donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
СОРОК ДНЕЙ
V.ПЛАТОК НА ЛАВОЧКЕ
(Вторая рукопись отца)
Ход мыслей нарушает приближающийся шелест травы. Поднимаю голову и вижу идущего по тропинке Эдика Лисицына.
«А, вот ты где! Я так и знал, - радостно улыбается он и плюхается рядом в тень. - Шеф дал мне «зону», а тебя - велел «пассажиром» прихватить. Через полчасика летим…»
Не очень назойливо пытаюсь заглянуть ему прямо в глаза - уловить во взгляде признак употребления таблеток («заторможенность», что ли?), но ничего там подозрительного не замечаю. Эдик сегодня то ли «проскочил» медосмотр без них, то ли уже совсем приспособился, хотя бы внешне, подавлять вызываемый ими побочный эффект. Честно говоря, в глубине души, иногда я завидовал этому тщедушному парнишке… С виду он – так себе: рост - «метр пять с кепкой», лицо - заурядное, красотой и не пахнет, интеллект – ближе к среднему. Но вот есть в нем какой-то стержень, отлитый из прочного на излом металла! Там, где другой давно б уже скис, распустил бы ручьем сопливые «нюни», устал бы постоянно колошматится лбом о созданные лично-неатлетическим здоровьем высоченные преграды, Эдик, как клещ, ухитрялся вцепиться в уходящую из-под ног опору и миллиметр за миллиметром, из последних сил пробиваться-ползти к заветной своей цели. Будь природа к нему – ну чуть-чуть! - поласковей, награди его просто нормальным здоровьем, - и он давным-давно переплюнул бы всех, став наверняка замечательным летчиком-героем. Но природа, как впрочем и другие многие вещи из нашего странного мира, к сожалению, совсем далека от целебных истоков во истину христианского милосердия. И, наверное, каждый поэтому встречается по утрам взглядом в зеркале с тем, кем он в самом деле и в сермяжной действительности есть ...
Я, к примеру, не родился таким целеустремленным, как Эдик. В голове у меня не роились честолюбивые планы в отношении планерного спорта: я не рвал свои жилы, чтобы быть как походное знамя – всегда впереди… Честно говоря, я бы смог оставить свои занятия авиацией сразу же - после первого самостоятельного вылета. Все, что надо было, я вылетом этим лично себе доказал. Но друзья мои планеристы и сама неповторимая атмосфера их бытия в довольно рискованном виде спорта были для меня единственным и постоянным глотком не прокисшего, свежего воздуха; для меня - человека, почти задохнувшегося в сумрачном, затхлом и тесном погребке, который везде и высокопарно именуется «личной жизнью»…
«Ладно, Эдик, отдыхай пока, старик! Время еще есть!» - и я опять затихаю, подчиняясь завораживающему бегу новых мыслей, которые несут меня к самому печальному отрезку времени той, в общем-то, незатейливой истории…
Странная штука эта ревность…
Из глубин подсознания, из корней злобной жадности первобытного мелкого собственника тянется она вверх, прорастает в твоей – современной, цивилизованной! - душе колючими шипами и уже там распускается беспокойным, постоянно ноющим чувством, превращаясь в назойливую претензию на безгранично-единоличное право обладания тем, кого ты безумно любишь: на его тело, чувства, поступки – и даже мысли… А наверное, тут же рядом плетутся другие корни – постоянно-подспудного страха: вот-вот и все, что есть у тебя, неожиданно взять да потерять…
Это чувство – неизбежный продукт человеческого рождения, появления в огромном космическом мире, где ты - ничто, и где тайные, чудовищно-агрессивные силы, в любой ничтожно-малый исторический момент, могут запросто в прах расплющить тебя, как путающегося под ногами муравьишку: хотя это, конечно - в худшем случае; в лучшем – обмануть, силком отнять-отобрать твои самые любимые «игрушки». А ведь возлюбленная тоже со временем становится такой же «игрушкой»; пусть старой, поломанной, но все равно - только и только твоей: ни один человек на земле не смеет к ней прикоснуться…
Во многом наши взаимоотношения с Юлькой омрачались моей дурацкой ревностью. Честно говоря, я ревновал ее к каждому телеграфному столбу. Конечно, по-настоящему повода к ревности она мне никак не давала. Но поскольку коллектив института был молодежный, следовательно, холостых парней у нас хватало, и вокруг Юльки, как, впрочем, и вокруг других девчонок, постоянно мерцал ореол неотступно-мужского внимания. И меня это – сильно огорчало… Я, совершенно честно и по-книжному наивно, рассуждал, что если преданно любишь, то другие вокруг - как бы и не могут для тебя просто существовать: мысли твои, дела, поступки, прикосновения - и даже взгляды! - должны быть устремлены на «единственного во всем мире» человека! Помню, в полном соответствии со своими глубокими убеждениями, я как-то закатил Юльке приличную «сценку» только за то, что она, без всякой задней мысли, нечаянно взяла под руку моего двоюродного брата…
Но все же Юлька была женщиной, хоть и совсем юной, но с врожденным кокетством и наивно-тщеславной жаждой всеобщего внимания. Ей нравилось ловить восхищенные взгляды тайных поклонников-воздыхателей, а их у нее - хватало! Правда, сказать чтобы сильно, так они не наглели: знали мой серьезный характер; к тому же и парень я был - не из робкого (и не из хилого) десятка! Поэтому открытых поползновений на Юльку никто из них не предпринимал. Одного, правда, я из жалости терпел: шклявого Генку из их отдела. Уж больно худеньким он был пареньком – кожа да кости, но при этом - очень вежливым и даже чрезмерно услужливым: нечто вроде мальчика на побегушках. И надо сказать, что сотрудники отдела, и в том числе Юлька с Ленкой, услужливой слабостью Генки весьма успешно злоупотребляли. А Ленка – та, вообще, была от него без ума! Чем уж он так запал ей в душу, лично для меня было страшной загадкой: возможно, тем, что носил очень модную «битловскую» прическу. Да и, наверное, худосочностью своей сильно напоминал романтичного «англосакса». Но для Генки, скорей всего, Ленка была только «прикрытием». Злые языки поговаривали, что он был по уши влюблен в мою Юльку, а тесное знакомство с Ленкой использовал, как предлог: чтобы иметь возможность почаще с нами болтаться. Но в тот момент я настолько ощущал подавляющее над ним превосходство, что в упор его жалкое присутствие не замечал…
В порядке божьего дара, Юлька замечательно рисовала, и «лидеры» наши молодежные очень быстренько этот дар усекли, подсунув ей в плане общественного поручения постоянное оформление выпусков институтских стенгазет, а также - «высокохудожественное обеспечение» вечеров отдыха. Ну, а уж про подготовку модных до усмерти «кавээнов» - говорить было нечего!
Так вот один из злосчастных «кавээнов» и послужил решительным поводом для начала, в общем-то идиотского, нашего с Юлькой «разрыва»…
В тот раз «лидеры» наконец-то сподобились дать решающий бой извечным «друзьям-соперникам» из соседнего проектного института – и ставка была сделана на «свежие силы». Капитаном команды назначили (наверное, и «лидерам» успел услужить!) того самого Генку, а уж его-то стараниями, само собой, туда «записали» и Юльку. Моя же скромная персона была напрочь проигнорирована: очевидно, из-за тех же усердных стараний тайного, в беспредельной любви, «соперника». В принципе, для «игнорирования» существовали и более веские причины: ну не пользовался я авторитетом у комсомольского начальства! В основном, из-за постоянно «нездорового» скептицизма в отношении их надоевших «великих починов» и, вдобавок, колюче-противного, «индивидуалистического» характера…
С трудом прожевав поднесенную мне «пилюлю», в назначенный день и час я все же пошел на командную «встречу», поскольку намеревался, как только «весело-находчивая комедия» завершится, тут же немедленно умыкнуть свою Юльку домой…
Но действие, разворачивающееся на маленькой «актовой» сцене, произвело на меня совсем неожиданное впечатление - просто повергло в шок! Выходило так, что во всех «кавээновских» номерах Юлька ассистировала исключительно «капитану» Генке! Раскрасневшаяся, очевидно довольная пристальным зрительским вниманием, она – весьма кокетливо! – со сцены всем улыбалась и с большим энтузиазмом несла в полном соответствии с написанным сценарием крутой – с моей раздосадованной точки зрения - бред, который, по тщеславным замыслам «авторов», должен был вызывать у собравшейся публики болезненные колики в животе от нескончаемых приступов гомерического смеха. Но лично мне было совсем не до хохота, поскольку, и вдобавок ко всему, Юлька меня, устроившегося в самых передних рядах, фактически и в упор не замечала!..
Наконец-то подошел финал. По-видимому, у друзей-соперников «авторы» были намного тупее, что, в конечном итоге, и предопределило «викторию» наших «остряков». После объявления результатов, «победители», как козлики, запрыгали по сцене от бесконечной радости, стали обниматься-целоваться: естественно, Юлька угодила в объятия худосочного Генки… По окончанию торжественного вручения призов и подарков, в микрофон объявили «танцы», и «кавээнщики», спустившись в зал, присоединились к уже «топтавшимся» зрителям… Злой как черт, подошел я к Юльке, которая, все еще возбужденная участием в «спектакле», не спешила выйти из круга «почитателей» таланта и, весело смеясь, принимала их поздравления. При моем мрачном виде, «капитана» Генку из этого круга - как ветром сдуло. Да и Юлька, очевидно, смекнула неладное. Стушевавшись, она отвела меня в сторону и, с затаенною надеждой в голосе, спросила:
- Ну, как - тебе понравилось? -
- Полный бред! – выдал я скоропалительную оценку. – И, вообще, - ты собираешься домой?
- Но я хотела потанцевать!
- Вот и танцуй… с этим своим… «капитаном»!
Я круто развернулся и в гордом одиночестве отправился домой…
На следующий день, к концу рабочего дня, в коридоре мне бросилась в глаза толпа людей, скопившаяся у витрины институтской стенгазеты. Я тоже подошел, и во второй раз за столь относительно короткий срок опять был неприятно удивлен! Оказывается, Юлька превзошла самою себя: половину очень красочной стенгазеты – естественно, посвященной «кавээновской» победе! - занимал чрезвычайно похоже изображенный «портрет» Генки, а вторую –подписанная ею же заметка под громким названием «Интервью с капитаном победителей»…
Газета подлила масла в огонь; размолвка - затянулась, а затем - перешла в открытую, но пока еще не окончательную, «конфронтацию». В качестве мер презрения и негативного на Юльку воздействия, я, один, без нее отправился праздновать день рождения друга в ресторан «Берлин», где, подвыпивши и всласть, натанцевался с «чужими» девчонками. Она же, в качестве контрмеры, пошла со своей «командой», естественно без меня, на «призовые» билеты в театр. Встречаясь в коридоре, мы молча раскланивались. Так продолжалось пару недель…
В конце концов, я «оттаял» душой и решил-таки пожалеть бедную девочку: честно говоря, опять же - из чувства мелкого собственника.
Но - не тут-то было! Юлька мою «мирную инициативу» встретила просто в «штыки»! Тут же меж нами произошел «крупный» разговор, в результате которого было выяснено все: и кто без кого куда ходил, и кто без кого с кем танцевал, и, вообще, кто кому (и на что) «на фиг» нужен... Окончательно добила меня возлюбленная вполне идущим от сердца решительным заявлением, что – больше! - не желает мою подлую персону в этом мире ни видеть, ни слышать. Как побитый пес, я побрел восвояси…
Конечно, будь я чуть опытней в сердечных делах, то, очевидно, подождал бы, покуда Юлькина обида не уляжется, а затем, аккуратненько, отношения наши б наладил. Но - увы и ах! Юношески нетерпеливый, на тот негативный момент, характер расписал ход дальнейших событий в соответствие с тем злополучным сценарием, который народная поговорка определяет бесхитростно-мудрыми словами: «чем дальше в лес, тем больше дров»! А добавочным – да чего уж там! – сокрушительно бурным катализатором «поскакавшей» следом галопом и, при том, совершенно неуправляемой любовной моей «реакции», стала та злополучная поездка «в горы», которую организовал институтский «комитет»…
Поначалу, я, честно говоря, ни в какие «горы» ехать не собирался, и тем более, что надо было серьезно готовиться к предстоящим соревнованиям фехтовальщиков. Но как только узнал: основной костяк группы «поездки» составляет команда «кавээнщиков», - всеми правдами-неправдами, уговорив-упросив и своего непреклонного тренера, и сурово-вредных «комитетских» организаторов, с большим трудом, все же набился на участие в столь неотложном для меня «мероприятии». Зачем я это сделал – не знаю… Наверное, в глубине души теплилась еще живая надежда на то, что там, в пейзажах умиротворяющей природы, как-то удастся один на один переговорить с Юлькой и всеми силами убедить в совершенно (во всяком случае для ее покорного слуги) очевидном: любить ей, конечно же, кроме меня - некого! Но, вопреки самым миролюбивым чаяниям, почему-то, начиная с момента посадки в автобус, стал вести себя как полнейший идиот: скорей всего потому, что Юлька полностью игнорировала мое появление на личном горизонте, как заслуживающий - хоть ничтожной капельки внимания! - факт. Правда, в качестве сопутствующе-положительного фактора, я мигом отметил отсутствие «соперника» Генки: к счастью моему, чего-то там у него «не сложилось»…
Но все равно, в досаде от Юлькиного полного «невнимания», я уселся с кем-то из знакомых ребят, и тут же начал демонстративно вести игривый разговор с девчонками из другого отдела; Юлька же, в отместку, целиком сконцентрировалась на «кавээновских» однополчанах. И с той самой минуты, хрупко-скованная спираль заведенной почти пружины – из подспудно накапливающейся в наших душах очевидно глухой, но срываемой до поры от нескромных и лишних глаз неприязни - принялась еще туже и туже, медленно-премедленно, виток за витком, скручиваться, скручиваться и скручиваться, – чтобы потом, в один миг, вдруг нечаянно проскочив существующие пределы «физической» прочности, с оглушительно-громким, пронзительным звоном, стремительно лопнуть, и, своими, как бритва, оточенными, разлетевшимися в стороны осколками-шипами, окончательно пронзить-уничтожить наши трепетно-нежные чувства и такие ж, по-детски наивные, окрыленно-любовные мечты…
Говоря другими - и более подробными - словами, дальнейшая хроника бесславно пережитых дел того «экскурсионного» дня, в конкретном плане, получилась нижеследующей.
По дружно коллективному прибытию вечером на место, «боссы», выскочив из автобуса, срочно отправились добывать нам места в единственной туристической гостинице. Народ же, разбившись на группки (а кое-кто – и на предсказуемо любовные пары), несмело толпился перед входом данного «вместилища», обозревая красоты горной природы, дыша свежим воздухом; короче - расслаблялся в предвкушении грядущих развлечений вкупе с острыми ощущениями, и, в качестве первой их порции, - развесело-товарищеского совместного ужина…
Тут из гостиницы, как на грех, появилось пяток альпинистов, в очень сногсшибательной и, к тому же, редкостно-импортной экипировке. Парни были явно взрослее нас: лет под тридцать, такие все - «спортивно-развитые». Мужественные лица их, с солнцезащитными очками-консервами на лбу, были покрыты толстенным слоем красновато-кирпичного загара жгучего высокогорно-альпийского солнца. Естественно, почувствовав себя сразу центром всеобщего внимания, они расхорохорились и напропалую стали заигрывать с нашими девчонками: шутливо приглашали их с собой в горы, клятвенно обещая, что в «двуспальных» мешках – на всех места хватит; ну а если кто из нежных попутчиц - не дай бог! – и ослабеет в тернисто-скалистом пути, гарантировали непременно доставить «пострадавших» на своих мускулистых руках.
Также естественно, наши «бабоньки» откровенно ударились с ними в приторное, как кукурузный сироп, кокетство и, вероятно из чувства подленькой мести, Юлька с ними - заодно! В ответ на довольно плоские шуточки альпинистов она преувеличенно громко смеялась, а если и не смеялась, то просто широко улыбалась какой-то нарочитой, искусственной улыбкой, за которую, в тот момент, я был готов немедленно убить ее (а заодно – и досаждавший отряд покорителей горных вершин!) прямо на данном, неровно-пересеченном, месте…
Едва дождавшись окончания «расселения», я выскочил из гостиницы и с тоски, бегом, одним духом забрался на ближайшую приличную горку, чтобы оттуда, как лермонтовский Мцыри, в мрачном одиночестве, в наступавших сумерках созерцать такие же мрачные горы вокруг и бурно шумящую под ногами, бессмысленно пузырящуюся на скользких валунах речку… В конце концов, почти что девственный, окончательно не заплеванный туристами мир окружающей природы успокоил мои возбужденные нервы, причем настолько, что я даже решился предпринять еще одну отчаянную попытку спокойненько «о нас» поговорить - с явно и напоказ выпендривающейся! - Юлькой…
Но когда (и теперь уже, словно главный герой нашумевшего фильма «Гений дзюдо»), абсолютно внутренне «сконцентрировавшийся» и морально «собравшийся», я поднялся на третий этаж, занимаемый нашей «группой» в гостинице, то попал-окунулся в атмосферу самого непринужденного - и порядком расслабленного – безгранично-дружеского веселья. Ну, то есть вся наша «гоп-компания» уже изрядно «поддала», и, к моему глубокому изумлению (до этого – никак не замеченная в пристрастии к излишнему злоупотреблению спиртного), Юлька - тоже. Впервые я наблюдал свою любимую девушку столь изрядно подвыпившей, и факт «наблюдения» - окончательно сорвал меня с тормозов! Довольно бесцеремонно толкаясь, я проник в ряды пирующих, крепко схватил Юльку за руку и, невзирая на шумные протесты ее «кавээновских» собутыльников, выдернул из-за стола; при этом - процедил сквозь зубы: «Выйдем поговорим!» А «выйдя» - на лестничную площадку, - мы начали «говорить». По словам «независимых очевидцев», мы, как сумасшедшие, просто орали друг на друга: говорили, потом вся гостиница была в курсе выяснения наших отношений…
Строптиво проигнорировав мои резонные увещевания вроде – «что же ты делаешь» - «мы ведь любим друг друга» - «как же мне без тебя жить», - Юлька, истерично-противным до визга голосом, заявила, что отныне и навсегда - разлюбила меня; что я (почему – для меня до сих пор осталось загадкой!) – законченно-презренный, жалкий тип-мещанин; что жизнь ее – похоронена, и что ей теперь – абсолютно все равно: с кем и как! При этом она настойчиво пыталась вырваться из моих рук и убежать – естественно, назад, к своим «кавээнщикам». То, что я также, по-прежнему крепко сжимая ее руки в своих, настойчиво – в достижении желанной цели - препятствовал, окончательно и до нельзя взбесило Юльку. «Дурак, я тебя ненавижу, отпусти меня немедленно, а то - … а то сейчас я пойду - и с кем-нибудь тебе изменю!» - как обухом крепко шлепнули наотмашь по голове неожиданно злые - и до глубины оскорбившие меня! - слова…
Опешив от услышанного, я совершенно инстинктивно отпрянул назад; затем, все дальнейшее происходило будто во сне и как бы без полного моего контролирующего присутствия… Правая рука у меня, совершенно самостоятельно, поднялась, широко размахнулась в сторону и оттуда, ладонью… - с маху шлепнула Юльку по левой щеке! На мгновение мы - оцепенели…
Внезапно я ощутил внутри дикую, почти физически-нестерпимую боль! Мне почудилось, что рука моя - была вовсе и не рукой, а острым ножом, какой-то бритвой, а может быть - кинжалом… И не Юльке вовсе дала пощечину, а мне – пробила и сердце, и мозг – одновременно… Очевидно, в то быстрое, как сверкнувшая молния, мгновение до меня, наконец-то, дошло: одним махом дурацкой руки я полностью, как хрупкий игрушечный домик, сложенный из скользких костяшек домино, развалил и навсегда загубил все самое лучшее и драгоценное, что у меня – до этого! - было...
Юлька, схватившись за щеку, отчаянно зарыдала; я же, сгоряча, еще пытался ее обнять, невнятно и ничего не соображая, лепетал: «Юленька, милая, прости! Ну прости меня… Пожалуйста!»
Но, полоснув ненавидящим, отчужденно-горящим взглядом, она с силой меня отпихнула и, вся в слезах, рыдая, убежала одна вверх по лестнице.
Я же, в состоянии полной прострации, шатаясь, побрел в одиночестве вниз...
Даже впоследствии, с большим трудом, мог я припомнить, где всю ночь тогда носили меня черти! Вероятно, невозможно найти слова, чтобы полностью описать охватившее меня состояние… С той ночи сохранилось в памяти только жуткое чувство лютой, отчаянной и до боли презрительной, к себе, ненависти; а еще - небывало тяжкое ощущение: будто рухнуло что-то с вероломно-высоких небес и разбило вдребезги, раздавило, засыпало, схоронило под собой неокрепшую, по-мальчишески хилую душу…
А в гостиницу, под самое утро, я вернулся, наверное, другим: совершенно – уж так мне казалось – постаревшим, и при этом больным, человеком. «Гоп-компания» дружно пялилась на меня – ну, совсем как на «джеклондоновского» Кулау-прокаженного! Это потом мне уже рассказали, что, оказывается, наиболее ретивые «кавээнщики» просто тиграми рвались меня «замесить»; и что Юлька, почти на коленях, упросила их «пальцем меня не трогать»! Ну а я, вспоминая о ссоре в горах, иногда сожалел, что меня тогда не избили: так хотелось – до смерти – ощутить себя (точно также как Юлька!) окончательно униженным-оскорбленным; иногда же, наоборот, думалось: «Хорошо, что драки не получилось: я бы там, наверняка, «угрохал» кого-нибудь из «героев»…
Эдик тянет меня за рукав: «Вставай, пойдем!»
Плечо в плечо, как два старых солдата (он даже старается шагать со мной в ногу!) мы идем, приминая высокую траву, к летному полю, на «старт».
И опять все, как утром, в точности повторяется: даже планер нам с Эдиком достается тот же - «ноль-второй». Вся лишь разница в том, что теперь в предполетно-рутинной процедуре Эдик сам исполняет заглавную роль. Да за штурвалом «буксировщика» наш инструктор Лариса подменяет утомившегося Семякина.
Задание самое несложное: самолет затащит нас пару тысяч метров, а там, отцепившись, Эдик сделает как можно больше «спиралей», а потом - мы вернемся «домой»…
И вот снова остался позади аэродром; и Лариса, с помощью «лошадок», запряженных в мотор ее легонького самолета, начинает изо всех сил «тащить» нас в сторону пригорода - в район пилотажной «зоны». Вот тут я и вспоминаю, что забыл сказать «долбанному» Михвасю про «долбанный» элерон. Но машина, пока, идет нормально, Эдик пилотирует вполне уверенно; ладно, скажем, как только назад прилетим.
В воздухе ясно и чисто: настоящий морской «штиль»!
Лететь нам - минут двадцать и я, убаюканный мерным ходом полета, разрешаю себе здесь, во второй кабине, временно и немного расслабиться…
