donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
Несчастный случай
Часть 19. Месть дракона
К усам прилип окурок, нагая вакханка больно давила коленом в шею. Правая рука пульсировала на перевернутой чашке. Сгущенное молоко покинуло опрокинутую вазочку и медленно подбиралось к выпотрошенным из пепельницы окуркам. Тани на кухне не было.
Я освободился от объятий подсвечника и растерянно почесал раскаленный солнцем затылок. "…Вот, блин! Досейчасился, урод!".
Обиднее всего было не то, что нежная и страстная Таня оказалась зыбким призраком сновидения, а то, что я не успел этим воспользоваться. Какая, к черту, разница - сон или явь. Я не привередливый, моя цель - оргазм. К тому же во сне мне иногда удавалось достичь такой пугающей глубины наслаждения, какой мне пока не угрожала ни одна Маринская впадина. Не смотря на то, что я уже лет пятнадцать, как вышел из возраста ночных поллюций, и теперь эякуляция давалась мне потом и кровью, сладостные мгновения сна, когда тело содрогается от взрыва блаженства, а не оттого, что шаловливая партнерша дергает тебя за яйца, до сих пор являются самыми ценными жемчужинами в бедной коллекции ощущений, дарованных мне жизнью.
Я закрыл глаза, надеясь вернуться в исходную позицию, но ничего не получилось. Перед глазами плавали туманные круги и овалы без всяких намеков на эротику. Я поднатужился, стараясь помочь воображению нарисовать желанный образ, и кряхтел до тех пор, пока один из кругов не превратился в улыбающееся лицо Чонга с жирным океем на устах. Тогда я смирился с неудачей и открыл глаза.
Настенные часы показывали девять часов, наручные - пять минут десятого. Ни один из вариантов меня не обрадовал. Кое-как убрав со стола, я побежал умываться. В зеркале меня ждало еще одно неприятное открытие: любимая серая рубашка превратилась в абстрактную картину, нарисованную акварельными пятнами кофе, короткими нервными штрихами угля (судя по всему - окурки), с небольшими вкраплениями сгущенки, удачно заменившей масло. По всем приметам день обещал стать неудачным, это я понял даже без гороскопа. Посыпать голову пеплом по такому случаю не было нужды, она и так была изрядно припорошена, я ограничился тем, что сорвал с себя рубашку и попробовал отстирать следы ночных объятий. Абстрактная картина побледнела, но не исчезла, хуже всего дело обстояло с кофейными пятнами, на обычный порошок они не реагировали. Я притащил с кухни Comet. Безжалостный убийца микробов добавил несколько белых пятен, придавая рубашке свежий налет импрессионизма.
Из радикальных средств борьбы с кофейными пятнами оставались неиспользованными только зубная паста и время. Ни тем, ни другим в достаточном количестве я не обладал. Мысли, скованные спешкой, двигались вяло, как троллейбус стажера в час пик, с длинными противными остановками и натужными рывками. Одна из них добралась до полки с рабочей одеждой, и я радостно хлопнул по лбу, выражая таким образом благодарность мозгам за проделанную работу.
Оранжево-черная футболка выглядела немного чище, но все портил оторванный рукав. "Ч-черт! Куда же он делся?!… Ладно, если что - я ученик Порфирия Иванова", - решил я и, надев влажную, сморщенную рубашку, помчался ловить такси.
Большинство водителей транспортных средств реагировало на мою отчаянную жестикуляцию не намного активнее, чем кофейные пятна на стиральный порошок, наверно, к столь ярым апологетам ежедневного обливания относилось с опаской. После десяти минут ритуальных танцев я все-таки привлек внимание владельца антикварного "Москвича" с рыжими пятнами шпатлевки на зеленых боках. Старикан, выслушав легенду о суровых корейцах и критически осмотрев рубашку, согласился унять мою боль за 30 рублей. Я хотел объяснить деду, что его шарабан сошел со стапелей много денежных реформ тому назад и рубли, о которых он упоминает, давно утратили хождение, что красная цена за путешествие на его машине времени - 10 гривен; но тут мой взгляд упал на обнаженную дюймовочку, закрывавшую необъятными грудями обложку блокнота, потом на никелированную панель магнитолы и я передумал. Дед, может, и старый, но не дурной.
- Пятнадцать.
- 30 рублей, - торговаться старикан не собирался.
- Да за такие деньги весь город можно объехать!.. Двадцать, - согласился я. Только из уважения к потомку "Антилопы-Гну". Гордый бастард зари автомобилизма, судя по многочисленным вмятинам и нервному покашливанию, нуждался в крупных капиталовложениях для поддержания формы.
- Меньше чем за тридцать не поеду. Меня ж ни один гаишник не пропустит, ему только дай поглазеть на такое чудо, - старикан указательным пальцем описал дугу между карманами моей рубашки.
Я ответил коротким возмущенным "Нет!" и продолжил танцы на траве. Стрелка часов упала до половины десятого, машины плавно скользили мимо, рубашка под жарким дыханием солнца и автострады подсыхала. Я окончательно разуверился в людской чуткости.
Наконец, нашелся еще один человек, неравнодушный к страданиям ближнего. На этот раз я без разговоров согласился на сорок, лишь бы быстрее.
- Только на сиденье не облокачивайся и деньги вперед, - предупредил меня водитель.
Наверно, не стоило так спешить. Когда таксист подруливал к клубу, мне в глаза бросилась еще одна нехорошая примета: возле входа стоял новый джип Здановича (его машину я очень точно и быстро отличал от всех остальных, светло-голубые джипы с молдавскими орлами на номерах встречаются в нашем городе не часто). Я выскочил из машины и бросился к входу, надеясь проскочить незамеченным, но поздно. В черном проеме дверей показался сам Зданович и грустно посмотрел на меня, как старый сенбернар на заблудившегося альпиниста.
- Зуб ходил делать, - неуверенно соврал я, останавливаясь для дачи показаний.
Пора, пора придумывать новую отмазку. За три года я очень хорошо научился опаздывать, а врать так и не научился. За такой, казалось бы, небольшой промежуток времени я успел вырвать и запломбировать 47 зубов или что-то около этого. И это не считая тех случаев, когда я не попадался.
- Пломба выпала, - добавил я на всякий случай.
- Иди - работай!.. - Зданович посмотрел на разворачивающееся такси и, осуждающе покачав головой, направился к джипу.
"Судя по всему, теперь меня ждет встреча с Бухом или что-нибудь в этом роде", - подумал я, подымаясь по лестнице.
- Что случилось? - из гардероба вышел Валера.
- Ф-фу-у!.. Это ты… Все нормально, опять на Семеновича нарвался, - ответил я.
- Это он тебя так отделал?! - Валера махнул отверткой в направлении рубашки.
- Нет, это я кофе пил.
- Со сливками?!
- Со сгущенкой.
- Заметно.
- Знаю. Бух не спрашивал?
- Его еще не было.
- А как дела в женском туалете?
- Все нормально.
- А тут что случилось, вешалка оборвалась?
- Да нет, Семенович телефон привез, сказал - повесить.
- Странно, - я покачал головой, подражая Семеновичу, и пошел переодеваться.
Работать не хотелось. Да и делать было особо нечего - монтаж пластикового покрытия заканчивался и лучшие силы техобеспечения в лице Анатолия Анатольевича Терикова помогали Паку добить последнюю дорожку. Вооружившись для приличия молотком, я присел возле них и крепко задумался. События прошедшей ночи не укладывались в голове. Я никак не мог понять: почему Таня меня не разбудила, куда делся рукав от футболки, как на шее оказался подсвечник и какие у меня теперь отношения с Таней.
Толик и Пак выставляли покрытие с точностью до одной десятой миллиметра и вели при этом неспешную беседу:
- Манчо!..
- Чекэ-чекэ!..
- Осенно! Осенно холосо!
- O-o-o-oka-a-ay!..
Впрочем, словами они пользовались не в качестве вспомогательного инструмента, слова служили звуковым орнаментом состояния души.
Я тяжело вздохнул и попытался разобраться в событиях минувшей ночи, основываясь на следующем предположении: то, что во сне кажется разумным и убедительным, в реальности выглядит рассуждениями идиота. Вышла какая-то белиберда. Нестыковка началась с лампочки в холодильнике. Если в доме отключен свет, то пользоваться холодильником как осветительным прибором - мысль довольно идиотская и смахивает на порождение спящего мозга. Но тогда непонятно - куда делись остатки коньяка, и откуда взялся подсвечник. Если я заснул после того, как допили коньяк, то откуда в моей голове мрачные подробности полового созревания Тани. Если я не выдержал удара овцой по самолюбию и уснул в знак протеста, то почему мне приснилась именно такая нежная и страстная Таня… Хотя это-то понятно, больше месяца я только и делал, что думал о Тане. Тогда получается, что я мог заснуть в любой момент. Дурацкая ситуация… Ладно, вечер - не утро, поеду к Тане, может, что и прояснится. Единственный твердый вывод, который я смог сделать, ни новизной, ни глубиной мысли не отличался и в трех словах сводился к тому, что надо меньше пить.
По залу, блистая очками, белой наглаженной рубашкой и улыбкой до бровей, прогуливался Ли. Я обменялся с ним парой приветственных кивков и поинтересовался у Толика, чего это Ли такой довольный.
- Пак и Ли завтра уезжают.
- А ты откуда знаешь?
- Пак рассказал.
Я еще раз посмотрел на Ли, завершающего миссию переводчика.
Да, рубашка!.. Мне срочно надо купить рубашку. Только где? Рядом с клубом полно бутиков, но не пойдешь же в них в рабочей одежде, да и цены в них все больше напоминают сочинения ненаучных фантастов. Можно сходить в универмаг, но это долго, весь обед пропадет. Оставался подземный переход с бойкой торговлей пивом, шаурмой, пирожками, очками, мороженым, носками. Были там, кажется, и рубашки.
Несколько дней назад в андеграундной обстановке перехода я встретил курносую блондинку, объект шумных воздыханий Ли, по форме и содержанию напоминавшую куклу Барби. Блондинка торговалась с бабулькой, делающей из пирожков бизнес. Заметив меня, Барби улыбнулась загадочно, как девушка, рекламирующая ультраудобные тампоны. Купившись на ее улыбку, я решил перейти от визуального знакомства поближе к Dolby surround'у и попробовал соблазнить Барби шаурмой. "Для обеда мне вполне достаточно двух пирожков с капустой", - сказала она и, быстро завершив сделку с бабушкой, все внимание уделила кожаным мини-юбкам. С тех пор я их не видел. Ни вместе, ни по отдельности. Но мелькнувшая в памяти мини-юбка навела меня на мысль, что если где-то продаются женские шмотки, то там с таким же успехом могут продаваться и мужские.
В обеденный перерыв я решил проверить свою теорию на практике. Заняв очередь за шаурмой, я прошелся вдоль лотков. Торговля, действительно, шла бойко. Торговали сигаретами и галантереей, водкой и газетами, рыбой и овощами, мясом и фруктами, иконами и лотерейными билетами, одеждой и игрушками, инструментом и мебелью, точным весом и божьей милостью, хуже всего были представлены электробытовые приборы и интим. Мое внимание привлек продвинутый коммерсант с бумажным, написанным от руки и вывешенным над лотком лозунгом:суперраспродажа
любой товар
за 1 гривну!
Посмотреть на американский стиль работы собралось человек пять. Упитанная дама средних лет и неопределенных интересов, тщательно перебирала весь ассортимент, состоявший из наборов спичек, зубных щеток подозрительного вида, пузырьков с жидкостью для снятия лака, и 30-ти граммовых тюбиков с кремом.
- Неужели все по одной гривне? - радостно воскликнула она, продолжая загораживать широкой спиной доступ к миниприлавку и лишая меня возможности увидеть американское чудо.
- Да, - сдержанно ответил продавец, не испытывавший по этому поводу особого энтузиазма. - Покупайте.
- Нет, спасибо, мне сейчас некогда, - и упитанная дама отошла от прилавка.
Убедившись - с сожалением - что в представленном ассортименте нет рубашек, я покинул лоток печального коммерсанта. Зато в соседней палатке я нашел не только рубашки, но и переводчика Ли. Он что-то шептал на ухо такому же очкастому корейцу.
- Здравствуй, Ли! - я, действительно, был рад его видеть.
- О, здравствуй-здравствуй.
- Что, знакомого встретил?
- Да, это мой брат… двойной.
- Так вы - близнецы?!
- Нет… двоеродный.
- Двоюродный! Ух ты, и что, давно не виделись?!
- Ни разу. Он из Чанъёна, - пояснил Ли.
Я понимающе выпятил нижнюю челюсть и, прищурив глаза, покивал головой.
- И что здесь встретились?!
- О, да. Я его сразу узнал.
- Надо же!… Ну ладно, не буду вам мешать.
- Что-то хотел? - Ли вопросительно улыбнулся.
- Да, хотел рубашку купить, такое дело.
Услышав про рубашку, брат Ли заметно оживился. Он смерил меня взглядом, после чего начал тыкать пальцем в подходящие по размеру рубашки, каждый раз приговаривая: "Оцё-оцё!". Расцветки были довольно дерзкие для городской местности, испорченная мной рубашка на этом фоне смотрелась бы строго и изысканно, как Руанский собор в полдень на Бульваре капуцинок, я заколебался: мне не хотелось обижать брата Ли, с другой стороны, времена, когда я брился налысо и пугал прохожих тропическими шортами и сигарой под солнцезащитными очками, давно прошли.
- А есть просто темная, синяя например? - спросил я, подыскивая повод для ухода.
- Сыня? - брат Ли мгновение думал, после чего нырнул под прилавок и выудил оттуда темно-синюю рубашку с относительно небольшими желтыми разводами. - Ось!
- А она хорошая?! - я с сомнением рассматривал узор сквозь упаковку.
- Бэрить, панэ, нэ позалкуетэ, цыста бобомна.
То, что я сначала принял за корейский акцент, оказалось практически чистой "украiньской мовой", причем с явными интонациями той молодой поросли телерепортеров, которым удается испохабить даже такое интернациональное шоу как футбол. Я удивился и спросил Ли:
- Это где так твой брат научился?
- О, он работал на Львиве.
- Львов?! Понятно. Теперь, значит, решил поближе к дому перебраться. Это хорошо. Вот только я не понял, бобомна - что это? Не синтетика? - я обратил вопросительный взгляд на брата Ли. - Я вообще-то синтетику не люблю.
На такой, казалось бы, простой вопрос брат Ли ответить затруднился, пожевав губами и поправив очки, он сказал:
- Гарна сукня, бэрить!
- И сколько стоит?
- Двадцять.
- Окей! - я согласно махнул рукой.
- Окей?! - удивился брат Ли.
- Заворачивайте, не обращайте внимания, как там у вас говорят: "нэ звэртайтэ увагы".
- Вага?! До чого тут вага? Цэ ж нэ секонд-хэнд!
- Да понял я, понял, гаразд! Поторопитесь, пожалуста. Видите ли, Time is money. I need to go. Hurry up, please! Швыдчэ, будь ласка! - я протянул пропитанную сгущенкой двадцатку, сказавшую брату Ли намного больше, чем разные слова этого мира.
Заняв по-новой очередь за шаурмой, я распаковал рубашку в поисках ярлыка. Таинственная бобомна не давала мне покоя. Среди иероглифов этикетки я обнаружил несколько английских слов, но легче не стало. В состав бобомны входили: Cotton - 30% и таинственный Polyester fibber - 70%, особенно смущала двойная "b", впрочем, наличие приставки poly- не оставляло никаких сомнений в искусственности материала.
После обеда приехал кислый Бух и поимел меня за опоздание. На этот раз отшутиться не удалось, дело дошло до объяснительной. Не вдаваясь в подробности, я честно написал, что выпил лишнего и потому проспал, и что водка из пятнистого бамбука - большая гадость и пить ее я никому не советую, пусть ей давятся китайцы. Бух ознакомился с содержанием объяснительной и определил меру наказания. Объяснительная, так и не дойдя до бухгалтерии, застряла на главпосту охраны с краткой резолюцией: "наказание - двадцать плетей". Вскоре содержание объяснительной дошло даже до корейцев, воспринявших новость в отличие от остальных серьезно и с пониманием. Ли погрустнел. Ему, видать, хотелось лично присутствовать при наложении столь необычного административного взыскания.
Под конец рабочего дня острые (с точки зрения охранников) шутки порядком набили мне оскомину. Ощутив на собственной шкуре мощную силу слова, я поклялся кегельбаном месяц не опаздывать, хотя раньше ни штрафы ни угрозы увольнения не вызывали у меня таких смелых мыслей.
Покончив с трудами на благо кегельбана, я облачился в новую рубашку и отправился на свидание с мечтой. Провожал меня заступивший на вахту по охране входа Морошка. В ответ на мое: "Пока!" Морошка улыбнулся и вместо привычного "Счастливо" выдал:
- Наказание - двадцать плетей. Хы-гы!
Прав был Штирлиц - запоминается последнее. Пока я ехал к Тане, в голове у меня сидело Морошкино "хы-гы!". Иногда я произносил его вслух, привлекая ненужное внимание пассажиров маршрутки.
Таню я дома не застал, она приехала после семи, пьяная, шумная и злая. Разговора о предыдущем вечере не вышло. На, казалось бы, простой и тактичный вопрос "Как дела?!" Таня ответила грубо и непонятно: "Ты меня не трогай!!! Я сегодня на педали!", после чего ушла в зал и включила телевизор. Громкие истерические голоса, доносившиеся из спальни, легко заглушили шепот радиоприемника и никаких сомнений о своем происхождении не оставляли.
Не то, чтобы я очень привередлив, но мексиканские сериалы - не та музыка, под которую хочется работать. Они мало способствуют мыслительному процессу, хотя одно положительное свойство у них все-таки есть. Много лет назад, когда я заканчивал институт и до шести утра гнул спину над дипломным проектом, утренний повтор "Дикой Розы" был единственным аргументом бабушки, заставлявшим меня просыпаться и в спешке покидать квартиру.
После часа психической атаки я окончательно испортил заднюю стенку шкафчика и, логически рассудив, что во избежание более сильной моральной и экономической травмы следует прекратить работы, ушел мыться. Лежа в ванне, я размышлял о таинственной педали, ее странном воздействии на человека и возможной связи педали с событиями предыдущего вечера. Логика подсказывала, что ответ лежит где-то за пределами ванны, я даже приблизительно догадывался где (скорее всего - в зале, перед включенным телевизором), вот только для решительного разговора у меня не хватало смелости. Закончив омовение, я вышел на кухню, закурил сигарету и залез в холодильник в поисках допинга. Две стопки водки помогли мне набраться решительности. Я открыл дверь в зал с твердым намерением выяснить, где у Тани педаль.
Таня мирно спала на Романском диване под громкие комментарии последних событий в мире и шелест вентилятора. Многоцветная рябь телевизора освещала ослабивший хватку халат. Правая нога, согнутая в колене и стыдливо прижатая к левой, оголилась до черных кружевных трусиков. Левая рука лежала на правой груди, смяв сосок указательным и средним пальцами. Голова запрокинулась назад, влажные губы разомкнулись и слегка подрагивали. Прямо кающаяся Мария Магдалина.
Я долго стоял рядом завороженный этим зрелищем. Вид у Тани был детски-беззащитный и в то же время маняще-сладострастный. Мой член возбудился как у пятиклассника, читающего "Баню". Я не сдержался и нежно провел подушечками пальцев по гладкой коже бедра. Таня застонала и отвернулась к спинке дивана, после чего нервно дернула ногой. Наверно, ей снилась педаль. Я смахнул пот со лба, в голове зашумело, дух и материя затеяли извечный спор:
- Как можно приставать к беззащитной пьяной девушке, ты же джентльмен?!
- Да! Но такого шанса больше не будет!!!
- Неужели ты хочешь получить наслаждение обманным путем?!
- А как?! Если по-другому не получается?!
- Ты будешь жестоко наказан!
- Плевать, любое наказание - небольшая цена за то удовольствие, которое я собираюсь получить.
- Тебя посадят и надолго. Ты нарушаешь законы общества!
- Ну и черт с ними, если они противоречат законам природы!
- Это рассуждения пятилетнего ребенка. Существует четыреста относительно честных способов получить физическое удовлетворение.
- И что ты предлагаешь?! Все известные мне подходы я уже использовал, ждать чуда - бесполезно.
- Терпи! Ты всего лишь бросил несколько жалких семян благородства в выжженную похотью пустыню Таниной души и уже хочешь пожинать плоды.
- Пока твои плоды созреют - я прокисну. А небольшое насилие - это так… - кучка дерьма, которая послужит хорошим удобрением для выжженной пустыни. Опять же пришла пора сдержать слово. Если я ее не изнасилую, то перестану быть джентльменом, я ведь обещал… Ну, во всяком случае, предупреждал.
- Ну-ну! Может, сначала сумку поищешь с потрохами?!
- Короче!!! Заткнись, без тебя тошно! Я только посмотрю, где тут можно пройтись плугом, так сказать, взрыхлить почву.
Диалектический материализм взял верх над идеалами любви, теперь было дело за малым. Таня безмятежно спала. Я начал аккуратно подбираться к поясу халата. Пояс оказался завязанным каким-то странным морским узлом, по сложности напоминающим выбленочный. Пришлось вспоминать тонкости морского дела.
Перед мысленным взором проплыла рыжая морда боцмана, пытавшегося отвязать пустую банку краски, которую я привязал тем самым выбленочным узлом. Боцман, провозившийся с узлом около пятнадцати минут, давал и узлу и мне несколько другие определения, среди которых не было ни одного канонического. Тогда это меня не беспокоило, качаться на лазурной волне Средиземного моря, опустив ноги в прозрачную воду, намного приятнее, чем наводить ватерлинию. Теперь, по прошествии многих лет я понял, что был не прав - боцмана надо слушать.
Развязав-таки пояс с помощью боцманских прибауток и заклинания: "ты меня не трогай, я сегодня на педали", я откинул полу халата. На меня уставилась не знающая морщин сомнений попка Тани с глубоко утонувшей между ягодицами лентой трусиков. На левой ягодице отпечатался язык дракона, на правой - когтистая лапа. Я долго смотрел на рельеф рисунка, знакомый мне до тонкостей по вышивке халата, и думал, как быть дальше. Снять трусики, не разбудив Таню, не удастся - уж слишком обтягивающие, разрезать их - тоже не дело, трусики по виду дорогие, реакция может быть самой непредсказуемой. К наскокам мужчин Таня привыкла, а порча белья может сильно расстроить. Не смотря на внутреннюю браваду, прибегать к откровенному насилию я побаивался, не мой стиль, мне просто хотелось большой и чистой любви. Бывали случаи, когда я добивался этого от спящих женщин, но по странному стечению обстоятельств к моменту ухаживания они уже были без трусов. Язык дракона потерял четкость очертаний, намекая на бренность всего сущего, я задержал дыхание и погладил язык рукой. На ощупь он был мягким и чуть-чуть влажным. Я наклонился и, закрыв глаза, прикоснулся к нему губами. Таня спала. Нежно погладив упругий живот, я прикоснулся к черному треугольнику трусиков и, чуть помедлив, сунул пальцы под резинку. Таня задышала чаще. "Спокойно-спокойно! Все хорошо", - я добрался до колющих пальцы волосков и шумно выдохнул: "Еще чуть-чуть и…".
И тут произошла осечка. То ли я защемил какой-то особо чувствительный волосок, то ли Тане приснилось что-то нехорошее, но Таня дернулась, как корова, отгоняющая слепня, и я, неожиданно получив пяткой в нос, упал на пол под аккомпанемент Таниных слов: "Юрка! Я ж тебе сказала, не трогай меня, я сегодня на педали!".
- Ты что, обалдела?! Какой я тебе Юрка?! - заорал я, корчась от боли и вспомнив после такого удара об одной маленькой, но очень важной детали: перед тем как лезть девушке в трусы, надо ее поцеловать, желательно нежно и ласково, в затылок или мочку уха.
Услышав далеко не симфонические звуки моего голоса, Таня вздрогнула и проснулась. Приподнялась на локте, повернув голову в мою сторону, раскрыла глаза и снова закрыла, потрясла головой, после чего снова открыла глаза. Увидев меня на полу, Таня быстро запахнула халат и спросила:
- Денис?! А ты что тут делаешь?
Ответить было нечего. Всю решимость как ногой сняло. Я держался за нос и шарил взглядом по комнате в поисках отмазки.
- Что-что… непонятно что ли?!.. - мой взгляд упал на дистанцию телевизора, возлежавшую на краю журнального столика у самых ног Тани. - Телевизор выключить хотел. Смотрю, ты спишь, дай, думаю … выключу телевизор, как-никак экономия.
- А что ж не выключил?!
- Да я только за дистанцией потянулся, тут ты меня и звезданула пяткой в нос.
- А глаза чего бегают?
- Чего-чего… голова кружится. Может быть, даже сотрясение мозга.
- Кровь не идет? - забеспокоилась Таня.
- Вроде нет.
- Извини, я нечаянно. Кошмар приснился.
- Ладно, не смертельно, бывает хуже, - я потрогал нос и, предложив Тане самой выключить телевизор, ушел на кухню зализывать раны.
Приставать к Тане я больше не собирался, но и работать, ясное дело, уже не мог. Два часа я курил, пил кофе и думал, как быть дальше. Мало того, что я так и не разобрался в событиях предыдущего вечера, но и умудрился так запутать сегодняшние, что никакой боцман не развяжет. Ни кофе, ни ушибленный нос ясности мысли не способствовали, а навсегда отпечатавшийся в сознании язык дракона туманил сознание еще больше. "Чертова педаль! Уж лучше б мне, действительно, отвесили 20-ть плетей, не так было бы обидно… Ладно, подождем, что скажет Таня".
Часть 20. "Ну где же вы?!"
Таня не стала ничего говорить, просто пришла в Надину спальню под утро, обнажилась и затеяла какой-то чрезвычайно чувственный танец, поводя грудями перед моим носом и соблазнительно виляя бедрами. Но только я, забыв о предосторожности, протянул руку к вожделенному телу, как чертов дракон, до этого хитро маскировавшийся под ягодицы, наскочил на меня как петух и расквасил нос велосипедной педалью. Я обиделся и демонстративно отвернулся к стенке, у меня тоже есть гордость и нечего мне тыкать в лицо моими слабостями. Таню это, видать, задело, она начала каким-то твердым предметом, по звуку напоминающим голову, лупить в дверь и стенать:
- Денис! Денис, вставай!
- Не встану.
- Почему?!
Я молчал, ожидая от Тани более решительных действий.
- Денис!!! Не гони беса, вставай! Хватит спать!!!
- А?.. Что? - я вздрогнул, с трудом приоткрыл левый глаз и осмотрел уютный коробок спальни. Тани в комнате не было. Я закрыл глаз и откинулся на подушку.
- Ты на работу идешь сегодня? - требовательный голос Тани не дал мне снова окунуться в сон.
- Да, конечно, а что случилось?
- Ничего не случилось. Я вчера хватила лишнего.
- Я заметил.
- Вот, хочу загладить вину.
- Что ж давай, - я погладил опухший нос и, закрыв глаза, представил, как именно это будет выглядеть.
И когда Таня, откидывая голову назад и распахивая халат, упала, наконец, в мои объятия, я вздрогнул от неожиданного вскрика:
- Денис!!! Ты что опять спишь?!!
- Я? - открыв глаза, я с неудовольствием обозрел пустую спальню. Таня по-прежнему стояла за дверью.
- Ну не я же! - в ее голосе начали появляться раздраженные нотки.
- Что - не ты?
- Тебе к скольки на работу? - Таня решила поменять тактику.
- К восьми.
- Сейчас без двадцати восемь.
Я сфокусировал взгляд на часах и на этот раз проснулся окончательно. От Таниного дома до клуба 37 минут ходу при самых благоприятных обстоятельствах - если повезет сразу вскочить в маршрутку (такси мне уже не по карману). А если нет, то задержусь на час, а сегодня корейское начальство приезжает, да и от своих опять достанется. Э-эх, осрамлюсь перед державами.
Со словами: "Тогда я опоздал!" я отбросил простыню и, развив редкую для такого возраста и времени суток скорость, понесся в ванную, слева по борту мелькнул силуэт Тани. Окропив лицо, я критически осмотрел припухший нос и разбросанные по лицу кочки трехдневной щетины, никаких ассоциаций кроме "опахала" не вызывавшие, и помчался в спальню за одеждой. В дверном проеме зала я наскочил на Таню. Она уже была одета и загримирована по последнему слову техники: летнее платье с ромашками и разрезами в самых неожиданных местах, косынка под стать платью и солнцезащитные очки-бабочки. На мне был только черный волосяной покров и зеленые, плохо сдерживающие мужскую суть трусы. Ни первое, ни второе, ни третье не произвело на Таню впечатления.
- Ты чего без тапок? - спокойно спросила она.
- Какие тапки! Я на работу опаздываю! - я затравленно оглянулся по сторонам и похлопал по дрожащей от нетерпения ноге.
- Не опоздаешь - я тебя подвезу.
Я застыл, переваривая эту новость.
- Ты… сейчас… отвезешь… меня… на работу?!
- Да, одевайся, а то, точно, опоздаешь.
- Сейчас!
Я забежал в спальню, вскочил в штаны, как лихой кавалерист в седло, сунул носки в карман и, одевая на ходу рубашку, побежал к Тане, отстукивавшей на ручке входной двери неуставной код проверки счетчика. Заметив меня, Таня прекратила передачу и, приподняв очки, сказала:
- О какая рубашка!.. Тебе идет!
- Сам знаю, - ответил я, хотя мне так не казалось.
Пока мы ехали в клуб я, в основном, молчал, размышляя о том, кто тронулся - лед или моя крыша. Что-то все-таки произошло в понедельник вечером. Таня изменилась - невооруженным глазом видно - даже гаишники ее не возбуждали. Поющие в приемнике тоже были озабочены, их очень удивляло отсутствие девчонок в коротеньких юбчонках. Не знаю, по каким дорогам катался поэт-песенник в поисках вдохновения, но вдоль посадки, которую я когда-то принял за лес, девчонки попадались чаще, чем столбы, и все, как на подбор, в коротеньких юбчонках (а одна даже без оной). Завидев машину, девчонки улыбались и призывно махали загорелыми руками, а потом, рассмотрев женщину за рулем, опускали руки и отворачивались от дороги. Таня иногда переключала FM-станции, но "Руки вверх" не сдавались и продолжали вопрошать о девчонках с каждой второй волны. Въехав на мост, триумфальной аркой венчающий начало Проспекта Свободы, Таня выключила приемник и, не глядя на меня, спросила:
- Ты чего молчишь?
- Думаю.
- О девчонках?!
- О тебе.
- А что обо мне думать, у меня все нормально.
- Я вижу. Просто странно.
- Что странно?
- Да все странно! Ну… например, почему ты сегодня так рано встала?
- А-а. Так у меня дел куча. Сегодня ж год, как мужа убили. Надо могилку в порядок привести.
- Ах да… ты рассказывала.
- Когда?! - удивилась Таня.
Я удивился не меньше:
- В понедельник, когда тебе кума звонила.
- А-а, ну да! - Таня подозрительно посмотрела на меня, но спрашивать ничего не стала.
- Может тебе помочь надо? Ну там… оградку поправить или еще чего.
- Нет, зачем?! Я охранника позвала.
"Вот так всегда! - подумал я, - как ремонт в квартире делать - так Балдахинов, а как девке под юбку заглядывать где-нибудь на кладбище - так охранник!", но вслух спросил только имя:
- А кого позвала - Морошку?
- Почему - Морошку?
- Так… большой, сильный.
- Нет, не Морошку - Витю Клименко. Да ты его знаешь!
- Знаю… Ты мне лучше расскажи - какой педалью ты мне вчера в нос заехала?
- А-а, это… - Таня нахмурилась. - Да поехали вчера на водохранилище покупаться, позагорать. Взяли скутер на троих. Все катаются, а мы что, хуже что ли?! Скутерщик на вид - нормальный пацан, говорит: "одна минута - пять гривен, но вам, девочки, разрешаю три минуты покататься, потом разберемся". Ну, класс! Мы и катаемся. Мужики от зависти пузыри пускают, один придурок трусы снял, машет - познакомиться хочет, мы вокруг него покрутились, Светка хотела трусы у него выхватить, у нее вообще шутки странные, не получилось - ляпнулась ему на голову. Одним словом весело - бензину валом, часов нет, а этот придурок…
- Без трусов который?
- Да нет скутерщик, все бегал по берегу да орал: "Вы что делаете! Я сегодня на педали! Возвращайтесь!". Весь кайф испортил. Да еще приставать начал, когда мы ему лайбу вернули. Ненавижу! Так и не дал нормально отдохнуть. Сел и сидит, рожей своей прыщавой солнце заслоняет. Я ему говорю: "выпей и отстань!", а он: "не могу-у - я сегодня на педа-али" и все норовит за бок ущипнуть. Я ему говорю: "ты перед тем как в трусы лезть, хоть бы для приличия баночку сока предложил выпить", а он все: "педа-аль, да педа-аль"… достал, гад, своей педалью!
- Действительно, достал, даже у меня нос болит.
- Не говори, - Таня улыбнулась. -А ты куда сгущенку дел? Съел что ли?!
- Да, типа того… а тебе что - жалко?!
- Нет, не жалко, ешь на здоровье. Просто интересно, ты ж говорил, что сгущенку не любишь.
- Мало ли чего я говорил. Ты что - мужчинам веришь?!
- Иногда.
- Ну… это был один из очень редких случаев, когда я сказал неправду. Точнее, сказал не всю правду. Я действительно не люблю коктейли. А отдельно кофе и сгущенку могу употреблять в немерянных количествах. Однажды я в целях экономии два месяца питался только кукурузными палочками, сгущенкой и чаем.
- И что?
- Ничего. Вернулась жена от родственников и натушила целую кастрюлю плова.
- Это намек?!
- Какой намек?
- Ты хочешь сказать, что я тебя плохо кормлю.
- Я хочу сказать, что бывают такие моменты в жизни, когда желания становятся сильнее нас. Вечер был такой!.. Сама помнишь, - я внимательно посмотрел на Таню. - Попалась мне под руку сгущенка, захотелось молодость вспомнить.
- Хорошо, я сегодня куплю банок пять, чтоб запас был.
На лице Тани было написано приблизительно то же самое, (а если очень хорошо присмотреться, то можно было различить и шестую банку), о событиях таинственной вечери там не было ни слова. Я отвел взгляд и переключился на мысли о работе.
Мы подъехали к клубу в три минуты девятого. Так рано я еще никогда в клуб не приходил, можно сказать - личный рекорд. Весьма обрадованный этим обстоятельством, я поблагодарил Таню:
- Спасибо тебе, добрая девочка!
Таня улыбнулась и ответила:
- Не за что!
Корейское начальство, о приезде которого никто официально не предупреждал, но все прекрасно знали, оказалось не таким уж большим и состояло из двух человек. Высокого и подвижного звали Ким, плотного и степенного - "Сэр", что, впрочем, абсолютно не сказывалось на количестве и качестве отпускаемых ими улыбок. Сэр был директором компании, а Ким - одним из менеджеров. Причин отъезда переводчика Ли я так и не понял. Ни Ким, ни Сэр по-русски не говорили. Правда, оба знали английский, точнее, его корейскую версию, отличавшуюся от применяемой мной русской очень четким произнесением звука "r". Особенно усердствовал Сэр, произнося слова, он напирал на "r" как трактор.
В присутствии начальства Чонг и компания показали класс: работали быстро, красиво и главное - молча, на удивление молча. Тут и мне нашлось дело. Оказалось, что по пути из Кореи затерялись какие-то нужные железяки, приблизительное назначение которых я не берусь описать даже по-русски. До обеда я принимал активное участие в поисках, проходивших по следующей схеме:
1. Сначала Чонг с механиками перебирал залежи оставшихся деталей конструктора "Сам себе кегельбан". Заготовки, надо сказать, за неимением складских помещений размещались в самых разнообразных местах, включая офис клуба.
2. Обойдя их все и не найдя нужных деталей, Чонг сообщал о недостаче Сэру.
3. Сэр находил меня, объяснял, что пропало, держа в руках образец размером с пачку сигарет и мудро называя его "missing detail".
4. Сунув образец в карман, я отправлялся на поиски, и, задаваясь прилипшим к языку вопросом: "ну где же вы, девчонки, девчонки - короткие юбчонки?!", ковырялся в потрепанных картонных ящиках с красными иероглифами на боках.
5. Не найдя ни запчастей, ни девочек, я возвращался доложить о результатах Сэру.
6. Сэр цокал языком, говорил: "good", и уходил искать Чонга.
7. Процедура повторялась.
Подкрепившись в обед шаурмой, я преисполнился сил для новых поисков. Было в этом бесцельном занятии нечто ритуально-волнующее, напоминающее поиск загадочных сокровищ. Когда зарываешься в разноцветные ожерелья проводов; запускаешь руку в коробку, доверху наполненную жемчужинами пенопласта, и извлекаешь из нее непонятный прибор, дугой шкалы напоминающий астролябию; перебираешь болтики, винтики, диковинные крепления и зажимы, по форме мало отличающиеся от драгоценных украшений - начинаешь постигать прелести редкой ныне профессии искателя кладов. И такой досадный факт, как неверное место поисков (скорее всего затерявшиеся детали следовало бы искать на Корейском полуострове), кажется не таким уж важным. В сущности, чем-то подобным я занимаюсь уже лет двадцать - ищу любовь там, где ее нет и быть не может; и ничего, даже нахожу в этом определенное удовольствие.
Без десяти час, на двадцать минут позже обычного, в бытовку вкатился Чонг.
- Ну где же вы, девчонги - короткие юбчонги лазите?! - поинтересовался я.
- Пощель на хуль! - ласково ответил Чонг и достал из кармана пачку корейских сигарет, кивком головы приглашая меня и Толика угоститься. Такого приступа щедрости никто не ожидал.
- Вот это да! Что, брат с севера приехал?! - спросил Териков, вытаскивая из пачки длинную белую палочку.
Чонг вопросительно посмотрел на Толика.
- Чего щуришься, не понял что ли? -Толик закурил сигарету и выпустил дым тонкой струйкой. - Не расстраивайся, потом поймешь. А за угощение спасибо.
- Спасибо! - повторил Чонг, улыбнулся и, не выкурив привычной сигареты, убежал по своим корейским делам.
- Да! Понаехали намбаваны. Покурить Чонгу спокойно не дадут. - Толик откинулся на спинку кресла и раскинул руки для более тщательного переваривания обеда.
- А вы знаете, что за курение в подсобных помещениях штраф - пятьдесят долларов?! - раздался из темного коридора голос Здановича и через мгновение в проеме двери застыла его фигура. Несмотря на рост выше среднего и редкие визиты в бытовку, Зданович всегда заходил бесшумно и об балку почему-то не бился.
Я бросил на пол едва раскуренную сигарету и, затушив ее ногой, попытался выкрутиться:
- Как?! Артур Семенович! Ведь вон в гримерке объявление висит - пятьдесят гривен, да и зарплату мы в гривнах получаем.
- Не беспокойтесь, бухгалтерия пересчитает.
- Да мы не беспокоимся, просто обидно: со всех - по пятьдесят гривен, а с нас - так сразу пятьдесят долларов.
- Можете считать это знаком моего особого к вам расположения.
- Артур Семенович! А, может, поменьше, ну, там, долларов двадцать.
Зданович прекратил торги классическим приемом:
- Пятьдесят. И говорить о меньших суммах - все равно, что вырывать кусок хлеба изо рта моих детей.
Я не стал спорить и попросил прощения (люди, пресытившиеся материальными благами, со временем начинают ценить покорность больше, чем деньги):
- Больше не будем, Чонг попутал! Да мы и не знали, что это так дорого.
- За удовольствие надо платить. В следующий раз оштрафую. Ты, Денис, уже пообедал?
- Так, в общих чертах, - после сообщения о материальном вреде курения мне захотелось курить особенно сильно.
- Тогда пойди, спроси у корейцев, как они собираются устанавливать сортировочные машины.
Вопрос действительно был интересным. Полуторатонные механизмы стояли вдоль стены, где в скором времени должен был появиться бар, и своим грозным видом смущали не только Здановича. Каким-то образом их предстояло переместить через весь зал, не повредив пластикового покрытия, после чего приподнять на метр и установить на опоры. И если с транспортировкой можно было бы справиться, используя тележку, очень облегчившую разгрузку контейнеров, то как потом поднять сортировочные машины - было абсолютно непонятно. Никаких соответствующих механизмов для подъема подобных тяжестей в конструкции потолка предусмотрено не было.
Я нашел Сэра в зале клуба. Закончивший трапезу Сэр с большим интересом наблюдал за репетицией шоу-балета и при исполнении особо сложных пируэтов радостно ухал как сова. Мое появление мало обрадовало Сэра, но он внимательно выслушал меня и на актуальный вопрос "How?!" ответил коротко и ясно: "By hands!". Я не стал вдаваться в технические подробности предложенного Сэром способа и оставил корейца наедине с шоу-балетом.
- Ну что, - спросил Семенович, остановив меня у входа в кегельбан. - Как?!
- Руками.
- Да?! - удивился Семенович. - Ну хорошо.
Покинув Здановича, я спустился по заваленной деталями боулинга лестнице черного хода. На средней площадке стояли Бухырин и Ким. Бух горел желанием увидеть подвесные крепления для мониторов, Ким тыкал пальцем в чертеж и, не переставая улыбаться, отрицательно махал головой.
- Что - "no"?! Ну что - "no"?! Скажи честно: забыли! Forgot и все дела! - настаивал Бух, отводя руку Кима от чертежа.
Я не стал им мешать и занялся извлечением кроссовок из здоровенного ящика с черной надписью "shoes", выделявшейся среди иероглифов. Конечно, глупо искать металлические пластины среди обуви, но, во-первых, я с самого начала строительства кегельбана был не в силах проследить извилистый ход корейской мысли, а во-вторых, в ящиках с шарами, кеглями и креслами я уже искал.
Устав от бесполезного спора, Бухырин отпустил Кима и подошел узнать причину, заставившую меня углубиться в ящик с кроссовками.
- Да вот, помогаю искать запчасти, - я достал из кармана образец.
- Оставь. Надо придумать, как мониторы вешать. Они в офисе стоят, пошли -снимешь размеры.
- А с этим что делать? - я вопросительно посмотрел на пластину.
- Много не хватает?
- Штук двадцать.
- Отдай Давыдовичу, пусть поедет закажет где-нибудь.
До конца рабочего дня я разрабатывал конструкцию крепления мониторов применительно к потолку и имеющимся в наличии материалам и пропустил самое главное зрелище - установку сортировочных машин. Впрочем, пока мы переодевались, Валера восполнил этот пробел словесным описанием, без едких определений и эпитетов звучавшим приблизительно так:
По дорожкам машины катили на тележке, а при установке действительно поднимали вручную. Несмотря на обилие руководителей, имевших разные мнения о способе установки машин, и возникавшую в связи с этим несогласованность действий, пострадавших почти не было: одному механику прищемили ногу и Давыдович сорвал голос. Такую технологию корейцы недавно опробовали в Китае, в остальных странах они добросовестно разбирали механизмы сортировки и монтировали их по частям. Второй способ был плох тем, что требовал много времени на отладку собранного оборудования, иногда до двух недель.
- Да, ребята! Хотел бы я посмотреть, как вы это делаете! - мне было немного стыдно оттого, что я пропустил самый ответственный этап монтажа боулинга.
- А я хотел бы посмотреть, как корейцы будут монтировать машины в Кишиневе, - позволил себе помечтать Валера.
Часть 21. Поминки
Когда я вечером приехал к Тане, вся погребальная команда была в сборе. По случаю поминок кухонный стол был отодвинут от окна и развернут. На табуретках сидели Марина из "Аленького цветочка" и Света, на этот раз без Дёмы. На середине мягкого уголка по праву хозяйки расположилась Таня, слева от нее, в углу у окна - на моем любимом месте - гордо восседал, на голову возвышаясь над остальными, Витя Клименко, красавец охранник, борец с аристократически тонкими чертами лица и мягкой улыбкой человека, знающего себе цену, одним словом, мечта гомосека. Стол украшали бутылка минеральной воды, бутылка водки, стопки, винегрет в большом блюде, набор помидоров и огурцов, несколько банок пива и уха в тарелках, именуемых у восточных народов пиалами. Две пустых бутылки из-под водки, стоявшие на подоконнике, подтверждали серьезность намерений собравшихся.
Участвовать в подобного рода мероприятиях мне доводилось не часто, я плохо знаю регламент и потому чувствую себя неуютно. К тому же я совершенно забыл о годовщине, надо было хоть бутылку водки купить из уважения к покойнику. Еще рубашка эта дурацкая…
С момента моего появления на кухне никто не сказал ни слова, Марина и Света рассматривали мою рубашку, Клименко наблюдал за поведением огурца в условиях тарелки, Таня созерцала Витин профиль.
- Добрый вечер! - выбираясь из неловкого положения, я достал из сумки бутылку минералки и поставил рядом с винегретом. - Вот. От нашего стола вашему столу.
- О, Денис! - Таня повернула голову и мутно посмотрела куда-то мимо меня. - Проходи - садись!
- Спасибо, - зачем-то сказал я и сел на свободное место справа от Тани, млея от близости голых коленок. Я еще ни разу не видел Таню в белых обтягивающих шортах и полупрозрачной блузке. Наверно она использовала эту униформу для работы на кладбище. "Вот на что действительно нужно было бы посмотреть!" - подумал я.
- Денис, ты чего молчишь?! Есть хочешь? - Таня по-приятельски хлопнула меня по плечу.
- Можно, - я с применением физических усилий отвел глаза от блузки и посмотрел на стол.
- Уху будешь?! Щас я налью, подожди! - навалившись мягкими ягодицами на мои колени, Таня выбралась из-за стола и прошла к мойке.
После такого вступления кровь в моих жилах забегала быстрее. Ноги от напряжения задрожали, язык налился слюнцом и онемел, а зрение как будто даже улучшилось. Я молча пожирал Танины окорока глазами, не имея ни сил, ни аппетита смотреть на что-либо другое. Наливая уху, Таня выронила половник и нагнулась его поднять, выпятив туго обтянутую шортами попку, причем сделала это настолько резко, что у меня от неожиданности сбилось дыхание. Даже когда мы играли в бильярд, тугие ягодицы в траурном одеянии платья не произвели на меня такого впечатления. Почему-то в шортах Танина попка выглядела еще соблазнительнее, чем вчера вечером без оных. Все-таки портные за последние годы кое-чему научились.
- Ну что вы замолчали?! - Таня бросила половник в мойку. - Витька, наливай!
- Угу, - Витя, медитировавший над огурцом, оставил это почтенное занятие и потянулся к запечатанной бутылке, открывал ее долго и чинно как шампанское и даже умудрился немного разбрызгать по столу. Таня поставила передо мной пиалу с ухой и, тем же способом пробравшись за стол, сказала божественный тост.
- Царствие небесное! - нестройным хором подхватили остальные и, не чокаясь, выпили. Я принялся заедать водку ухой.
- Ну как тебе?! - поинтересовалась Таня.
- Вкусно, - ответил я.
- А тебе, Вить, как?!
Витя, расправившийся с ухой еще до моего прихода, свое мнение выразил так:
- Т-та т-ты шо-о!.. К-лас-с!
- Вот видишь! - Таня презрительно посмотрела на меня. - Все мою еду хвалят. Тебе добавить, Вить?!
Но Витя снова погрузился в созерцание огурца, презрев мирские заботы о вкусе хлеба насущного.
Тут на кухню вышла дочь Юрка.
- Надя! Дочка! - заворковала Таня, оставив борца в позе лотоса. - Ты ж голодная. Давай я тебя покормлю. Тебе винегрету положить?
- Нет, мама, дай мне хлеба, я собачку покормлю.
Таня, услышав о собаке, расчувствовалась как мать Тереза:
- Ух ты, моя лапочка! Ну, иди, я тебя поцелую! Видите, какая у меня дочка добрая, она тут всех собак и кошек кормит. Сердце у нее золотое. Возьми хлеб своей собачке. Может, все-таки поешь?
- Не хочу… налей мне пива.
- На, моя золотая! - Таня плеснула пиво в стакан с остатками минеральной воды.
Взяв хлеб и стакан с пивом, Надя ушла в подъезд, где, упираясь спиной в дверь Крюковской квартиры, а лапами - в железную лестницу чердака, иногда отдыхал от дневных трудов блудный пес внушительных размеров и непонятной породы. Спать проклятый пес ложился рано, часов в восемь, и очень не любил, когда его тревожили. От остальных представителей собачьего рода он отличался непроходимой тупостью и на все мои попытки его отодвинуть отвечал злобным рычанием. Когда мне доводилось поздним вечером выносить мусор, в качестве контрамарки я брал с собой кусок хлеба, который, возвращаясь, кидал на нижнюю лестничную площадку.
Вообще у меня с собаками отношения натянутые, а если сказать проще, я их ненавижу. Точнее не их, а хозяев. Собаки, ясное дело, тут не причем, но вот хозяева!… Я спокойно смотрю на собак в будках, в кино, в цирке, в милиции, одним словом в руках специалистов, но только не на улице.
Если б мне захотелось баллотироваться в президенты, я не стал бы выдумывать никаких запутанных и малопонятных экономических программ, вся моя предвыборная программа состояла бы из четырех пунктов:
1. Брать крупные штрафы с возомнивших о себе знатоков собачьих душ за появление на улице с собакой без намордника, без поводка, без совочка, веника и пакета.
2. За слова: "не бойтесь, она не кусается!" брать штраф в двойном размере.
3. За испражнение в общественных местах требовать с владельцев собак возмещение морального ущерба в судебном порядке, плюс лишение свободы сроком до десяти лет.
4. За нападение на человека - расстрел собаки и владельца.
Впрочем, с последним пунктом могут возникнуть определенные сложности. Библейские времена, когда каждого мочащегося к стене истребляли за одно косое слово против Иеговы, давно канули в Тору.
Налоговая инспекция, частично переквалифицировавшись в надсмотрщиков за собаками и их хозяевами (им это близко) приносила бы такой доход, что правительству пришлось бы ломать голову - куда девать деньги.
Не знаю, как остальных, а меня эти животноводы уже достали. Особенно в центре города. Я понимаю, центр - старый, лужаек мало, даже чахлый придорожный газончик для собак - оазис, но мне-то каково?! Идешь утром на работу - никакой, ешь на завтрак банан, пытаясь хоть как-то примирить себя с мрачной действительностью, и тут в двух шагах от тебя здоровенный дог или боксер приседает в траву и с характерным звуком наваливает такую кучу, что не каждому человеку под силу. И если владельцы собак считают, что от такого зрелища у меня улучшается аппетит, то они глубоко ошибаются. Слюновыделению это не способствует.
Но это все - пустяки по сравнению с той глубокой душевной травмой, которую я получил в юном возрасте, когда еще был чист в помыслах и ухаживал за одноклассницей Яной Соковской. Яне было 15 лет и она делила свою любовь между мной и здоровенным котом Барсиком. Мне доставались горячие поцелуи и просьбы рассказать что-нибудь интересное, остальное доставалось коту. Барсик любил три вещи - есть балык, валяться на кровати в ногах хозяйки, и грызть бумажные деньги. Нездоровый интерес Барсика к деньгам особенно умилял Яну, кота иначе как ученым она не называла, но все-таки ограничивала процесс умственного развития Барсика рублями и трояками. Довольно скоро я обнаружил, что, потакая Яне в ее странной предрасположенности к Барсику, можно добиться хороших результатов, и однажды, сочинив безумную оду к учености кота, настолько пронзил сердце Яны, что она наконец согласилась допустить меня и к другим частям тела. Дело было в воскресенье, мы сидели в комнате Яны, балуясь шоколадными конфетами, родители Яны руководили строительством дачи в тридцати километрах от города, Барсик мирно спал на покрывале. Пользуясь моментом, я завалил Яну на кровать. Тогда я имел еще довольно смутное представление о том, как это делается, и действовал по наитию. Яна закатывала глаза и что-то шептала, я лежал на ней сверху и, задрав полы халата, пытался снять трусы. Когда Яна слишком упорно сопротивлялась, я приговаривал: "Барсик, Барсик!" и она успокаивалась. Покрывая пушистую шейку Яны поцелуями, я задыхался от запаха духов и дезодоранта, вскоре к этому букету примешался довольно специфический запах, на который я не обратил внимания. И вот, когда я, приспустив трусы с себя и Яны, примерился поразить стрелой второе сердце женщины (причем, собирался сделать это без помощи рук), левая опорная нога скользнула по чему-то теплому и я всем телом плюхнулся на Яну, больно прищемив член.
- Что там у тебя такое?! - недовольно спросила Яна.
- Сейчас посмотрю, - я повернул голову и посмотрел на левую толчковую. Самые худшие подозрения подтвердились - вся пятерня была измазана в кошачьем дерьме. То ли с перепугу, то ли в знак протеста Барсик навалил приличную кучу жидковатой кашицы прямо на покрывало, а я это дерьмо добросовестно размазал.
- Б-блин! Посмотри, что твой Барсик наделал.
- Где?! - Яна приподнялась на локте и, увидев размазанную кучу, обрадовалась, как будто ее кот ученый сказку рассказал.
- Ах ты, мой умница! - умилилась она. - Ты знаешь, я сегодня дала ему пятерку.
- Лучше б ты мне дала! - обозлился я.
- И что бы ты сделал?
- Не знаю. Во всяком случае, не стал бы срать на покрывало.
Яна обиделась, да и мое желание познать женщину не то чтобы отпало, но, столкнувшись с суровой прозой жизни, упало очень сильно, и не поднималось целую неделю. Такие дела. Пяткой чую - вырастет из Нади такая же Яна.
После ухода Нади разговор незаметно перешел с горячих закусок на напитки. Марина вспомнила, что два года назад они точно также сидели за столом в домике у моря, только мужиков было больше. Света поддержала тему, в кладовке ее памяти хранилось очень много достойных Талмуда сведений о том, сколько было выпито водки, вина, шампанского, с кем, в котором часу и в какой день недели, кто кого избил, кто к кому и от кого ушел и что при этом подумал. О самом море и о принятии солнечных ванн упоминания практически не встречались. Витя слушал молча и продолжал ждать чуда от огурца, Таня все сильнее прижималась носом к его плечу и лишь изредка поправляла сказительницу, когда та по молодости лет ошибалась в количестве литров. Я курил сигарету за сигаретой, тоскливо ожидая окончания банкета. Мне и раньше не приходилось рассчитывать на значительное место в Крюковской космогонии, теперь же Таня своим поведением ясно дала понять - мое место в подмастерье у Гефеста, для таких как я вход на Олимп воспрещен. Да, Таня не мелочилась, она упорно искала финансового кита, который будет прочно держать ее мир на недосягаемой для других высоте, но при случае не брезговала и атлантами. Лишь один вопрос оставался неясным - сколько времени займет заключительный этап поминок, когда мне собственно дадут раздуть меха и продолжить ковать чужое счастье. Краски дня растворялись в сумерках, фигуры Светы и Марины, сидевших напротив, превращались в плоские серые силуэты, машущие руками, а конца былинным сказаниям видно не было. И только после рассказа Светы о том, как ее и Марину поздним вечером сняли на пляже два каких-то кадра, потративших всю ночь на ухаживание с танцевальными номерами и кучу денег на шампанское, а утром получивших в награду поцелуй в щечку и благодарность за хороший вечер, Таня вздрогнула и, взяв Витю под руку, сказала:
- Поехали гулять!
- Мне надо переодеться - возразила Марина.
- Так давай! Чего сидишь?! Светка, ты едешь?
- Я не могу. У меня экзамен завтра.
- Как хочешь. Наливай Витек, пьем и едем!
- А я как же?! - обиделась Марина.
- Не ссы, макуха! Подождем - куда деваться.
- Я - мигом! - Марина выбралась из-за стола и поспешила к выходу, скользя плечом по стенам.
На меня Таня даже не посмотрела. Такого паскудства я не ожидал. То, что Крюкова не считала меня мужчиной, достойным ее постели, я уже привык. Не всем дано быть богами, кому-то нужно и храмы строить, да и мусор убирать за посетителями тоже кому-то надо. Но то, что Крюкова пренебрегла мной как личностью, глубоко оскорбило. Задыхаясь от обиды, я ушел в ванную. На вешалке, около полотенцесушителя висел японский халат. Влупив, что было силы, кулаком по наглой драконьей морде, я громко выругался и закурил сигарету. На глазах появились жидкие линзы, мешавшие четко видеть действительность. Нет, я не плакал. Есть люди, которые никогда не пьянеют, я никогда не плачу. Я не плакал, когда в шесть лет впервые заблудился в этом мире, сев не на тот автобус и заехав в другой город. Не плакал и после того как, все-таки найдя свой дом, получил в этом доме очень болезненный урок наблюдательности. Я не плакал, когда родители, уехавшие на север за длинным рублем, через полгода вернулись домой в цинковых гробах и с почетной грамотой от дирекции химзавода, заменившей щит. Я не плакал на похоронах лучшего друга детства, которого любил больше, чем родителей…
На поминках я отрешенно смотрел на знакомых и незнакомых мне людей, степенно и со знанием дела обсуждавших надписи на венках, траурное шествие и закуски, слегка жалел миловидную, пухлую от природы и от слез невесту, громче всех убивавшуюся на кладбище, и молча пил водку. Рядом со мной сидела наша школьная подруга, за четыре года успевшая набраться большого жизненного опыта от двух неудачных браков и носившая в животе третьего ребенка. Загрузившись в кафе под завязку, я отправился проводить подругу. До глубокой ночи мы вспоминали светлое детство, чесали языки, а потом и половые органы. А потом друг приходил ко мне несколько лет по ночам, скрашивая серые сны, живой и здоровый, с доброй улыбкой в уголках губ, просто и убедительно объяснял, почему его так долго не было, отпускал свои любимые шуточки, а я радовался как ребенок и никогда не плакал. Даже по утрам, когда друг возвращался в свой мир, а я - в свой.
Иногда, конечно, бывают сбои. Виной тому черный ящик с чередой картинок. Когда Курт Рассел, или как там его, корчащий из себя чикагского пожарного, держит над пиротехническими эффектами из якобы последних сил предателя пожарного дела и говорит: "Ты упадешь - мы упадем!" или когда псевдолетчик Леонид Быков в память о друге, не вернувшемся с боевого вылета, что в общем-то на войне - дело обычное, машет рукой и динамики рвет мотив "Смуглянки", одним словом, когда режиссеру удается размазать сентиментальные сопли по всему экрану - мои слезные железы воспаляются.
Почему так происходит - не знаю, может, потому, что в жизни люди умирают проще, без длинных страстных монологов и многозначительных трагических пауз, заполняемых симфоническим оркестром, а вид и запах разлагающегося тела вызывает страх, печаль, отвращение, зависть - все что угодно, только не слезы.
Втянув пятью затяжками весь никотин сигареты, я немного успокоился, всполоснул лицо, и вернулся на кухню. За столом сидела Света и разглядывала осиротевший без Вити огурец.
- А где все?
- Маринка ушла. Переодеваться.
- А эти? - я неопределенно махнул рукой.
Вместо ответа из-под закрытой двери зала вырвалась мелодия "Владимирского централа" и модный бард затеял бессвязный рассказ о несправедливых правилах игры в очко.
Для того чтобы представить, чем люди занимаются под такую музыку, не нужно обладать богатой фантазией. Достаточно заглянуть в ближайший кабачок и все станет ясно. Под такую музыку толстые дяди средних лет, полысевшие от чрезмерного служения отчизне, любят водить хороводы с молодыми смазливыми девицами и ронять слюни им на плечи. В паузах между порывами "ветра северного" толстые дяди подогревают дам шампанским и кормят их небылицами об уморительных похождениях Николай Федорыча из соседнего отдела. Девицам такая музыка тоже нравится, они любят, чтобы было интересно и со смыслом, а еще они любят настоящих мужчин и искренне верят, что их пригласили в ресторан только для того чтобы потанцевать и таким образом начать длинный как беременность период ухаживания.
"Вот, п… потерпеть не могла!" На глазах опять появились жидкие линзы. Я опустился на свое место и снова закурил сигарету. Пришла пора сдаваться, я устал, чисто по-человечески устал - от Крюковой, от ремонта, от кегельбана, от жизни. Есть люди умные, а есть… упрямые. Так вот я, наверно, упрямый. Но любому упрямству есть предел.
Желание реставрировать этот хлев любви, выветривалось громким дыханьем "ветра северного" и когда "Владимирский централ" завыл во второй раз, исчезло окончательно. Я с удивлением посмотрел на остатки тризны, на мрачный силуэт Светы, и спросил себя, что я - старый дурак - тут делаю. Ни любви, ни денег, ни уважения, ни даже внимания. Как я мог так опуститься?! Ведь множество раз Крюкова намекала, говорила, подтверждала своим поведением, что я ей абсолютно безразличен. Чего я мучаюсь, зачем страдаю?! Ведь это же смешно! Ничего у меня с ней не вышло бы. Это даже не мой образ жизни… Ладно. Пусть валят, куда собрались, а потом и я уйду. Все. Мне здесь делать нечего. Благотворительный фонд Балдахинова заканчивает свою работу. До свидания, пишите письма! Я почувствовал, что на этот раз смогу это сделать, и мне стало легче. Черт побери, жизнь продолжается! Не помирать же теперь из-за этой дуры.
- Света!
- А?
- Ты чего грустишь, к экзамену не готова?
- А чего готовиться - я на платном, - Света плеснула в стакан минералки, отпила половину, поморщилась и стряхнула пепел в стакан.
- Я понимаю, просто у тебя какой-то странный способ подготовки к экзамену.
- Не волнуйся. Тройку мне поставят.
- А почему - тройку?
- На больше денег не хватило.
- Да-а! Времена изменились. Когда я учился, взятки давали домашней колбасой, салом, шампанским.
- А ты чем давал?
- Ничем, я все как-то больше головой. Конспекты, чертежи - все такое.
- Тю! Идиотизм! Что мне - делать больше нечего?!
- Логично. А ты на кого учишься, Света?
- На экономиста.
- Ага! Ну да, действительно, на кого еще сейчас учиться. И много тебе еще до окончания?
- Много - шестьсот баксов!
- Слушай Света. Я чего-то не пойму. Зачем тебе образование? Ты ж все равно не учишься, только деньги тратишь. У тебя уже есть Дёма, у Дёмы машина, чего тебе еще надо?!
- Это не его опель. Он у папика берет, - Света допила минералку. - А ты, говоришь, сам учился?! Книжки по ночам читал?!
- Ну!
- И кто ты теперь?!
Достойного ответа не было и я промолчал. Молчала и Света. Замолчал даже "Владимирский централ". На кухню вышла возбужденная Крюкова и включила свет. В коридоре за ее спиной показался Витя, по его лицу перекатывалась довольная ухмылка.
- Смотри! Сидят, надулись! - удивилась Крюкова. - Вы чего?!
Я продолжал молчать, мысленно посылая всю компанию подальше. Света тоже молчала по каким-то своим причинам. А вот Крюковой явно хотелось поговорить:
- Нет, ты посмотри, Витек! На минуту одних оставить нельзя! Что тут у вас произошло? Признавайтесь!
- Слушай, Танька, отстань. Хозяйка каждый вечер достает своими бреднями, еще ты тут мозги паришь, - Света затушила сигарету и поднялась.
- Может, проводить? - заговорил во мне недобитый рыцарь.
- Спасибо, я знаю дорогу, - Света сгребла с подоконника сумку и направилась к выходу.
За ней последовали Крюкова и Клименко, я остался сидеть. В моем распоряжении оставалось еще пол-литра минералки, оставлять ее я не собирался.
Сначала из коридора доносились шорохи обувавшихся, потом лязгнула дверь и зазвучал саунд-трэк прощальной сцены:
- Мам! Ты что - уходишь?!
- О господи! Начинается! Идите, я вас догоню!
- Не уходи, мам!
- Прекрати, я сказала. Тебе спать пора, уже десятый час. Ты помолилась?
- Еще нет.
- Давай! Только быстро.
- Отче наш… мама останься!
- Так. Не отвлекайся, продолжай. Что там у нас дальше?!
- На земле и на небе… останься.
- С тобой дядя Денис останется. Давай побыстрее - меня ждут.
- Хлеб нам дай и… воду и… забыла.
- Прости долги и не искушай лукавого. Аминь! Пока доченька. Веди себя хорошо! - прозвучал громкий чмок поцелуя, слова: "Денис! Мы пошли!" и хлопок закрывшейся двери, затем Надя прошла в зал и наступила тишина.
Я встал и, потянувшись как после долгого сна, принялся собирать вещи. Вещей оказалось много. Сложив в сумку чертежи, рабочую одежду, книгу Уэстлейка "Проклятый изумруд", которую читал в минуты "тягостных раздумий", я допил минералку и задумался о способе транспортировки инструмента. Мои размышления прервала появившаяся на кухне Надя.
- Дядя Денис! Вы что, тоже уходите?!
- Да, Надя, пора, засиделся я тут у вас.
- А как же Алладин? Вы же обещали?!
- Что ж, пошли.
Около часа я играл с Надей (точнее сидел рядом и хвалил ее за особо красивые падения Алладина на горячие угли), размышляя о том, как быть дальше. Игра своим однообразием навевала сонливость и мысли подобно Алладину в самый неподходящий момент срывались на жгучую злость к озабоченной мамаше. Почувствовав, что засыпаю, я оставил Надю наедине с Алладином, сложил инструмент на место, решив заехать за ним как-нибудь потом, бросил последний взгляд на шкафчик, который собирался в этот вечер повесить, и, кинув ключи на тарелку с огурцом, удалился.
На душе было легко и спокойно, как у прозелита, вернувшегося к языческому вероисповеданию.
