donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
СОРОК ДНЕЙ
IV.ПОЕЗДКА В ЮЖНОГОРСК
Прочитав отцовский «опус», я долго не мог заснуть: мешали мысли, которые назойливо лезли в голову и вызывали во мне противоречивые чувства…
Первым и основным вопросом, конечно, было: «На кой черт ему все это сдалось?!» Ну, пожил человек, ну, состарился, - так найди себе соответственно возрасту «хобби»! Занимайся домашним хозяйством, больше проводи времени с женой и детьми, или - хотя бы! - всецело отдайся работе, любимой или нелюбимой – поздно-то харчами перебирать… И чего они, старички, вечно чудят! Я себе, честно говоря, совсем не представлял, что со мной будет, когда мне – страшно подумать! – пятьдесят стукнет. Полный «финиш», наверно, - это я в смысле любви и всяких там нежных чувств!
С художественной точки зрения, определить ценность рассказа мне было трудно. Ну, не литературный я критик! Читать, конечно, было интересно, но сам интерес во мне не сюжет подогревал, а скорее, - кровная близость с человеком на бумагу его «положившим»… Вот ведь, правду говорят: чужая душа потемки!
Но, если уж быть совсем объективным, то доминирующим чувством во мне кипела – ну, как бы поудачнее выразиться! – да, вот: «фамильная» ревность. Было ведь больно и за себя, – почему это отец никогда со мной так, как с этой сопливой девчонкой, о своей жизни не откровенничал! - а больше всего - за маму… Уж она-то, с моей точки зрения, подобного отношения к себе вовсе не заслужила! Сколько помню, мама всегда была любящей, заботливой, в меру строгой. Жили они с отцом, в общем-то, мирно, без крупных скандалов, а мелкие невзгоды - не в счет: в какой же семье их не бывает! Правда, с восьмилетнего возраста, когда родилась сестренка Машка, у меня остались довольно неясные, больше интуитивно-подсознательные, воспоминания о напряженной атмосфере, царившей в нашем доме: непривычно резкие голоса родителей, их споры, и, кажется, несколько дней отсутствия отца… Но потом все наладилось: отец перешел работать на шахту, и в материальном плане жить мы стали гораздо лучше. Особенно, летом - нормально отдыхать! Шахта имела два собственных санатория: один - на море, другой - в замечательном сосновом бору…
Конечно, трудиться там было «не мед», и это тоже наложило свой отпечаток на – и без того не простой - характер отца. Он стал более замкнутым, молчаливым, сильно уставал… Но во время наших семейных отдыхов как-то оттаивал душой, веселел; словом, вел себя со мной как старший брат – эдакий взрослый мальчишка… И мне это очень нравилось!
Отец, вообще, был сложным человеком: ему тяжко давались отношения с людьми, а у ж в обратном порядке – так и тем более! Он всегда как-то ухитрялся интеллектуально довлеть над собеседником. Естественно, делал он это не нарочно; скорей всего, сам «народ», общаясь с ним, шестым чувством ощущал: этот человек по развитию своему - ну как минимум - на голову выше. А, может, во взгляде у отца постоянно сквозила хитринка – что-то вроде: «Ну, ну, валяйте, ребятки! Посмотрим, что тут за лапшу вы мне собираетесь «вешать!» А уж кого «особенность» его действительно доставала, так это руководящее им начальство - судя по отцовской «головокружительной» карьере!
Отец и у меня часто вызывал желание горячо с ним спорить и всеми силами доказать, что вот именно – не важно в чем! – но здесь он ошибается! Но отец не ошибался: всегда все знал, на все вопросы отвечал верно, и своей правотой, в иные моменты, доводил меня, мальчишку, до отчаянных слез…
Он никогда не «скисал» откровенно – какой бы тяжелой ни была ситуация; и потому я всегда считал его «железным» мужиком. А тут вдруг, нате: эта рукопись, эта «Анна Сергеевна» - Алёна, этот «Тарас Петрович» - он сам; и, вообще, эти «сопли-вопли» - вперемешку с фрейдистскими комплексами… Еще бы – тут было от чего заревновать!
Отправившись утром на работу, я опять только и думал, что об отцовской рукописи. Только теперь первоначальное неприятие сменилась во мне на острую к нему жалость…
По мне, выходило, что к концу своей жизни он просто-напросто в ней запутался! Правда, на членах нашей семьи данные его терзания, в общем-то, совершенно никак не отражались, во всяком случае, - внешне. И, значит, для нас - бури порочных его страстей безвредно разбивались о граненые стенки сосуда его же души, не выплескиваясь своими жалящими брызгами наружу...
И еще - надо отдать ему должное - к концу повествования получалось, что он будто бы «отрезвел», полностью распрощался со своими «чудотворно»-любовными иллюзиями…
Короче, от всего этого мне только больше захотелось раздобыть и другие отцовские рукописи! Что если они окончательно прольют свет на то главное, живущее в нем и мучавшее его все последние годы; на то, о чем мы в нашей семьи (а я-то – уж точно!) совершенно не догадывались?
И вышло так, что - как всегда стихийно - складывающиеся обстоятельства мне в этом благоприятствовали…
«Девять дней» мы отметили без помпы, чисто в семейном кругу: так решила мама, прямо известив об этом заглянувших к нам, было, домой представителей «группы товарищей». Договорились о том, что в «расширенном составе» будем отмечать настолько ж традиционно-обязательные «сорок дней».
А когда мы вернулись с кладбища, нам позвонила из Южногорска бабушка и долго, насколько позволяли ее скромные финансовые возможности, по телефону с мамой беседовала. И после разговора, мама попросила меня взять в институте на пару недель отпуск (очередной или «бэсэ» – как получится), чтобы съездить туда - к дедушке с бабушкой... Очень хотелось им нас всех увидеть, но реально поехать мог только я: такое решение вытекало уже из нашего семейного бюджета.
Нехорошо, конечно, но в первую очередь в тот момент я подумал не столько о переживающих смерть сына южногорских стариках, как о проживающей там «Н.В.Скворцовой» и вполне реальной теперь возможности встречи с ней...
Завкафедрой, всегда относившийся ко мне неплохо, по моей просьбе сделал все, что было в его руководящих силах: разрешив взять две недели «в счет очередного отпуска», выбил еще для меня у главбуха аванс! Поступок, который во времена полного финансового краха так называемой «бюджетной сферы» можно смело приравнять к небывало героическому.
А после этого, как поется в одной революционной песне, «были сборы недолги…», и вот я уже вполне уютно размещался на верхней полке плацкартного вагона, уносившего меня в «колыбель» отцовской юности - стараниями политиков перемещенный в «ближнем зарубежье» бывший всесоюзнокурортный, а ныне, теми же стараниями, превращенный в почти что «прифронтовой» - славный город Южногорск...
Не знаю, кому как, но мне лично ездить на поездах нравится - особенно, на верхней полке. Даже «плацкартность» вагона меня не смущает: то ли рабоче-крестьянское наследие сказывается, то ли полное отсутствие материальной базы для развития порока «снобизма»; а, может быть, самое тривиальное, к тому же веселое, любопытство: народ суетливый постоянно туда-сюда шастает, пассажиры часто меняются; и каждый с собой в общую мозаику путешествия кусочек нового мира добавляет...
Кроме того, сон у меня здоровый и крепкий: спать могу в любом положении и при любом «звуковом сопровождении». Ну, где ж еще, кроме как в долгой дороге, надолго вперед не выспаться! И вот что характерно: почему-то, минут через пятнадцать после отправления поезда, у меня всегда волчий аппетит просыпается. Ей богу, - слона могу съесть! Потому и багаж мой, в основном, из заботливо уложенных мамой высококалорийных (и любимых мною) продуктов питания состоял...
Первая часть путешествия выпадала на темное время суток, и на то же самое время выпадало пересечение «государственной границы», а точнее, – двух ее составляющих. Сначала поезд остановили на «нашей» стороне... Целый час пассажиров «утюжили» отечественные таможенники, пограничники и (на всякий случай) милиционеры. Потом поезд пересек, так сказать, «нейтральную полосу» – расстояние между двумя станциями, где-то час езды, - и вся процедура повторилась уже по другую ту сторону границы, но с участием аналогичных структур от «соседей». На этот раз «соседи» свирепствовали по-настоящему! Хотя, оно было и понятно: Южногорск находился практически в зоне боевых действий, и от «мятежной провинции» его отделяла всего лишь сотня километров.
И вот к моей скромной персоне местные «силовики» проявили чрезвычайно повышенный интерес: перетрясли (до последнего куска «любительской» колбасы) содержимое дорожной сумки, дотошно пролистали малочисленные страницы паспорта, постоянно сличая вклеенную в него фотографию с, так сказать, моим «оригиналом»; а потом долго и нудно искали нашу фамилию в огромном и загадочном списке – очевидно, подозрительных личностей, попадающих либо под статью «персона нон грата», либо - под стенд «Их разыскивает ИНТЕРПОЛ».
Наверное , их смутили, во-первых, моя темноволосая прическа, вызывающая профессионально въевшуюся у них в кровь ассоциацию с «лицом южной национальности»; а во-вторых, принадлежность к возрастному поколению моих сограждан, отдельно ретивые и наиболее «свободолюбивые» (скорее, просто чокнутые!) представители которых уже успели «засветиться» с «калашниковыми» в руках на незаконной стороне «моджахедов».
Но в «активе» у меня против несправедливо-гнусных подозрений «силовиков» была довольно нехилая «отмазка»! Спасибо родной маме: еще в период отсутствия «границ» она ухитрилась дважды успешно завершить свой декретный отпуск в экологически чистых кущах курортного Южногорска, благодаря чему в наших с Машкой метриках последний прочно прописался в графе «место рождения». По-видимому, данный факт все-таки перевесил сомнения в пользу моей благонадежности, и я с миром был впущен на территорию «другого государства». Во всяком случае, предупредив о суровой необходимости «регистрации» в Южногорской милиции, меня, наконец-то, оставили в покое.
В общем, когда после всех треволнений-остановок колеса поезда снова стали делать свое обычное «тук-тук», я в блаженстве упал на верхнюю полку и проснулся уже к обеду следующего дня…
Чем ближе мы подъезжали к Южногорску, тем больше о себе давали знать проблемы близости «мятежной провинции». На крупных станции динамики громкоговорителей с хрипом выдавливали призывы к сознательной части населения: «Граждане! В связи с участившимися за последнее время бандитскими «терактами» проявляйте осторожность и бдительность! Не принимайте от посторонних лиц на хранение предметы ручной клади и багажа! В случае обнаружения в здании вокзала бесхозных или подозрительных предметов: сумок, чемоданов или коробок немедленно сообщайте об этих фактах работникам транспортной милиции!»
На одной из станций в вагон зашли и устроились рядом со мной на свободные боковые места старушка с мальчиком-инвалидом лет одиннадцати, который, несмотря на отсутствие правой ноги, с помощью костылей и довольно ловко, перемещался в узком проходе вагона, помогая бабушке рассовать по полкам нехитрые, но сравнительно многочисленные пожитки. Кое-что надо было забросить на самую верхнюю полку, и я вызвался им помочь. Старушка приветливо меня поблагодарила, а пацан, дружелюбно окинув взглядом, в ответ на мое благородство улыбнулся. Ехать им было недолго: постели они у проводника не брали... Поезд тронулся, старушка засуетилась – внука накормить... После трапезы бабушка, сидя, вздремнула, а мальчик, покопавшись в своем затертом рюкзачке, вытащил из него довольно потрепанную книжку и, раскрыв ее - на только одному ему известном месте, - углубился в чтение. Видно было, что к своему положению калеки он, как принято говорить, адаптировался... На любопытные и сочувственные взгляды других пассажиров никак не реагировал, - читал себе потихонечку...
Легкий старушечий сон быстро улетучился, и, очевидно словоохотливая, бабуля сразу нашла среди «близсидящих» (а попутно - и «близлежащих») попутчиков взаимно интересных собеседников. Сначала разговор был так – ни о чем: о ценах, о постоянно задерживающейся пенсии, о плохой жизни - вообще... А потом, немного освоившись и поборов естественное для данного случая стеснение, кто-то из любопытствующих конкретно о внуке спросил: «Что это с вашим мальчиком приключилось?»
«Помните - в позапрошлом году террористы дом в Южногорске взорвали? Так в нем дочка моя жила с мужем, с ним вот, да еще с сестренкой его маленькой. Одного только мальчонку через три дня живым и откопали, ногу ему сильно покалечило: хирурги отняли, вот! И теперь мы с ним вместе горюшко-то мыкаем… Никого у нас больше нет!»
По морщинистому лицу старушки скатились слезинки, но она ладошкой их быстренько смахнула, а разговор – тут же перевела на другую тему... Пацан, при этом, сидел словно каменный, сосредоточенно глядя в книгу... Как будто пытался среди унылого типографского шрифта распознать те самые волшебные слова, что мудро ему подскажут, где же и когда найдет он на земле свое упорхнувшее счастье. Спустя некоторое время на усталую старушка снова напал сон, а заодно с ней - вздремнули и окружавшие ее собеседники...
Тогда я достал из дорожных припасов большое красное яблоко и положил его на столик перед читавшим мальчишкой. Он поднял на меня глаза, в которых, казалось, навсегда застыл немой и не детский совсем вопрос - ко всей окружающей нас Вселенной: «За что?» Но мне он опять улыбнулся и негромко проговорил:
- Спасибо!
- Ты что там такое интересное читаешь?
- «Повесть о настоящем человеке»...
Я был ошеломлен! Ну, сам читал эту книжку - по школьной программе, можно сказать из-под палки. И вероятно, детская удаленность от тех военных событий не позволила мне ее тогда по достоинству оценить... Тем более, что книжный рынок уже был завален моей любимой зарубежной фантастикой, - в чтении которой мои впечатления о подвиге безного летчика совершенно растворились!
- Ну и как тебе – нравится?
- Ага, классная книжка! Мне ее в больнице, когда психовать начал, врач один дал почитать! Я сразу же там решил: как Маресьев, летчиком буду! Это в «отечественную» у них медицинская техника отсталая была, протезы плохие делали... Поэтому так много мучиться и тренироваться ему пришлось! А сейчас за границей биопротезы современные делают – как живая нога будет! Мы с бабушкой спонсора найдем, и я сразу в Германию за протезом поеду: еще ж и операцию по «подгонке» сделают... А потом я обязательно в летное – военное - училище поступлю. На «истребителя», может, и не возьмут, а на бомбардировщике - точно летать буду! И тогда я этим гадам-боевикам за всех нас отомщу: и за маму с папой, и за Дашку! Я их вакуумными бомбами убивать буду, а можно еще – напалмом... Даже лучше, - все до единого сгорят!
Малец говорил взахлеб, горячо, но взгляд голубых глаз при этом был пристально холодным... Наверное, это выплаканные слезы загустели в его глазах от поселившегося в нем, после потери родителей и сестренки, холода тоски-одиночества, выкристаллизовались в две глубоко-прозрачные льдинки. И теперь, волею судьбы, сквозь них, словно через две плотно пригнанные контактные линзы, приходилось ему все время глядеть на этот – язык не поворачивался назвать его «белым»! - свет. Мурашки посыпались у меня по спине: ох и не позавидовал бы я тем, кто убил его близких, попадись они ему в руки даже через тысячу лет!..
Ну а в Южногорске на вокзале меня ждали дедушка с бабушкой. Мы обнялись, старики всплакнули и мы, сев на трамвай, поехали к ним домой. Жили дедушка с бабушкой в своем, как это принято называть, «частном» доме: большом, просторном, на строительство которого им пришлось потратить много сил лет, и который долгие годы оставался предметом их стариковской гордости...
По прибытии, меня, как самого драгоценного гостя, не знали куда усадить и какими «вкусностями» накормить! В нашей семье бабушка всегда славилась своими кулинарными талантами, а я - всегда был их благодарным поклонником: съедал все приготовленное дочиста. Конечно, мой приезд слегка взбодрил стариков, - суета вокруг любимого внука отвлекала их от горестных мыслей. У меня хоть и нулевой семейный опыт, но я прекрасно представляю, что означает: «пережить своих детей»…
Отец был их первенцем - родился, когда дедушке было за тридцать (да и бабушка к тому времени в девках уже засиделась); поэтому, естественно, накопившиеся и задержавшиеся в них - по причине войны - отцовская любовь и материнская нежность с лихвой на него изливались.
Правда, младший сын - мой дядя - постоянно жил с ними под одной крышей и тоже, как мог, родителей утешал, но все-таки он был занятым, очень погруженным в свои проблемы человеком. И потому я старался все время быть рядом со стариками: помогал им по хозяйству, ходил с бабушкой на городской рынок за продуктами, а вечерами - мы сидели и долго-долго разговаривали…
Особенно часто мы говорили о войне. Обычно, я просил что-нибудь рассказать дедушку. Немного подумав, он начинал:
«Время стирает воспоминания, и память уже подводит… Одно - как будто напрочь забываешь, и годами оно тебя не беспокоит, а тут, глядишь перед глазами всплывет – и не отгонишь его, не отобьешься…Так и про войну. Вот крутится один случай в голове, послушай…
В 41-м прижали нас немцы к Днепру, мосты разбомбили, и застрял я со своим медсанбатом на днепровских кручах – а точнее, с частью его: ездовыми, лошадьми, повозками, да еще с полевой кухней в придачу… То ли мы от остального личного состава оторвались, то ли он от нас – точно уже не помню…
Сгрудилось все мое хозяйство под одной из круч, а неподалеку - саперы паромную переправу наладили. На лодки помост настелили, прицепили к катерку из Днепровской флотилии и таскают народ на ту сторону Днепра - неспешно, как раз мимо нас. А в этот момент немцы стали из минометов лупить – огонь, правда, не сильный, не массированный, - стрельнут пяток раз и отдыхают. Но гляжу - мины все ближе и ближе к нам подлетают, а последняя - совсем уже рядом разорвалась! Пару повозок наших опрокинула, лошадей в них запряженных осколками шибко посекла. И сразу - на какое-то время обстрел прекратился… Ну, думаю я - надо ноги отсюда быстрей уносить: следующим залпом всех непременно «накроет»! Что ж тут – в такой обстановке - предпринять? И вдруг вспомнился мне фильм какой-то про «гражданскую», - как комиссары с маузерами в руках у начальников станций паровозы для своих эшелонов выбивали! Достал я из кармана знаки свои командирского отличия (приказ такой был, чтобы командный состав не «засвечивался» – снайпера немецкие многих повыбивали), – по одной «шпале» на каждую сторону воротника привинтил; винтовку с примкнутым - для грозного вида! - штыком взял и по колено в воду зашел. Дальше идти побоялся – плавать-то все равно не умел… А тут как раз и паром мимо нас пустой возвращается. На катере зенитный пулемет на турели стоял – его один морячок в умопомрачительных клешах обслуживал, а другой - в этот момент штурвал крутил. Я винтовку поднял, в них прицелился и не своим голосом заорал: «Стойте, трам-тарарам, через семь гробов с присвистом! Как старший по званию приказываю вам причалить и переправить имущество вверенного мне медсанбата на другой берег!»
Вид мой решительный сильно их поразил: пулеметчик - тот вообще чуть со смеха за борт не вывалился! Но пожалели морячки меня (все-таки медицина!), причалили, и повозки с лошадьми погрузить разрешили… Потом еще две ходки сделали, но тут и другой «народ» на паром хлынул – еще какой-то «бродячий» госпиталь подошел, в основном - медсестрички. И пока я кухню полевую на настил загонял, они свободную площадь так на пароме «уплотнили», так что мне и места совсем не осталось. Ляпнул я им с досады что-то вроде: «Куда лезете, на тот свет, что ли, торопитесь?» А они все хохотать начали, да еще одна такая, совсем девчушка, рыжая-конопатая, сержант медицинской службы, язык мне показала и страшную «рожу» скорчила. Пришлось оставаться на берегу, следующей ходки дожидаться…И вот чувствую, фрицы опять «гвоздить» начнут, - и точно: вой раздается – только не мина это, а артиллерийский снаряд - большого калибра!
Прямо на глазах моих снаряд этот в паром попал… Поднялся на дыбы из Днепра страшный столб воды и медленно так (или мне показалось?) вниз опал… И все: нет никого и ничего, - только в воздухе кухня моя полевая еще кувыркается!
Вот так-то, Павлуша, такая она - военная судьба…»
«А я помню другой случай, – вступала бабушка. - Фронт уже близко к нашему городу подошел, и людей срочно эвакуировать стали. Отец наш, прадед твой, - а он уже с другой семьей в то время жил – все-таки нас с братом в списки на эвакуацию по своему предприятию внес. Их первыми эвакуировать должны были. Мамину контору власти решили до последнего в городе держать, - ну вот она с отцом и сговорилась, чтобы он поскорей нас оттуда забрал. Сам отец тогда - километрах в ста от нас – железнодорожную ветку для военных строил…
Так вот, собрала нас мама в дорогу, на «попутку» утром пораньше посадила, и поехали мы к отцу на его станцию. Но примерно километров пять не доехали - в машине чего-то поломалась, - и мы с братом решили, не дожидаясь, пешком «напрямки» махнуть. Вещмешки на спину одели, через лес на железнодорожную колею вышли и идем себе весело, песенки распеваем…
Как слышится вдруг из-за поворота гудок паровозный! Мы только с колеи в сторону прыгнули, а тут - и состав на полных парах несется! Но короткий такой - всего три вагона, а из паровозной будки по пояс отец высунулся, рукой нам машет, кричит отчаянно: «Назад, назад! Домой возвращайтесь!» И что-то еще прокричал, но мы из-за шума паровоза уже не расслышали. А тут и состав с глаз скрылся… Опешили мы, но рассуждать не стали, развернулись и бегом к шоссе, - а там такое движение! Танки в одну сторону, машины с людьми - в другую! Смотрим, нашу «попутку» кто-то на буксир берет. Мы обрадовались, скорее к шоферу, а он: «Садитесь быстро, немцы прорвались!» Доехали мы домой кое-как, а там дым коромыслом, мама мечется, плачет. Увидела нас, так еще сильнее от радости заплакала, обнимать стала…
В общем, в эвакуацию мы с мамой уехали. Оттуда нас с братом и в армию призвали. Я отца больше никогда не видела: их тогда на Кавказ отправили. Вот там, не дождавшись конца войны, он и помер. А брату, когда после ранения в тех краях лечился, все-таки удалось с отцом встретиться. Тот ему все про случай на железной дороге и рассказал…
Эшелон, оказывается, уже под парами стоял и как раз после нашего с братом прибытия отбыть собирался: в «теплушках» семьи железнодорожников сидели. А отец к машинистам в будку полез, что-то там они перед дорогой еще раз уточняли.
И в этот момент - раздается неподалеку один взрыв снаряда, другой! И сразу на станцию немецкие танки ворвались: один - так прямо на эшелон направился! Машинисты паровоз с тормозов сорвали, состав тронулся, но танк с ходу, между третьим и четвертым вагоном, успел тараном ударить... Только виденные нами три вагона спаслись, - остальные пять - вместе с людьми танки раздавили. Хорошо хоть новая отцовская семья к первой, штабной, «теплушке» была приписана.
Отец из-за нас чуть тогда с ума не сошел: боялся, что мы на станцию уже прибыли… И потом, как нас на обочине увидел, долго себя корил и переживал, что не смог поезд остановить – права такого у него– по законам военного времени - не было. Но все это я уже после войны узнала…»
Потом старики обычно вздыхали и на какое-то время умолкали, о чем-то своем размышляя. Я тоже предавался раздумьям. Но давняя война меня интересовала больше как источник – дедушки с бабушкой - житейского опыта, – ведь им тогда было столько же, сколько мне теперь; а чего они только не натерпелись в молодые-то годы! Но не сломались: все вынесли и пережили, нашли свое место в жизни… И, с этой точки зрения, нынешние повседневные проблемы – особенно, мои собственные и приятелей-друзей – казались совсем уж мелко суетными и незаметными…
Что же касается самого Южногорска, то атмосфера, царящая в нем, действительно напоминала прифронтовую. Курортников – как корова языком слизала, зато их место на улицах города заняли военные в камуфляже разных мастей. Учреждения охранялись, даже в трамваях наряды милиции ездили – сопровождали; а на городских рынках постоянно устраивались «шмоны»: вовсю отлавливались «лица южной национальности»…
В хорошую погоду из любой точки города обычно открывался чудесный вид на Горный Хребет – белоснежный до синевы, он величаво парил в ярком небе, навевая на отдыхающих думы о чем-то вечно-природном, незыблемом. Выдался один такой денек и во время нашего похода с бабушкой за продуктами. Мы спокойно шли и наслаждались горным видом, ласково светило солнышко, а воздух был такой чистый - словами не описать! И в этот миг, с гулом и свистом, прямо над нашими головами в сторону Хребта пронеслась четверка реактивных «штурмовиков» – наверное, шли на бомбежку: в горах до сих пор время от времени вспыхивали жаркие бои…
Чем ближе подходил конец отпуска, тем настоятельнее ощущал я потребность во встрече с загадочной «Скворцовой Н.В.». Сначала я, было, хотел расспросить бабушку, – не знает ли она от отца о существовании такого человека, - но шестое чувство меня вовремя урезонило: не лезь, не береди старушке душу! Кто его знает, с какими давними воспоминаниями эта «Н.В.» связана? В конце-то концов, адрес - ее у меня есть! И - за три дня до отъезда домой - я окончательно на свою авантюру решился…
Наведя кой-какие справки, узнал, что это совсем неподалеку – всего две остановки трамваем! Выпросив у бабушки «тайм-аут» от хозяйственных дел и приведя себя в порядок, я отправился прямиком по намеченному маршруту.
Немного попетляв по местности, я остановился перед указанным а адресе «номером» - старенькой «пятиэтажкой», с живописно расписанными аборигенствующей молодежью стенами мрачных подъездов. С замирающим сердцем, поднялся я на третий этаж и, пробежав взглядом по разношерстным квартирным номеркам, определил нужную дверь…
Стоя на лестничной площадке, я вдруг еще больше разволновался: даже слегка затрясло, как от холода! Несколько раз я тянул руку к дверному звонку и несколько раз ее отдергивал – настолько сильными были сомнения в правильности того, что собирался сделать… «Имею ли я право грубо вмешиваться в чужую человеческую жизнь, причем совершенно мне незнакомой женщины?»
Но пока я, с зависшей в воздухе рукой, раз за разом предавался сомнениям, дверь неожиданно настежь раскрылась, и я чудом успел увернуться от стремительно вырвавшейся из темного проема фигуры. Для «фигуры» мое неучтенное наличие перед входом в ее законное жилище также явилось полнейшей неожиданностью, которая, очевидно пройдя через цифровую аналоговую обработку ее органов восприятия, мыслей и чувств, трансформировалась, как продукт обратной связи, в очень испуганный – и прямо-таки детский - визг: «Ой, кто это?» На что я очень глупо, но незамедлительно ответил: «Не бойтесь – это я!» При этом мы оба, чисто рефлекторно и дружно, сделали по шагу назад…
Теперь, глазами пообвыкшими к полутемноте, мне удалось рассмотреть напуганный мной «объект»: им была очень милая девушка лет девятнадцати, стройная, ростом почти с меня, и с копной рыжих густых волос. С ее стороны тоже происходил напряженный процесс зрительной оценки напугавшего ее типа, завершившейся, по-видимому, на «удовлетворительно»: девушка больше не визжала, а, слегка улыбнувшись, немного хриплым голоском протянула:
- Ну, ты меня и напугал…
- Извини, пожалуйста, я не нарочно! Я Скворцову ищу - Надежду Васильевну – это случайно не ты?
- Нет, что ты! Надежда Васильевна – моя мама. Но она с отцом и старшей сестрой на несколько месяцев к родственникам уехала – на заработки. А меня вот на хозяйстве оставила… А зачем тебе наша мама нужна?
- Видишь ли, я здесь проездом… А, вообще, моя фамилия Василенко. И я очень хотел бы узнать: не получала ли она от моего отца бандероль с бумагами?
В этот момент в зеленых глазах собеседницы зажегся огонек сильного любопытства и, я бы даже сказал, некоторого ко мне уважения.
- Так ты что - сын того человека, который маме этот «роман» прислал? Серьезно?
- Куда уж серьезней! А ты что - уже и прочитать ухитрилась?
- Ну, понимаешь, бандероль уже после маминого отъезда пришла. Я сама ее на почте получала! Еле уговорила мне отдать – такие бюрократы! А дома не утерпела, распечатала… Нехорошо, конечно, но сам знаешь, девичье любопытство - и такое прочее… Но мне очень понравилось - классно написано! А тебе?
- Да вот, знаешь ли, меня отец не успел как-то в свои художественные замыслы посвятить – умер… Потому я к вам и зашел – чтобы рукопись дали прочитать.
- Ой, как жалко, извини, конечно, - я ведь не знала! У меня в квартире беспорядок сейчас такой: ну, не могу тебя пригласить! Ты подожди, пожалуйста, перед домом, - я тебе ее туда вынесу.
Естественно, я подчинился…
Ждать мне пришлось минут пятнадцать, но, когда она, наконец, с рукописью появилась, сразу стало ясно, что время девчушкой было не только на поиски затрачено; скорей на то, чтобы при дневном свете не ударить, так сказать, предо мной лицом в грязь, поскольку выглядела она сногсшибательно! Топ-модель или «мисска», - да и только…
Моим обличьем, и тоже при дневном освещении, как мне показалось, девчушка осталась вполне довольна.
- Слушай, Василенко, давай хоть ближе познакомимся! Меня Светой зовут, а тебя?
- Павел - по паспорту, а «по жизни» - называй, как тебе самой больше нравится!
- Нет, нет, «Павел» - тоже ничего! А, может, мне тебя лучше на «Вы» называть? Вижу теперь, что ты и старше, и, вообще, - такой интеллигентный!
- Да ладно, валяй на «ты»! - великодушно разрешил я. – Знаешь, что мы с тобой сделаем? Я рукопись возьму и ксерокопию сниму, а после - тебе отдам. Скажем, завтра - лады?
- Ой, нет, завтра я занята буду. Давай, лучше, послезавтра - часиков в семь вечера! Если хочешь, заодно и наше знакомство отпразднуем. Напряги фантазию!
Последняя фраза Светы прозвучала вполне многообещающе, но я уже своими мыслями весь в рукописи был. Машинально кивнул головой в знак согласия, да и был таков! Мной спортивный зуд овладел: быстрей в тихое местечко, да к чтению приступить! Я даже к старикам домой не пошел: прямо по дороге свернул в какой-то скверик, сел на первую попавшуюся лавочку и принялся «рукопись №2» читать…
