило отчаянно зарыдать – во всяком случае, именно ощущение влаги на сонном лице заставило его пробудиться-проснуться…
Некоторое время он лежал без движения, прислушиваясь к окружающему миру и к самому себе, стараясь понять, что же с ним произошло; а потом, вспомнив сон, напряженно размышлял о том, случалось ли с ним такое в реальной жизни?! И не найдя должных аналогий, вдруг понял, что он, какой-то совсем измочаленно-измученный, с ломотой в костях, одиноко лежит, уткнувшись носом в растерзанную подушку, а благородная влага на его жестких от небритой щетины щеках – просто мокрый след от слюны, тоненькой струйкой вытекавшей из полуоткрытого рта и щедро орошавшей несвеже-серую полотняную поверхность сбившейся в твердый булыжник подушки.
Обретенная в результате осознания данно-грустной мысли точка утренней нравственно-физической опоры помогла Иван-Васильичу оторвать свое бренное тело от неуютно-жесткого ложа, а затем, силой, заставила присесть на краешке с тем, чтобы он, автоматически пошарив ступнями ног по холодноватому полу, смог отыскать покоящиеся под кроватью старенькие домашние тапочки.
Остатки сна, как пар от остывающей горячей картошки, по инерции еще висели над ним; но постепенно густота их ослабевала, они отходили на все большее от кровати расстояние - пока совсем не расщепились на невидимые глазу атомы-молекулы и не были окончательно рассеяны по комнате движением холодно-свежего потока природно-несжатого воздуха, немилосердно проистекающего из открытой им на ночь - и тонко дребезжащей слабо закрепленным стеклом - деревянной форточки…
Поднапрягшись и сосредоточившись, Иван-Васильич, наконец-то, принял относительно-устойчивое вертикальное положение и, прямо с койки, шагнул в неуютно-новый, а также странно-загадочно-туманный - в отношении возможных исходо-событий - календарно-листочный день…
Умывшись и слегка побрившись (на поступок сей сподвиг диковатый образ, недоброжелательно-серьезно глянувший на него из довольно большого – на ширину худого лица – осколка мутноватого, с трещинками, зеркала) немилосердно скребущим по коже туповато-безопасным лезвием, Иван-Васильич тщательно, насколько позволяло дырявое - до просвечивания насквозь - бывше-вафельно-махровое полотенце, осушил капли холодной (горячая давным-давно была «обрезана» по причине долгов за коммунальные услуги) воды и, зябко поеживаясь, побрел на кухню.
На голодный желудок - точно по утреннему расписанию - уже напало певучее бурчание и, чтобы его утихомирить, Иван-Васильич, не слишком веря в успех безнадежного дела, предпринял попытку найти что-нибудь, хотя бы условно, съестное. Сфера поисков пищи в пустынной до неприличия кухне была сужена до границ одного (остатков от некогда былой роскоши в виде кухонного гарнитура, конфискованного немилосердно-судебными исполнителями в качестве слабо-утешительной компенсации за те же накопившиеся «комдолги») маленького шкафчика и, как последней соломинки для утопающего, немного дырявого мусорного ведра. В шкафчике, как «назло и нарочно», ничегошеньки не оказалось; зато в ведре, на удивление, он нашел довольно объемистый газетный сверток! Развернув его, в порыве восторга Иван-Васильич даже хотел, было, на дико-западный манер вскричать: "Сюрприз!"; но из экономии жизненных сил сразу одумался и, не веря глазам своим, стал еще раз внимательно водить взглядом по имевшимся там пищевым продуктам. Окончательно проснувшийся от мучительных пыток - мытья холодной водой, процедуры кошмарного бритья и внутренних воплей голодного желудка - мозг, переварив зрительные впечатления и проскрипев, как доисторически-ржавый арифмометр, довольно точно выдал словесное описание напряженно обозреваемого Иван-Васильичем драгпредмета: «бутерброд!»
Действительно, между двумя приличными горбушками еще не черствого хлеба была зажата вскрытая банка «кильки в томатном соусе»...
От переливания содержимого через неровно-жестяные края «сосуда», горбушки входившего в сей джентльменский набор хлеба весьма привлекательно пропитались, приняв неповторимо замечательный и оранжево-ржавый цвет; а внутри него, неподвижно уставившись сонно-темными очами в одну ведомую только им, абсолютного азимута покоя, точку, сжато-сплюснутыми рядами, тихо-мирно покоились аппетитно благоухающие останки - очевидно-прежде-комплектного экипажа - законсервированной «рыбокильки».
Но, если отбросить в сторону мелочные предрассудки в виде немного мусорного аромата, в целом исходившего от бумажного сверточка, для неизбалованного и закаленного лишениями в виде последних скучно-прожитых лет организма Иван-Васильича все найденное, тютелька в тютельку (а может быть, «килечка в килечку»), сходило за вполне приличный утренний, в последнее время широко разрекламированный, дико-западный "биг-смак".
Единственное, что тревожило и теребило слегка ошалевший от удачи мозг, так это полный провал в его памяти об «оригинальном» происхождении данного «мусоропродукта», а точнее: кто ж его туда - в ведро - так сугубо расточительно сунул?
Но, сразу же устав от бесплодных усилий, мозг все эти аналитические рассуждения бросил и выдал Иван-Васильичу конкретнейшую команду: «Короче, Ваня! Ставь чайник и садись завтракать!»
Взяв «чайник», а точнее, потемневшую от времени алюминиевую кастрюльку, Иван-Васильич открыл кран печной горелки, чиркнул спичками; но благодатно-яркого венчика огня вокруг горелки не то что не вспыхнуло – даже не зашипело! Огорченно чертыхаясь, он приподнялся на цыпочки, поднял крышку емкости самогонного газогенератора – и второй раз за короткое утро испытал удивление…
На этот раз - отвратительно неприятное: емкость была абсолютно пуста!
Данный момент повествования о нелегкой и, временами, героически-надрывной жизни Иван-Васильича требует некоего лирического отступления и, может быть, даже пространного разъяснения…
Когда, дай бог памяти, лет тридцать назад, весь необъятно-планетный мир содрогнулся от плотно обхватившего его зловредно-энергетического кризиса, руководство могуче-ядерноракетной державы – Союза Суровых Спортивноразвитых Республик - пережило по этому поводу напряженно-серьезную озабоченность. И хотя в данно-многоликом мире на заунывном протяжении долгих десятилетий шла безустанно-бескомпромиссно-невидимая, за души и тела человечества, битва двух крупнейшихего государств (самого Союза и супротивной Дико-Западной Демократической Конфедерации), а также ими же порожденных из-за отличия взглядо-идеологий всеобъемлюще-мировых систем, которая, в известной степени, сурово-бдительных отцов Союза на всяких мелких и крупных пакостях изрядно подзакалила, последние с тоскливым нутром ощутили, что ничего хорошего, кроме допнадрывных казенно-финансовых расходов, эта новая бодяго-составляющая всепланетного бытия никому за собой не несет...
Суровый Союз давным-давно из последних лоскутиков кожи лез и из остатков сил выбивался, пытаясь всему свету доказать, что нет в мире справедливее Олимпийской Идеи воспитания спортивно-гармоничной личности и, с целью этой, развития самого массово-благородного, бессеребренически-физкультурного движения повсеместно-союзного, да и в мировом масштабе всепланетного, классово-трудового народа. А у Западных Конфедератов своя прямо противоположная, на базе их дико-демократических ценностей, точка зрения существовала: глубоко верили и поддерживали они аморально-кровожадный (да и просто до денежек жадный), уродливо-профессиональный спорт. Потому как считали, что каждый независимый спортсмен на свою лично-инвалидную коляску и, в соответствии с этим, счастливо травмированную старость неотъемлемо-законное право имеет. Принципиальность разногласий двух систем моментами настолько сильной была, что весь мир, с трудом удерживая равновесие, на тонкой проволочке физкультурно-световой войны балансировал. Хорошо еще мегатонно-ядерный потенциал от безумных последних шагов удерживал: все понимали, что потом уже никто спортом заниматься не будет: ни добровольчески, ни профессионально!
Так вот, проявив глубокую озабоченность, Союзное руководство последнюю в длиннющих газетных статьях и многочасовых, телевизионно-монотонных речах-дискуссиях материально реализовало. А солидно и основательно помусолив в ушах рядовых сограждан все плюсы и минусы нового для себя явления, решило, в ударно-авральном порядке, бросить на борьбу с энергокризисной проблемой лучшие головы страны, предоставив им при этом полное право смело (но с известной опаской!) выдавать-высказывать самые передовые, по данному поводу, мысли-идеи. Конечно, такое важное общественно-энергетическое мероприятие не могло быть пущено бдительными отцами-старцами на самотек: тут же, под эгидой верхне-нижних слоев чиновничества, была проведена-организована масса научных симпозиумов-конференций, а также открыто-закрытых общетрудовых собраний, где в параллель с обсуждением вредных закавык энергокризиса, как всегда принимались свежие темпо-производственные обязательства и сверхпланово-повышенные коррективы. Множество телеграмм с постановлениями и резолюциями данных собраний, а заодно (абсолютно не имеющих никакого отношения к главному предмету) суетно-мелочных жалоб и заявлений, мощным потоком ринулось «вверх», перегружая почты и телеграфы, вызывая головную боль, бессонные ночи и голодные обмороки среди инициативно-кропотливых почтово-телеграфических служащих.
Такого могучего подъема творчества масс Руководство Союза давненько не испытывало и потому данный подъем его даже немножечко напугал. Но деваться было некуда и, посоветовавшись, отцы страны решительно объявили открытый конкурс по выявлению лучших "антиэнергокризисных" идей, с учетом при этом не только их остро-технической оригинальности, но и других, не менее значимых, сопутствующе-общественных факторов: к примеру, как взглядо-идеологическая направленность. В результате многочасовой и многотрудной работы по перечитке, рассмотрению, обобщению, сопоставлению, а также наложению конкретно-предметных резолюций в тьма тьмущей общественно-добровольных и профессионально-принужденческих инстанциях, в конкурсе идей, наконец-то, была поставлена жирная точка. Председательствующий, словно древний философ после головоломно-намыленных, зажмуренно-щиплющих поисков ускользнувшего из-под рук куска мыла в народно-общественной бане, вдруг громко возопил: «Эврика! Вот, нашел!» - и с большим пафосом зачитал высокой комиссии одно, с виду очень уж неприметное письмо из такого же неприметно-захолустного города, но зато с очень уж приметным названием: «Ликеро-Водкинск».
Как оказалось, автором его был сугубо женский коллектив сугубо сувенирной, художественно-ткацкой фабрики по производству общественно полезных лозунгов и бесполезно полотняных плакатов. А суть гениально-простой идеи заключалось в следующем.
Измученные дебоширским произволом своих постоянно пьяных мужиков, отчаявшиеся от тускло-семейной жизни ткачихи предлагали «взять да перевести» все вращающиеся, ползающие, ездящие, плавающие и летающие механизмы в стране на использование ими (в качестве самого универсального энергоносителя) главносвязующей, так сказать, основы ликеро-водочного продукта: другими словами, чистейше-алкогольного спирта!
Председательствующий, видавший виды чиновник с «несторо-летописным» стажем, враз и, как говорится, «на нюх» определил непревзойденную золотоносность данного, коряво писанного, но коллективно-умственного плода бабьего творчества: ведь идея-то была, что называется, с «двойным дном», с эдакой коварно-женской изощренностью!
И потому он сразу скумекал, что настойчивое воплощение «идейки» в жизнь сулит его Суровому Руководству аж двойную выгоду: и кризис будет "решен", и, само-главно, борьба с непробудным пьянством в масштабах необъятной страны «сактивизируется». Ну то есть, объявив всю «чистейшей слезы», хрустально-звенящую, стеклянно-отаренную продукцию необычайно важным стратегическим сырьем, можно будет тут же ее с прилавков экспроприировать. А заодно, «прицепом», спокойненько в недоверчиво-широкие массы, столь отвратительно-непопулярный среди мужского населения, на манер дико-западного «сухой закон» внедрить. А уж это, в свою очередь, станет (с точки зрения мудро-высшего эшелона власти) важнейшей, непреходящего исторического значения, умо-взглядо-идеологической победой всего разномастно-союзного народа. Ведь и так который год на заводах-фабриках, а также в селах, городах, степях и весях разворачивалось грандиозное, эпически-мучительное сражение за создание материально-технической базы широчайшего развития физкультуры и спорта – фундаментальнейшей основы воспитания совершенной, спортивно-гармоничной личности! Ну, а что такое вредоносный алкоголь для здоровья каждого спортсмена - тем более для этой самой «личности» – любому первокласснику было известно!
В общем и в дальнейшем, с учетом многолетнего опыта «раскрутки» разномастных великих и малых, высоких и низких починов, починчиков и просто отдельно взятых мероприятий, «ткачихинская» идея Сурово-Союзным Руководством была дружно «взята в оборот».
Перво-наперво, по его распоряжению тщательнейшую проверку-инвентаризацию состояния глубины технической мысли провели. На передний край, в бездонные пропасти архивов, были брошены многочисленные отряды чиновников, дабы разыскать и вытащить на свет божий все, в свое время надежно запыленно-захороненные, изобретения и, таковые же, рационализаторские предложения.
После семитонно-потных трудов по разгребанию крупногабаритных архивно-авгиевых конюшен, наконец-то, удалось извлечь из сего бумажного навоза на свет божий единственное, но жемчужно-яркое зерно: чертежи «самогонного паро-газогенераторного устройства и действующего на его основе компактно-многосильного универсально-ходового двигателя системы инженер-изобретателя Боченкова-Краникштейна».
К чертежам, прилагалось и само личное дело Боченкова-Краникштейна, а точнее, приговор по его делу военного трибунала. Как оказалось, на заре госсоюзно-госстроительства чрезмерно строгое тогдашне-руководство, узрев в изобретении какой-то «вредно-тайный умысел по алкогольно-развращению сермяжно-трудового населения», - (и действительно: кому ж это в голову взбредет, машины самогонкой заправлять, когда в те времена кругом полным-полно бензина-керосина и всяко-разного дизтоплива было, а продуктом домашнего разлива все, в основном, вовнутрь норовили «заправиться»!?) - чрезмерно сильно ж осерчало. Настолько - что, не откладывая в долгий ящик, предало злосчастного изобретателя военно-полевому трибуналу и тут же, скоротечно, расстреляло…
Но поскольку в данный момент на дворе стояла совсем другая, более либеральная эпоха – некоторые смельчаки с отчаянной гордостью именовали ее «прелой оттепелью», - Руководство страны приняло экстренные меры по устранению судебно-исторического недоразумения. Инженера тут же посмертно реабилитировали и так же посмертно - за большие заслуги в изобретательстве и рационализаторстве - наградили золотым значком «Отличник физкультурного движения и спорта». А чертежи газогенератора и двигателя - передали на доработку в суперсекретный, ракетно-космически-оборонный институт, снабдив попутно подгоняющей пометкой: «Чрезвычайно срочно!».
В народе же опять произошла - конечно, тщательно организованная, - но исполинская и могуче-приливная волна трудовито-коллективных собраний, на которых экстренно изучалось письмо-почин «ликероводкинских ткачих», а также ударно-передовые аспекты (отмытой учеными историками дочиста от темных пятен) биографии инженер-изобретателя Боченкова-Краникштейна. Ну и само собой, и как всегда, попутненько принимались очередные темпоповышенные обязательства…
А ходовые испытания, срочно доработанных оборонно-космической отраслью технически-революционных новинок (завистливый Дикий Запад даже подло чертежи украсть норовил, но ни фига у них не вышло – союзные спецслужбы профессионально-классно тогда работали!) великолепные результаты дали: водители-испытатели работали «на ура», с весело-блестящими глазами; по вечерам у костра собирался весь инженерно-технический коллектив; и до утра звенели в полевом воздухе задушевно-патриотические песни. По ранним же утрам, почти каждый член технически-творческой команды, расталкивая коллег, так и норовил нырнуть в кабину «спиртомобиля»: хотя б один круг на нем совершить!
Конечно, как в природе водится, на таких напряженно-героических мероприятиях и без некоторо-несчастных, так сказать, на производстве, случаев не обошлось: один водитель-испытатель был доставлен в военно-полевой госпиталь с симптомами жутко-утренней головной боли; двух слесарей-механиков пришлось срочно подключать к искусственной почке; а само-главного инженера, после всех перенесенных ответственных стрессов, на три месяца в закрытый лечебно-трудовой профилакторий сурово-союзного значения принудительно отправили отдохнуть.
Но, тем не менее, победителей, как говорится, совсем не судят!
И потому торжественный рапорт, как водится, Любимому Правительству обязательно и вовремя состоялся: на центральной площади столицы Само-Главному Руководителю, девяностолетнему мудрецу, на светло-близорукие очи представили подарочный вариант «спиртомобиля» - бронировано-лакированный восьмиместный лимузин. Вид столь необычной машины настолько воодушевил его, что, невзирая на постоянно-слабую дрожь во всех членах, Руководитель самолично сел за руль чудомобиля и сделал пару кругов по всемирно-известной Оранжевой площади. Правда, после этого непредвиденно-легкомысленного порыва адъютантам уже пришлось выводить его под руки из машины; а спустя пару дней, Само-Главный Руководитель, вдруг и внезапно, очень летально занемог и потихонечку скончался! Но в союзном народе данный поступок его, в целом, восприняли правильно: с глубоким сочувствием-пониманием и даже с некоторым всеобщим одобрением; – в «низах» давненько существовало мнение, что в руководящем кресле он несколько подзасиделся и что, следовательно, давно б уже пора впрыснуть в спинку вожделенного кресла гораздо более кипящую и красно-свежую кровь.
И потому, когда после парадно-пышных похорон на исторически-Оранжевой площади - со всеми ручейно-вытекающими слезами-стонами, неискренне-задушевными клятвами-речами о непрерывном продолжении давно начатого и, почему-то, ну никак не кончающегося всесоюзнообщего «дела», а также многотысячно-женскими обмороками под непрерывно-телевизионную песнь торжествующе-траурных маршей и пугающе-громких залпов многоствольно-артиллерийских салютов, –трудовой народ потихонечку отлежался, опохмелился и успокоился, по решению молчаливого большинства Сурово-Союзного Руководства на смену усопшему «мудрецу» пришел другой - уже столетний, а жизнь-копейка по всей необъятной стране снова покатилась-поехала, понеслась, завертелась-закружилась обычным своим чередом…
Конечно, ново-составляющая в борьбе со всеобще-жутким энергокризисом наложила неповторимейший отпечаток на тончайшие слои союзного населения и, как всегда, нашла свое законное отражение в глубоко народных анекдотах, шуточках и прибауточках – то есть, откуда ни возьмись, появились новые летуче-крылатые фразы типа: «жить стали, если не припЕваючи, так припИваючи», «коллектив, если не спАянный, то спОенный», - ну и прочие, словом, такие вот сермяжные преглупости.
Но все равно, хоть языки разное и болтали, а гармоничная личность вместе с широким физкультурным движением неуклонно развивалась; союзные спортсмены на всех международных соревнованиях, устанавливая небывалые чудо-рекорды, хилый Дико-Запад побивали; а ракетно-космическая промышленность, выполняя наказ уже нового Само-Главного Руководителя «о настойчивом претворении в жизнь постоянной заботы о беззаветно преданных общему делу трудящихся», разработала и выпустила миниатюрный спирто-самогонный газогенератор (заказы-то на него сразу пошли валом - в очередях было не протолкаться!) для неосвоенно-позабытых сельскохозяйственных местностей.
И еще, попутно и в свободное от работы время, неутомимые ракетчики, приняв на себя дополнительные повышенно-умственные «физобязательства», взяли да и построили новую многоступенчато-баллистическую, на жидко-твердо-спиртовом топливе, ракету (способную вывести на орбиту многократно разделяющуюся термоядерно-самогонную боеголовку жутко-убойной силы), успешные испытания которой «в срочнейшем порядке просто вынудили прежде невыносимо заносчивых, жутко уверенных в абсолютно-военном превосходстве дико-западных конфедератов перестирать и развесить на кораллах для длительной сушки под жарко-тропическим солнцем транснациональных и вилло-пальмовых островов свои (естественно, до пуска ракеты) чисто-белоснежные и очень изящно-импортные, демократические подштанники!» Так писала тогда об этом принципиально-суровая, умо-взглядо-идеологически выдержанная союзная пресса.
Вдобавок ко всему, в период этого неописуемого подъема, немногочисленный и мало же известный отряд туристо-спелеологов - во время героически-отчаянной экспедиции в один из недоразвитых районов в глубинке необъятнейшей страны - совсем нечаянно наткнулся на не встречавшееся им дотоле загадочно-чудесное явление природы. И чудом этим был неприметный ручеек, который медленно журчал из-под замшелого камня, распространяя-излучая во все стороны незабываемый для носо-обонянья - и уж очень специфический – тяжелый аромат!
Расчистив саперной лопаткой мох на камешке, любознательные исследователи увидели высеченную (или выцарапанную) там затейливую клинопись, которая, поддавшись трудам настойчивой расшифровки, поведала им древнюю, как семь библейских грехов, и одновременно назидательно-поучительную историю…
