donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
Несчастный случай
Часть16. Непонятка
Остальные дни недели прошли по тому же сценарию и большим разнообразием сюжета не отличались. Корейцы, нарвавшись на золотую жилу дешевой рабочей силы, заметно расслабились и уже не носились, как брокеры по бирже, взволнованно крича и жестикулируя. Движения их стали размеренными и плавными, как у русских купцов после бани. Корейцы сменили требовательный "check" на приторный до тошноты "o-o-o-oka-a-ay!", ставший неизменной основой интернационального общения. Им удалось вложить в это нехитрое слово шесть значений и восемь интонаций с легкостью, способной вызвать черную зависть даже у Эллочки Людоедки. Оказалось, что с помощью окея можно не только одобрить хорошо сделанную работу или вдохновить на выполнение оной, но также поздороваться, стрельнуть сигарету, узнать время, рассказать о жене и даже обсудить превратности погоды. А Паку, ставшему временным предводителем команды техобеспечения, даже удалось охарактеризовать особенности нынешнего политического строя. Свое отношение к режиму Пак выразил коротко и ясно: "Ельцин - okay!". Механикам слово понравилось и они стали сыпать океями направо и налево, наваливая в фундамент новой Вавилонской башни до двухсот океев в час. Слушая обстоятельные беседы, состоявшие из восьми океев и трех улыбок, я понимал только то, что зря потратил два года на изучение английского. Тонкие оттенки, вкладываемые окружающими в это слово и иногда вызывавшие дружный смех с обеих сторон, от меня ускользали. Я злился и посылал всех океявших подальше.
Переводчик Ли тоже не старался разнообразить свой лексикон. С утра он занимался в основном тем, что здоровался со всеми некорейцами, причем по его довольной улыбке нельзя было понять, то ли он действительно рад четвертой встрече с тобой за последние два часа, то ли это тонкий восточный юмор.
На этом унылом фоне заметно выделялся Чонг. Толстяка по праву можно было назвать полиглотом. За выдающиеся успехи, достигнутые при установке несущих ферм, Чонг присвоил Анатолию Анатольевичу Терикову высокое звание "O-o! Number one!", воспринятое, впрочем, довольно подозрительно и сопровождавшееся комментариями в том смысле, что здесь Чонгу не Кишинев и перед тем как говорить - надо думать головой, а не животом и, вообще, чукчам слова не давали. Чонг выслушал Толика с неизменной улыбкой и завершил диалог смачным океем.
Но и у Чонга были недостатки, причем, не менее крупные, чем он сам. К вредной привычке - курить чужие сигареты - довольно скоро добавилась не менее поганая - мешать мне спать в обеденный перерыв. По всей видимости, Чонг решил выучить великий и могучий только за то, что им разговаривал Ельцин, для чего избрал проверенный метод погружения. К половине первого, наевшись до отрыжки, Чонг начинал испытывать жажду общения и спускался в нашу бытовку в поисках источника новых слов и дармовых сигарет. Усевшись на свободное кресло, Чонг внимательно прислушивался к беседе Валеры и Толика, разгадывавших очередной кроссворд, после чего старательно повторял мудреные названия финских озер, якутских лодок, турецких президентов и понимающе улыбался, почесывая правую руку о жесткую щетину макушки.
Меня же волновали несколько другие проблемы. По ночам я с упорством и мечтательностью папы Карло собирал навесной шкафчик и никак не мог решить, чего больше в моем поведении - благородства или позерства, и чего такого необычного я все еще жду от Тани, если ждать уже абсолютно нечего, все и так ясно. В два, а то и в три часа ночи, так и не разобравшись в своих чувствах, я отправлялся спать в любезно предоставленную Надей спальню. Пока я на полусогнутых добирался до постели, Надя лежала на диване номер два и робко посматривала на меня, прикрывая одеялом отсутствующую пока грудь по всем правилам американского кино. Услышав скрип пружин, Надя поднималась и шла к выключателю, смешно виляя маленькой попкой в белых хлопчатобумажных трусиках, полуоткрытая дверь темной спальни ее не смущала. "Дура ты, Таня, дура! Отрастила такую задницу, что даже Менделееву не снилась, а ума как у пятилетней! Так ни хрена и не поняла из воскресной проповеди. И зачем я распинался?! Сразу видно, что ничего кроме "Анжелики" не читала, - думал я, накрываясь простыней и невольно цепляясь взглядом за холмики лопаток Надиной спины. - Мыслимое ли дело - оставлять здорового, сексуально озабоченного мужчину наедине с наивной десятилетней девочкой, да еще ночью? Хорошо еще, что я не Гумберт Гумберт… хотя, тут хватило бы и одного… да будь я Гумбертом хотя бы наполовину!..". Впрочем, Надя, погасив свет, быстро отвлекала меня от занятий низшей математикой страстными просьбами рассказать ей какую-нибудь страшную историю, без которой она, якобы, не могла спокойно уснуть. Я пробовал убаюкать Надю современными колыбельными о Черной Руке; о жене, купившей пирожок с пальцем протухшего мужа; о Фредди Крюгере, кусающем за бочок непослушных детей; о принце Этуше, улетающем от стаи Алис в страну зазеркальных сновидений пана Фрейда; но, обычно, засыпал первым, предоставляя Наде возможность самой разбираться в словесном винегрете из Крюгера, Крюкова и cucumber , щедро приправленном океями. Понятное дело, что по утрам я чувствовал себя убитым как 26 Бакинских комиссаров и первую половину дня жил и работал под девизом: "Ну и что, что зомби?! Зато я встал и пошел". Корейцев сладкие напевы заряжали меня эмоциями некультурного ковбоя, но, в отличие от Геббельса, я лишь крепче сжимал рукоятку молотка и мечтал только о тридцати семи минутах сна в обеденный перерыв. Двадцать три минуты из шестидесяти, отпущенных на обед, я тратил на поиски пропитания в близлежащих горячих точках. В те дни я не очень заботился о разнообразии меню и постепенно перешел на рацион зоопарка, питаясь, в основном, бананами и шаурмой. А шаурма - такое блюдо, которое хорошо готовится корейцами, но очень плохо переваривается в их присутствии и вообще обеденный перерыв священная традиция, придуманная задолго до боулинга и до корейцев, и даже если б господь бог вздумал явить чудо второго пришествия в обеденный перерыв, тем самым отвлекая меня от сна, я послал бы его ко всем чертям.
Впрочем, объяснять все это Чонгу я не считал нужным да, наверное, и не смог бы. Вместо этого я принимал сидячее положение и 15-ть минут ласково уламывал Чонга идти отсюда на х…. Обычно меня поддерживал Толик. Отложив кроссворд, он не менее душевно и пространно стыдил Чонга за назойливость, нежелание добросовестно трудиться, толстый живот и нездоровый интерес к девушкам. Чонг продолжал улыбаться и как эхо повторял последние слова несложных фраз. Получив сигарету, Чонг уходил, но обещал вернуться. Заключительный окей толстяка я трактовал именно так.
Часть17. Цюбельбуллер и Моменталлер
К пятнице Чонг постиг азы разговорного русского и, уходя за пятнадцать минут до окончания обеденного перерыва, то ли попрощался, то ли прокомментировал цель своего путешествия словами: "посель на хуль!" и самодовольной улыбкой.
Больше всех обрадовался Толик:
- Ты смотри! Соображает! Даром, что намбаван.
- Не… не намбаван. Скорее Number two, - сказал я, зевнув. - Намбаваном был здоровый как петух попугай, которого нашему кэпу подогнали на Кубе в обмен на спирт. Так этот попугай…
Я замолчал и закрыл глаза, погружаясь в вязкое болото памяти.
Попугай действительно был дивный, белый и невинный как невеста. Кэп на радостях назвал контрабандного попугая Аркашей. Но Миша Савосин был другого мнения. По штатному расписанию Мише, как радисту и старшине, полагалось убирать у командира, что он и делал, не напрягаясь, раз в неделю. Остальные 15-ть приборок Миша проводил в радиорубке, сидя на столе для профилактических работ, покуривая трубку и ломая ножи на зеленых манго. Но с появлением попугая, активно метившего незнакомые места в капитанской каюте, Мише пришлось убирать два раза в день. По этому поводу Миша не стал ничего говорить командиру, он сказал попугаю. На четвертый день после появления попугая кэп вызвал меня в свою каюту, где под несмолкаемые ругательства Аркаши я быстренько отпечатал корабельный приказ №147 "О смене уборщика в капитанской каюте", а копии под грифом "секретно" отправил в Севастополь и Москву. Новым уборщиком командира стал зашуганный радиомеханик, а Савосин раз в месяц ходил к замполиту стирать пыль с не менее контрабандного чучела крокодила…
- Это - когда ты плавал? - разбудил меня голос Толика.
- Плавает - твоя премия в чаше Генуя, а моряки - ходят, - уточнил я, с трудом открывая глаза.
- Почему это ходят?
У Толика проснулась тяга к знаниям, а, может, просто язык зачесался, как когда-то у Коромыслина, терзавшего меня этим вопросом на протяжении четырех месяцев и все-таки вытянувшего из меня признание, что хотя моряки всегда и везде ходят, но все равно иногда, очень редко и незаметно для глаза, плавают. Тогда я дал слабину и согласился, что дрейф при определенных обстоятельствах и с большой натяжкой можно назвать плаванием. После чего мне пришлось два года выслушивать откровения Егора в стиле Галилея: "а все-таки моряки плавают!". Повторять ошибки молодости я не собирался.
- Видишь ли, Толик, вести семантический спор о разнице между судоходством и мореплаванием - затея пустая и бессмысленная, к тому же требует большого количества времени и пятнадцати минут тут явно не хватит. Постарайся принять это утверждение на веру. Ты же не задаешь дурацких вопросов священникам, почему Ной высадился на горе Арарат, а не отправился покорять Эверест. Вот и не трогай моряков, пусть себе ходят, как завещал великий Ной. Я ж тебя не спрашиваю, зачем ты носишь рокерский бандан, хотя в твоем возрасте и с таким количеством волос это выглядит немного странно.
- Ничего странного, - Толик снял с головы бандан и посмотрел на огненную надпись. - Это чтоб пот в глаза не лез.
- Вот видишь, оказывается, все можно объяснить, - ответ Толика меня слегка озадачил, но не смутил. - Поверь мне на слово, моряки ходят всегда и везде, по-маленькому и по-большому. Можешь считать это морским термином, арго, эвфемизмом. Кстати об эвфемизмах. Вот ты, например, знаешь, почему славянские племена медведя назвали медведем?
- Нет.
- А я тебе сейчас объясню…
- Слышь, моряк?! Подожди, не уходи, - не выдержал Валера. - Ты, может быть, забыл, так я тебе напомню, ты собирался рассказать о попугае.
- А-а, да! Точно… Так вот, уборщик у кэпа за три дня так научил попугая ругаться, что мы лишились доступа к корабельному спирту. Кэп поменял уборщика, но ничего изменить не смог. Попугай ругался так, что у нас в рубке было слышно. После этого кэп перестал выключать телевизор, а громкость врубал на всю катушку. Думал, попугай проникнется американским оптимизмом. Но за те два месяца, что оставались до конца похода, попугай не запомнил ни слова по-английски. Вот это я понимаю - чудеса педагогики… А Чонг все-таки человек, мог бы и быстрее научиться.
- Да какой он человек. Он - намбаван, - сказал Толик
- Если вы с Чонгом будете и дальше так усердствовать, то скоро в клубе проходу не будет от намбаванов, - высказал свое отношение к национальному вопросу Валера.
После обеда начался монтаж пластикового покрытия дорожек. Фирменное покрытие на стыках ложилось почему-то с перепадом, недопустимым для катания шаров. Пак, до этого молча руководивший нашей командой, сказал по этому поводу несколько волшебных слов, после чего для устранения дефекта использовал хитрый корейский прием, лупя со всей силы по столь дорогому сердцу и карману Семеновича покрытию увесистым "манчо". Идея мне понравилась и я принялся махать молотком с таким усердием, что даже добился двух намбаванов, но вдоволь насладиться этим занятием мне не дал Бух, в этот раз посетивший кегельбан не в поисках китайских развлечений, созерцание монтажа дорожек его не интересовало.
- Денис! Бросай это фуфло. Для тебя есть настоящее дело.
- Что, опять дерьмо проталкивать в женском туалете?
- Нет. Бери выше. Надо почистить заборные решетки кондиционеров.
- Лето только началось. Давай потом.
- Нет, надо сегодня. Ночью нечем было дышать.
- Ладно, все будет Цюбельбуллер и Моменталлер.
- Что не выспался?! - безошибочно определил Бух, познакомившийся со швейцарским вратарем Цубельбюлером и немецким судьей Мументаллером на заключительном этапе строительства клуба, когда нам приходилось работать по 14-16 часов в сутки.
- Да, есть немного - я выписал головой восьмерку в знак согласия.
В последние годы в результате хронического недосыпания у меня развилась странная форма эхолалии. Источником заразы стал телевизор. До предела устав на работе, я приходил домой, ужинал и, если везло, смотрел футбол, сощурив глаза, что твой кореец, валясь с кровати от усталости и засыпая на полу. Усталый мозг фиксировал новые сочетания звуков, упоминавшиеся более трех раз в течение часа по непонятным мне признакам и потом крутил записи месяцами, искажая их по своему усмотрению.
Впрочем, пожаловаться на отсутствие обычной формы эхолалии я тоже не мог. В голове уже много месяцев варилась каша из назойливых как весенние мормоны музыкальных хитов, заезженных со времен изобретения колеса журналистских штампов, подчас странных наставлений Буха и обрывков разговоров с Таней. Это далеко не органическое соединение производители рекламы активно приправляли бульонными кубиками, жевательной резинкой, печеньем "Рафаэлло", дешевыми порошками, дезодорантами, прокладками и словами "крэкс, пэкс, фэкс", надеясь, что и в моем сознании вырастет дерево с золотыми плодами потребительских желаний. Но на этой свалке информации, в которую превратилась моя голова, росла только злокачественная опухоль эхолалии. Я по-прежнему считал лучшим средством от перхоти - бритвенный станок, а самым удобным способом избавления от чрезмерного потовыделения - чтение книг. Сенсационные открытия в области медицины, развеявшие последние сомнения скептиков в том, что "попки теперь дышат намного свободнее", не производили никакого впечатления даже на мою задницу, она по-прежнему дышала редко и с натугой. И все-таки свое дело реклама делала. Выслушав очередные наставления Здановича о том, как правильно строгать древесину, пилить металлическую трубу или красить стены, я задумчиво чесал затылок и вспоминал последние слова толстой тетки, доставшей соседку чистящим порошком.
"Комет" - он и микробы убивает", - обнадеживал я Валеру в таких случаях и этими словами как бы заканчивал мысль Здановича.
По каким критериям работала память - не знаю. Когда я учился в институте, то не мог запомнить фамилию какого-нибудь Петра Ивановича, третий семестр вдалбливающего МК в мою чугунную голову. Видать, я нечаянно зацепил Цюбельбуллера, когда копался в памяти в поисках следов контрабандного попугая.
- Моменталлер - это хорошо, - сказал Бух. - Но все-таки постарайся успеть до детской дискотеки.
- А что - сегодня пятница?!
- Да! Просыпайся! Уже пятница и очень давно.
- Тогда я не успею, - я посмотрел на часы.
До начала детской дискотеки оставалось меньше двух часов. Чистить забившиеся пылью решетки - работа несложная: махай себе кисточкой да покуривай. Одна пакость - решетки располагались на потолке, а высота потолков семь метров, к тому же только две решетки располагались над танцполом, чтобы добраться до остальных, придется убирать столы и стулья. Да еще сборка-разборка лесов, они хоть и на колесах, но через перила, отделяющие один ярус от другого, не переедешь. В общем, куча времени и проблем.
- Давай завтра с утра, - предложил я.
- Надо сегодня! Денис, постарайся, - Бух обвел взглядом зал. - Я тебе дам трех инструкторов в помощь. Они все равно ни хрена тут не делают.
- Давай я лучше возьму Валеру и Толика, а покрытие подождет.
- Нет, пусть они работают. Нечего их отвлекать. Мне надо сейчас уехать, так что я на тебя надеюсь, - подбодрил меня Бухырин, отправляясь читать инструкции инструкторам.
- Постараюсь, - ответил я, пытаясь вспомнить, где леса. С тех пор, как Роман ремонтировал "осьминога", я их что-то не видел… Мои сомнения разрешил Валера, от души лупивший по пластиковому покрытию соседней дорожки и через удар приговаривавший: "очень дорогое покрытие - не дай бог кто-нибудь в обычной обуви наступит".
- Валера, ты случаем не знаешь, где леса? Что-то я их давно в нашей бытовке не видел.
- Леса на улице уже три дня стоят. Ты что, слепой?!
- Да я на улицу и не выхожу почти.
- А на работу ты как попадаешь?!
- Как всегда - с закрытыми глазами.
- Ну, тогда спеши, а то пропустишь редкий аттракцион - на лесах Сиротинка сидит и матерится не хуже твоего попугая.
- Кондиционерщик что ли? Подпольный брат Морошки?!
- Во-во он самый.
- А какого хрена кондиционерщики наши леса взяли?
- Наверно, Зданович на вышке экономит.
- Плохо, мне срочно леса нужны. Бух сказал вентиляцию в зале почистить.
- Так тебе помочь?!
- Бух сказал тебя не трогать, он мне инструкторов обещал подогнать. О! Гребут, крейсера.
Ко мне подошли три молодых парня лет двадцати - двадцати двух. Взглянув на спокойные лица борцов с пылью, я почувствовал себя переводчиком Ли. Не в силах найти в этих трех картинках хотя бы два отличия, я решил запомнить хотя бы одного инструктора, выделявшегося дорогим спортивным костюмом.
- Тебя как зовут? - обратился я к спортсмену.
- Па-Павел, - почему-то смутившись, ответил инструктор.
- Да. Жалко, что не Денис.
- А почему? - удивился инструктор.
- Если б Денис, то я бы сразу запомнил. Как ты говоришь, тебя зовут?
- Павел. Можно - Паша.
- Ты высоты сильно боишься?
- Нет.
- Вот и хорошо, будешь старшим. Пошли!
Прихватив инструкторов и поминая через слово Цюбельбуллера и Моменталлера, я вышел на улицу, где на лесах на высоте десяти метров гордый и спокойный, как орел, сидел Сиротинка, опоясавший тучное тело монтажным поясом. В одной руке он держал медную трубку, в другой - сигарету.
- Эй, на марсах! - бодро крикнул я.
- Что надо? - спокойно отозвался Сиротинка.
- Леса нужны. Тебе долго еще?
- Завтра приходи.
- Мне сегодня нужны. Причем, срочно! - ругаться из-за таких мелочей, как работа, я не любил, но пришлось держать марку перед инструкторами.
- Подождешь. Не видишь - работаю.
- Я вижу, что ты куришь.
- Не твое дело. Вали отсюда!
- Слышишь ты, кабан! - я не на шутку рассердился, кровь и моча атаковали голову с флангов. Инструктора, скрестив руки на груди, сосредоточенно молчали. - Специально для кондиционерщиков повторяю: мне нужны леса. И побыстрее. А будешь много п…ть - стряхну как сливу.
Я зло толкнул леса и они едва заметно зашатались. Сиротинка от неожиданности выронил сигарету и, кинув ей вдогонку медную трубку, обеими руками вцепился в перекладину лесов: - Ну, ты, падло, достал меня! Отойди от лесов!.. Вот подожди, я спущусь, мы с тобой разберемся!
- Заморишься разбираться. Я бегаю быстро, - я опять толкнул леса.
- Зато я быстро падаю. И будь уверен, я хоть и не снайпер, но если упаду, то постараюсь не промазать. Будешь ходить как ультратонкая прокладка.
При таких габаритах намерения Сиротинки имели под собой реальную почву.
- Ладно, черт с тобой, - я убрал руки с лесов. - Сколько тебе еще времени надо?
- Сейчас систему прогоним и забирай свои леса. Минут за сорок думаю - управлюсь.
- Смотри! Я через полчаса приду.
- Иди-иди, не пугай. Я - пуганый.
- Привет! - мне в спину ударил до боли знакомый голос.
Я опустил взгляд с небес на грешную землю. Рядом со мной стоял Леший - Леша Лужников, два года назад узревший лик божий в ограбленной квартире и с тех пор постигший тайный смысл бытия. Грубые черты лица и всегда прищуренный левый глаз придавали Лешему сходство со средневековым пиратом, а особо впечатлительные девушки даже видели в нем сексуального маньяка. К тому же Леша был альбиносом не только снаружи, но и внутри. Мать природа, создавая этот редкий экземпляр, явно пожалела краски. Во всяком случае, со школьных времен у него не все было в порядке с серым веществом. Положение исправил заезжий священник, на совесть запачкавший Лешему мозги. С тех пор, как утомленная Лешим жена сбежала в Турцию, оставив на память о пятилетней совместной жизни квартиру и ребенка, Лужников относился к добыче хлеба насущного с беззаботностью птички небесной. Отдав сына на воспитание бывшей теще и бросив тихую, спокойную работу кладовщика на базе электротоваров, Леший второй год бродил по городу в поисках нового места применения своего духовного предназначения. В свободное время я любил послушать его несвязные речи о благодати господней, неизменно заряжающие меня бодростью и атеизмом.
- Привет - не окей, приветам я всегда рад, - я отложил попытку метким словом сбить Сиротинку с лесов.
- Я смотрю - ты работаешь, - явил очередное чудо наблюдательности Леший.
- Да уж, не прохлаждаюсь.
- Я как раз к тебе шел.
- А что случилось? Ожидается внеочередное пришествие с раздачей горячих путевок? Ты пришел по дешевке купить мою душу?!
- Не совсем, - туманно ответил Леший. - Егор предлагает сходить в баню, я собираю деньги на билеты.
- Да-а-а… баня - дело хорошее.
- Так ты пойдешь?!
- Не знаю. А когда баня?
- В воскресенье в шесть часов. Я как раз за билетами иду.
- В шесть… в шесть у меня работа заканчивается, ну ладно, согласен. Попарить Цюбельбуллера не мешает.
- Какого Цюбелибю… того, с которым ты в корпорации работал, когда был главным инженером? - в котелке у Лешего продолжала булькать и кипеть густая, вязкая каша, заваренная священником и подсоленная Егором, до состояния манны небесной этой каше было безнадежно далеко.
- Нет. В данном случае я имею в виду того извращенца, из-за идиотских желаний которого мне в последнее время плохо спится по ночам. И я начинаю подумывать о том, чтобы действительно продать душу по сходной цене.
- А понимаю, ты говоришь о Мефистофеле!
- Окстись, Леший! Кроме корейских братьев во Христе, да тебя я больше никого похожего на слуг сатаны не видел.
- Ха-га! Понимаю, это такая шутка! Ты опять шутишь, ха-га!
- Да нет, Леша, нет. Не напрягайся - у тебя еще много дел сегодня. А то ты сейчас на радостях забудешь, куда идешь, - я достал червонец и протянул Лешему. - Баня - та же?
- Да, возле универмага.
- Хорошо я подойду, а сейчас извини - некогда, работы полно. Твой старый шаман наколдовал, что мне придется в поте лица своего добывать шаурму, так вот - передавай ему привет и скажи, чтоб больше так не делал.
- Денис, ты не прав! - Леший попытался встать на защиту своего высокого покровителя и в очередной раз направить меня на путь истинный. Глаза Лешего, и так мутные от природы, заволокло дымкой религиозного опиума, разболтанные шестерни шарманки пришли в исходное положение и с его губ уже готовы были сорваться первые звуки хита всех времен и народов.
- Леша, иди ты в баню! Тебя там уже заждались. А в воскресенье, если не забудешь - мне все расскажешь. Тогда я тебя обязательно послушаю. А сейчас извини, меня ждут апостолы, - я кивнул в сторону безучастных инструкторов. - Им предстоит сдавать нормативы по Нагорной проповеди. Пока!
Расставшись с Лешим, и выбив из Сиротинки обещание, освободить леса через двадцать минут, я увел инструкторов в клуб убирать столы и стулья.
Расчистив место для работы, мы вернулись к лесам и еще полчаса курили в ожидании. Когда Сиротинка освободил леса, до начала дискотеки оставалось 53 минуты, времени - в обрез. Да еще инструктора попались все как на подбор солидные. Не то чтобы толстые, просто очень долго думали перед каждым движением. Оно, в общем-то, и правильно: десять метров - не шутка, падать никому не хочется. Но такая извращенная медлительность действовала мне на нервы. Я всегда считал, что медлительнее меня нет человека на свете, но теперь убедился, что есть и даже несколько. Цюбельбуллер и Моменталлер и то больше помогали мне разбирать леса. Взвалив на плечи две секции лесов, я ворвался в зал. Все столы и стулья стояли на местах.
"Не иначе опять официанты нагадили!" - решил я, ставя леса возле перил.
Ни разу за два года мне не довелось спокойно посидеть и отдохнуть в клубе, бойкие официанты и официантки сменяли пепельницы по три раза на сигарету, а коктейли уносили недопитыми на треть, стоило обратить свое внимание на сцену и на несколько секунд выпустить бокал из рук. Но, после того как эти холуи свистнули у меня полбутылки шампанского в новогоднюю ночь, пока я играл с Романом в бильярд, я пропитался прямо таки классовой ненавистью к этим гладким мордам, в хороший день снимавшим такую жирную пенку чаевых, какие мне не выдавали и за полгода в виде зарплаты. С одной стороны я им тихо, по-доброму завидовал, с другой - понимал, что сам не смог бы так сладко улыбаться и юлить перед еще более противными, чем у официантов, рылами клиентов, даже если б мне предложили за это в два раза больше денег.
"Ну, попадется мне сейчас официант, - думал я, сгребая столы в угол. - Разделаю, как Рейган ножку Буша".
Долго ждать мне не пришлось, из кухни, резкий как поднос, прибежал розовощекий официант с короткой стрижкой и лицом с упаковки детского питания "Малыш". На еще не убранные мной столы он норовил примостырить пепельницы.
Я долго копил злость, но тут лопнул как Лейденская банка.
- Эй, ты, кругложопый! - Запоминать имена официантов в нашем клубе - дело неблагодарное, они меняются чаще, чем пепельницы на столах. - Ты какого х… лепишь на столы эту икэбану, а ну давай - убирай свои горшки вместе со столами, пока я их не побил об твою морду. Ты что, не видел, что столы убраны?! Какого хрена назад их расставил?!
- Я думал…, - попытался оправдаться официант.
- Ты думал! Будешь думать, когда тебе скажут, а сейчас убирай столы, да побыстрее, потом будешь губой шлепать. Тоже мне Моменталлер нашелся! Давай-давай, шевелись!
- Денис! Ты чего моих официантов обижаешь?! - из-за бара разрисованная, как бубновый туз, вывалила Таня и включила рентген своих глаз на всю катушку.
Она была в чайном платье эпохи зачарованного странствия. За те пять долгих дней, что я ее не видел, Таня не постарела и не подурнела, как я это себе представлял. Со мной такое часто бывает - когда долго не видишь человека, к которому привык, то едва заметные изменения внешности, неразличимые при постоянном общении, больно бросаются в глаза. А тут - ничего подобного. Даже похорошела.
Таня работала в клубе шестой месяц, но в рабочей обстановке мы встретились впервые. От неожиданности я слегка опешил. Жернова мозгов заскрипели, перемалывая логическую цепочку: эту неделю Таня работает - сегодня пятница - по пятницам - детская дискотека. Все правильно - Таня работает на детской дискотеке.
- Ну что ты смотришь на меня, как Цюбельбуллер на Моменталлера, - я отвел взгляд в сторону. Таять я больше не собирался, но и нырять в бездонную глубину ее черных глаз пока не спешил. Я надеялся в ближайшем будущем взять несколько уроков плавания. - Твои официанты слишком много думают, им это не положено по штатному расписанию. Пусть радуются, что я их не бил. Я человек измученный корейцами и меня лучше не трогать.
- Это я им сказала столы на место поставить, через полчаса детская дискотека.
- А ты думаешь, чего это я такой веселый бегаю тут по залу?!
- Мне откуда знать. Мое дело зал подготовить.
- Твое дело!..
- Чего ругаемся?! - к нам подошел Бух, успевший справить нужду своих дел. За ним не спеша, шли два инструктора и несли секцию лесов.
- Да вот решетки собрался чистить, пока разобрал леса, официанты проявили инициативу и расставили столы на место, а теперь делают вид что так и было.
- Чайники! - резюмировал Бух. - Таня организуй!
- Хорошо, Юрий Владимирович, - Таня уменьшила яркость взгляда и убежала на кухню за официантами.
- Ты как будешь решетки чистить? - спросил меня Бух.
- Как всегда - кисточкой.
- Нет, - Бух отрицательно помахал головой и рукой. - Их нужно тщательно вымыть.
- Окей, - только и смог ответить я.
После показательного сбора лесов за четыре с половиной минуты я снял первую решетку, вручил ее Паше, отправил его на кухню и слез на землю - покурить и погонять официантов. Ко мне опять подошла Таня, по ее улыбающемуся лицу я понял, что на этот раз она не собирается ругаться.
- Денис, я хочу тебя обрадовать, у меня есть для тебя хорошая новость!
- Лучше не говори, я приблизительно догадываюсь, что за новость. Небось, мойка потекла или опять унитаз забился.
- Нет! Что ты, я уровень нашла!
60-тисантиметровый уровень, купленный мной специально для ремонта у Тани, пропал во время командировки, находясь под воздействием Таниных чар, я куда-то его засунул и никак не мог вспомнить - куда. Иногда я принимался искать его. Обыскивал все известные мне нычки покойного мужа и свои собственные, но безрезультатно. Единственной вещью, достойной внимания, которую мне удалось обнаружить в шкафу для верхней одежды, была книга 58-го года издания "Правила обслуживания посетителей ресторанов и кафе". Если не считать Надиных учебников - это была единственная книга в доме.
- Эх, если б все проблемы мира упирались в уровень, я может быть, действительно обрадовался. Но теперь меня волнуют несколько другие вещи.
- Ты еще что-то потерял?
- Да, вроде того.
- У меня дома?
- Частично.
- А что? Скажи, может, я и эту вещь найду.
- Вряд ли… эта вещь не имеет отношения к материальному миру.
- А-а-а.
- Такие дела.
- А ты приедешь сегодня ко мне?
- А ты что, поесть приготовила?
- Нет, я не успела. Сегодня ж детская дискотека. Я только встала и сразу на работу.
- Что-то я не видел твоей машины на стоянке.
- А я во дворе поставила.
- Понятно.
- Так что, приедешь?!
- Нет, работай спокойно. Сдается мне, что от обилия сладких корейских улыбок у меня будет язва. Что-то я их плохо перевариваю.
- А когда ты приедешь?
- Наверно, в понедельник, устал я что-то. Надо сделать технологический перерыв. Мне еще завтра и послезавтра работать. К тому же меня сегодня пригласили на воскресную проповедь в баню.
- С девочками? - поинтересовалась Таня.
- С мальчиками. Какие девочки с твоим ремонтом?!
- Ну, хорошо, не буду тебя задерживать - Таня умело отсекла едва прорезавшуюся ветвь разговора, не давая ей вырасти в главный ствол, и ушла ровнять официантов.
При смене решеток я начал выписывать на лесах пируэты а-ля Тарзан, надеясь привлечь внимание Тани своей силой и ловкостью, но и этот вид обольщения самки не принес успеха. Таня по-прежнему уделяла все свое внимание гладкошерстным официантам. Засмотревшись на Танин профиль, я поставил ногу мимо подмостки и, накрутив какой-то сложный элемент то ли из спортивной, то ли из художественной гимнастики, едва не свалился с семиметровой высоты. Таня даже не повернула голову в мою сторону.
"Ну и черт с тобой! - решил я. - Тоже мне, Клеопатра нашлась, пусть из-за тебя другие шеи ломают, а мне здоровье дороже".
Когда любители жирных чаевых убрали столы со второго яруса, на его середине красовалось характерное для клуба пятно.
- Это чего? - спросил проходивший мимо Бух.
- Яркий пример чрезмерного употребления алкоголя, - ответил я, собирая леса вокруг пятна.
- Наблевали что ли?!
- Ну да.
- Скажи Тане, пусть займется.
Таня, услышав свое имя, оставила выводок официантов:
- Что тут случилось?
- Все тоже и на том же месте. Наблевали, надо ковер почистить. Так что давай, работай! - я старался придерживаться официального тона.
- Что я тут сделаю?! Его в химчистку везти надо.
- А ты официантов напряги. Они у тебя умные, глядишь, чего-нибудь и придумают.
- Ты решил меня сегодня достать официантами?
- Нет, мне просто приятно смотреть как ты с ними работаешь.
- Я вижу, что ты от радости чуть с лесов не свалился.
- И на старуху бывает проруха, как, бывало, говорил Моменталлер, показывая желтую карточку Цюбельбуллеру.
Таня посмотрела на меня, слегка прищурив глаза. То ли с недосыпу, то ли еще от чего, но мне показалось, что я вижу в Таниных глазах знакомый блеск, из-за которого я согласился делать ремонт и не мог заснуть в ту ночь, когда гладил золотую змейку. Так ничего и не сказав, Таня ушла за подмогой.
Пока Паша мыл решетку, а официанты пытались оттереть пятно на ковре, я сидел на верху лесов, пытаясь попасть сигаретным пеплом в гладкую задницу розовощекого официанта и размышляя о том, что бороться с женской красотой все-таки можно. "Еще немного, - думал я, - и мне, наконец, удастся избавиться от этого проклятого наваждения. Столько девок вокруг ждут моей ласки, а я, как баран, уперся взглядом в Танину задницу, как будто никогда ворот не видал. Не-е-ет, все. Закончу по-быстрому ремонт и вперед - звезде навстречу".
Решетки над танцполом я чистил уже во время детской дискотеки. Роман включил свою иллюминацию, от которой зарябило в глазах и, чтобы мне было не так скучно работать, зарядил редко находивший применение стробоскоп. Детишки важно цедили через соломинку просроченное мексиканское пиво с долькой лимона, засунутой в бутылку - единственный коктейль, который разрешалось отпускать подросткам - и бегали курить в туалет.
Часть 18. "Не может быть!"
Воскресный вечер прошел не совсем так, как я намечал. Скромное желание - съесть что-нибудь в корне отличающееся от шаурмы, поваляться на диване и сладко уснуть с томиком Платона в руках - так и осталось неудовлетворенным. Сначала все шло хорошо: Коромыслин, Леший и еще пара бывших одноклассников ждали меня возле бани, как в старые добрые времена. Пока молоденькие банщицы, перехватившие эстафету у разбитых параличом и капитализмом старушек, приводили в порядок кабинет, я пытался втолковать Лешему разницу между южными и северными корейцами, но быстро оставил это бесполезное занятие, решив не портить себе настроение. Потом мы долго сидели в парилке, прочищая отравленные цивилизацией легкие сухим горячим воздухом с парами эвкалипта и засоряя мозги откровениями Лешего, истинно нам говорившего: "я никогда не потею"; купались в бассейне, пили липовый чай. Вдоволь напарившись, мы решили несколько расширить культурную программу и пошли в парк отдыха выпить пива на колесе обозрения. После третьего круга и пятой бутылки я пришел в то расположение духа, когда в серой и скучной жизни человека открывается место подвигу. Сильно геройствовать я не стал, только угостил всех шаурмой и, расставаясь с Витькой Кашловым, выпил на посошок бутылку водки. Что было после этого, я запомнил плохо. Помню, как голым купался в реке, в том месте, где еще недавно мечтал утопиться и исповедовался Лешему в чистой и светлой любви к неземной женщине с райским именем Таня и с опасной фамилией Крюкова. Леший радовался, как дитя, и все приговаривал: "Вот и хорошо! Вот и молодец! Господь тебя не оставит". Периодически Леший вытаскивал мое заблудшее тело из камышовых зарослей и, очистив лицо от тины, крестил на все лады, после чего я опять погружался в пучину реки. Егор сидел на берегу и тактично ждал, когда обряд крещения закончится. Потом я собирался идти в клуб и излить душу непосредственно Тане, но ноги отказали, да и друзья не помогли. Потом помню прищуренный глаз Лешего, отражающий фары встречных машин, и его идиотский вопрос: "Денис! Тебе что, плохо?", не дававший мне спокойно уснуть на заднем сиденье такси. Я зло мычал в ответ как Герасим, лишившийся Му-му, а Коромыслин переводил звуки му в слова: "Оставь его в покое, не видишь разве - ему хорошо".
Всю ночь я боролся со штормом, норовившим выбросить меня из постели. Когда накатывал девятый вал тошноты, я вставал, пил воду и уничтожал сигареты, как всплывший на поверхность подводник. Такой волны чувств, прорвавшей плотину спокойствия и рассудительности, я от себя не ожидал. "Неужели это дерьмо и есть любовь?! Не может быть! - думал я, тщетно пытаясь заснуть. - Что же делать? Как дальше жить?".
Понедельник не внес ясности в этот вопрос. Кое-как отокеяв десять часов в кегельбане, я заправился на всякий случай шаурмой с бананами и поехал к Тане.
Такой важный пункт контракта, как транспортировка рабочей силы на место проведения ремонтных работ, в связи с форс-мажорными корейцами не соблюдался, но выставлять счет за понесенные убытки я не спешил. "Будет классная отмазка, если все-таки решу слинять", - думал я, ковыряя ключом замочную скважину. Безо всяких усилий с моей стороны дверь открылась и я увидел Таню. Поправив воротник японского халата, Таня ласково улыбнулась и произнесла целую приветственную речь:
- Ой! Дениска!.. Наконец-то! Я уже думала, ты не приедешь. Чего ты так поздно? На работе задержался?!
- Добрый вечер… - неожиданно попав в цейтнот эмоций и не имея времени для выбора тактики, я ляпнул первое, что взбрело в голову.
Я собирался побыстрее закончить ремонт и стойко перенести искушение красотой, наивно полагая, что наши отношения станут сухими и жесткими, как верблюжья колючка, и не будут выходить за пределы чисто дружеских. А тут такая засада, поневоле застопоришься. Кроме того, при виде выпуклостей японского халата на меня по-прежнему сверху и снизу нападал столбняк (Егор Коромыслин трактует это состояние как сухостой).
- Ну, заходи, не стой на пороге, - Таня еще ласковее улыбнулась и, резко вильнув попкой, скрылась на кухне.
Пока я забивал холодильник недельным запасом бананов и мучительно искал тему для разговора, любуясь стройными загорелыми ножками хозяйки и глотая слюну, Таня проверяла новое супермоющее средство на грязной посуде.
Услышав хлопок двери холодильника, Таня повернулась ко мне и одарила третьей за вечер улыбкой:
- Ну, как сходил в баню?
Странно… До этого Таня никогда не интересовалась подробностями моей личной жизни. Когда возникала неловкая пауза и молчание сильно затягивалось, Таня обычно выезжала из сложной ситуации на гаишниках, а я - на качестве работ. Но: "В науке нет широких столбовых дорог, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто готов долго карабкаться узкими извилистыми тропами", - как мудро подметил преподаватель геодезии, возвращая мне пустую зачетку. Осторожно нащупывая новую тропинку в диком лесу Таниных интересов, я ответил:
- Нормально сходил.
- Весело было?
- Даже слишком… Оттянулся по полной программе. Пиво, водка, потом в реке купался - все как у людей.
- Вот и хорошо, - такое времяпрепровождение было близким и понятным Тане.
- Хорошо. Только голова до сих пор болит.
- Пройдет. Поешь, попьешь чаю - все как рукой снимет. Я уху приготовила, будешь?
- Из лосося? - я вспомнил мороженую рыбину, занимавшую отдельный номер в морозилке с тех пор, как я тут поселился.
- Да… а как ты догадался? По запаху?! - искренне удивилась Таня.
- По запаху!.. по лунному календарю! - съязвил я.
- А что я еще приготовила, угадаешь? - Таня, по-своему поняв шутку, подошла к столу и поправила крышку кастрюли.
"Вот дернул меня черт шутить! - я посмотрел в окно на молодую луну, больше похожую на наглую улыбку Чеширского кота. - Нет, луна тут не поможет, попробуем подойти к этому вопросу с научной точки зрения… Что может приготовить к ухе Таня? Все что угодно: вермишель, вареники, курицу, салат какой-нибудь из зелени…". Я задумчиво помассировал лоб и посмотрел на стол. Рядом с таинственной кастрюлей стояла бутылка подсолнечного масла. "Салат… попробуем - салат!" Я подошел к Тане и взял ее за руку. Она не сопротивлялась.
- Расположение звезд на небе и вот эта линия, - я провел влажным от пота пальцем по вене от ладони до локтевого сгиба, - говорят мне о том, что ты приготовила салат.
- Почти… это винегрет, - Таня задумчиво погладила вену и внимательно посмотрела мне в глаза. - Как ты это делаешь?!
И тут меня понесло. Ослепленный неожиданной вспышкой интереса к моим уникальным способностям, я вывалил все, что знал об астрономии, астрологии, хиромантии, оккультизме и их непосредственном влиянии на судьбу человека, его характер и поступки. Но знаний, некогда почерпнутых мною из философского словаря, оказалось недостаточно. Пытаясь определить знак зодиака, под которым родилась Таня, я спутал тельца с быком.
- Такого знака нет, - Таня отрицательно покачала головой.
- Это по китайскому календарю, - попробовал я исправить ошибку.
- Не подлизывайся. Знаю я эти штучки. Я на три года старше.
- Если бы не Надя, то я тебе больше 22 -х никогда бы не дал.
- Ты хочешь сказать, что я похожа на змею?!
- Я хочу сказать, что это комплимент, - ответил я, хотя предположение насчет змеи мне показалось не лишенным смысла.
- Я родилась в год собаки, разве не видно?! Ты-то сам кто по гороскопу?
- Баран, - мне хотелось поскорее завязать с этой темой.
- Овца, - уточнила Таня, наливая уху. - Я так и думала. Садись, ешь. Пиво будешь?
- С ухой? - на этот раз удивился я.
- Ну да!
- А что уху можно есть с пивом?!
- Конечно! Даже нужно! Самый смак.
- Никогда не пробовал…
- Так попробуй!
Я занял привычное место в углу и занялся ухой. Таня села рядом на табуретку и подперев ладонями лицо спросила:
- Ну как, вкусно?!
- Обалдеть!..
- То-то же! Я тебе х…ню не посоветую.
Даже такие редкие для высшего света слова, Таня произносила легко и небрежно, как названия французских блюд. Однако я никак не мог к этому привыкнуть и едва заметно скривился.
- Что случилось? - Таня опустила левую руку на стол и вопросительно выгнула спину.
- Косточка попала.
- Ты осторожнее, а то еще подавишься и плакал мой ремонт.
- Я уж постараюсь.
- Постарайся.
- Дай только с корейцами разобраться.
- Что, и тебя достали?!
- Не то слово! Один окей чего стоит.
- Не говори. Маленькие, а на дурняк жрут за троих, повара уже вешаются. Да еще рыгают за столом. Вчера еще этот Чонг!..
- А что Чонг? Он, вроде, вчера не работал.
- Это он, может, днем не работал, зато потом полночи мне покоя не давал. То то ему, то это. Каролинку замучил разговорами.
- Официантку?
- Нет, - Таня усмехнулась и опустила на стол вторую руку.
- А! Ну, понял… Так что ж он от нее хотел?
- Да все того же.
- Это понятно. Чего он ей по ушам-то ездил.
- Не знаю, может, по дому соскучился. Ты ешь, не отвлекайся.
После этого я молча ел уху с пивом, а Таня тщательно перебирала кости корейцам. Дети Востока оказались единственной темой разговора близкой и понятной нам обоим, если не считать астрологию и проституцию.
Пресытившись ухой, пивом и корейцами, я решил сесть на любимый каток и как следует проехаться по накатанной дороге ремонта:
- Ну как тебе мойка?
- Класс!!! Давно о такой мечтала!
- Подожди, еще не то будет!
- Так жду ж! Извелась уже вся. Хочется поскорее!!!
Эти слова Таня произнесла так страстно, что у меня закружилась голова и я, решив, что уже пора переходить к горячему, затащил Таню в ванную: поговорить о полках и ненароком потереться о ее гладкое загорелое тело. Но Таня очень умело маневрировала на небольшом участке пола, не занятом сантехникой, и до прямых контактов дело почти не доходило. В моих затуманенных страстью глазах Таня видела лишь искренний интерес к устройству унитаза (чтобы придать разговору деловой тон и хоть как-то занять руки, я время от времени нажимал на хромированную кнопку слива), открыто приставать я так и не решился.
По ходу дела выяснилось, что Таня хочет иметь в ванной не то чтобы полочки, а, скорее, шкафчики, причем много: под ванной, под умывальником, за унитазом, возле зашитого стояка.
- М-м-да… - сказал я, немного остыв. - Фантазия у тебя в этой области работает хорошо. Тут есть, о чем подумать.
- Подумай конечно! - подбодрила меня Таня, возвращаясь на кухню. - Тебе кофе сделать, чтоб лучше думалось?
- Сделай, - я облокотился на край ванны и закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы особенности покроя японского халата с его неожиданными откровениями и всунуть на освободившееся место мебель.
- Сгущенку ложить?
- Мне?
- Ну а кому ж еще, я себе и так положу и спрашивать не буду.
- Нет мне не надо, я люблю кофе в чистом виде - с сахаром. Вот если к тебе Егор придет, то ему ложи сгущенку, сколько не жалко, он это дело любит.
- Какой Егор? Я никакого Егора не знаю.
- Зато я знаю. Есть такой мыслитель. Кстати, очень большой специалист по этой части. Сейчас бы он очень мне помог, - я еще раз окинул взглядом ванную, спустил воду и вышел на кухню. - Однажды я тоже так застрял на два месяца в однокомнатной квартире на площади Котовского…
- В ванной ничего не получалось? - предположила Таня.
- Не скажи! В ванной как раз получалось очень хорошо и если б не Егор…
На этот раз меня перебила телефонная трель и Таня, оставив ложку тонуть в сгущенном молоке, а меня - в воспоминаниях, убежала в зал.
"Как все было хорошо, пока не звонил телефон! Сейчас опять куда-нибудь сорвется", - подумал я, включая приемник погромче, но на этот раз ошибся. Таня вернулась на кухню заметно погрустневшая и молча достала из холодильника початую бутылку коньяка, затем так же молча вытащила пузатые рюмки и плеснула по полной.
- Что случилось? - я отхлебнул кофе и посмотрел сначала на коньяк, потом на Таню.
- Светка звонила.
- Что за Светка?
- Кума-с-сука!!! - Таня нервно закурила. - Выпьешь со мной?!
- Давай…
Мы молча выпили. Это был не коньяк. Во всяком случае, не тот коньяк, каким меня отпаивал Егор после двух месяцев затворничества в однокомнатной квартире на площади Котовского. Скорее всего, подкрашенный самогон. Но Таню это не смутило и она тут же налила по второй:
- Чтоб он с-сука сдох!!!
Осушив рюмку после столь странного тоста, Таня так трахнула ей по столу, что у меня потемнело в глазах.
- От, козлы! Еще и свет отключили!.. - Таня глубоко затянулась и вытянула зажигалку из проступившего на столе оранжевого пятна. - Ты пока наливай, а я схожу за свечкой.
От такой крейсерской скорости у меня опять зашумело в голове, перед глазами замелькали пейзажи парка культуры и заросший камышом берег реки. Я поднялся, расставив ноги пошире, как на корабле во время качки, и нащупал бутылку. Наливать в темноте мне еще не приходилось и я крепко задумался над таким, казалось бы, несложным вопросом: "как это делают слепые? Ведь пьют же они как-то, не может быть, чтоб не пили!..". Тут мне на помощь пришла маячившая в форточке луна. Я капал понемногу в рюмку и внимательно смотрел через толстое стекло на бледную корку луны, пытаясь определить уровень эрзацконьяка.
Таня вернулась со свечой, вставленной в массивный, с завитушками подсвечник, имитирующий амурную сцену.
- Что, еще не налил?! - удивилась она.
- Да вот луна сегодня какая-то ущербная, ты еще зажигалку забрала.
- Так надо было холодильник открыть, там же лампочка есть.
Возразить было нечего. Действительно, как это я сам не додумался?! С появлением свечи дело пошло быстрее. Таня сменила подсвечник на рюмку и остановила взгляд на пламени свечи:
- Мне тогда как раз убитая собака приснилась. У нас раньше собака жила - пудель, все линолеум грызла, так она под машину попала, все кишки повылазили, три дня мучилась. Сил не было смотреть. Я Юрке говорю, убей, чтоб не мучилась, а ему жалко. Не могу, говорит. Потом отнес ее все-таки к мусорнику и кума позвал. Тот и пристрелил… Вот и не верь после этого в сны.
Я молча боролся с самогонной отрыжкой и делал вид, что все понимаю.
- Давай… - Таня подняла рюмку и посмотрела на меня.
- За собаку?!
- Дурак!.. За Юрку, царствие ему небесное.
После этого Таня познакомила меня с покойным мужем, память о честности и доброте которого не умрет в веках. Всю сознательную жизнь Крюков занимался бизнесом и до смерти был влюблен в свое дело. Три года он торговал металлом и пока железо было горячо, успел наковать машину, дачу, два отпуска в Анталии и затеял в квартире ремонт. Лучшего мужа не придумаешь. Когда куму, крестившему Надю, светило несколько лет заключения за нездоровый интерес к цветным металлам вообще и медоносному кабелю в частности, человеколюбивый Крюков отдал совсем не лишние в домашнем хозяйстве две тысячи зеленых и лично ездил в милицию, чтобы замять дело. Но кум остался при своем мнении о роли Крюкова в этой истории, которое и выразил с помощью ружья. Это случилось год назад. Сегодня кума взяли с поличным в сигаретном ларьке…
Глаза Тани заблестели в неровном свете свечи.
- Успокойся, - я дружески потрепал ее по плечу. - Уже ничего не изменишь.
- Я знаю, но все равно обидно. Убила б эту сволочь. Светка-падла уже адвоката ищет.
- А тебе она зачем звонила?
- Хочет, чтоб я отказалась от свидетельских показаний.
- Да, Таня… в этом мире все дерьмо, окромя мочи!
- Точно!.. - Таня задумчиво поковыряла застывшие на обнаженной ноге вакханки капли воска и потянулась к бутылке. - Что ж мне так не везет в жизни?!…
- Прими мои искренние соболезнования. Я понимаю, как тебе тяжело сейчас, но это пройдет, обязательно пройдет!
- Не пройдет. Я знаю… Это давно началось… Мне десять лет было, когда мамка отравилась. Она пила много, неделями могла пить. Отец захотел отучить ее от водки. Взял и подсунул ей вместо спирта бутылку с ацетоном. Мамка сначала не поняла, что случилось, ей плохо стало, все наружу полезло. Она неделю кишками рыгала, пока не умерла, а отец все ходил вокруг да приговаривал: "Будешь знать, как пить! Это тебе урок на будущее". Я совсем ссыкуха была, вон как Надька, ничего еще не понимала. А отец прямо взбесился - бегает, кричит: "убери эту блевотину - видеть ее не могу!". Ну я и убирала, а как гляну на кровавые комки, так самой тошно…
Роль носового платка мне приходилось исполнять не впервые. Это всегда происходило в похожей обстановке: при свечах, с вином, сигаретами и слезами, после нескольких месяцев тесных отношений. Но разрывающим душу откровениям обычно предшествовало два-три акта постельного балета. К окончанию исповеди я всегда проникался неподдельной жалостью и состраданием, а на следующий день уходил навсегда, неся в сердце печаль о еще одной несправедливо обиженной девушке. Долго терзать израненную жизнью девушку несбыточными мечтами о счастливом браке я считал не этичным. Тут был другой случай. Я не привлекал Таню как жених, и еще меньше как половой партнер. Освещенная колеблющимся пламенем свечи и в этом новом свете абсолютно не знакомая мне Таня нуждалась в дружеской помощи и поддержке.
Я нашел ее ладонь и сжал в своих руках:
- Я тебя отлично понимаю, сам когда-то пережил нечто подобное. У меня в детстве был друг. Мы вместе выросли, вместе облазили все мусорники и заводы в округе, вместе воровали фанеру с пилорамы, яблоки и всякое такое. Вместе убегали и вместе попадались. Вместе ездили по ночам за город на черный рынок радиодеталей. Он делал мне цветомузыку. Вместе учились прогуливать уроки и пить пиво, и много чего еще… Его убили 10-ть лет назад из-за 12-ти рублей и тайваньских часов с семью мелодиями, когда он был в командировке. Даже не убили - проломили череп и оставили умирать на снегу. Дело зимой было, перед Новым Годом. Он на три дня поехал, даже попрощаться не зашел, думал - скоро вернется. Его два месяца искали, пока снег не сошел, а когда нашли, он уже разлагаться начал. Так в закрытом гробу и похоронили. Он мне до сих пор снится, никак не могу поверить, что его нет… Давай выпьем за него… и за твою мать…
Я разлил остатки коньяка по рюмкам и быстро осушил свою. Усталость и сон навалились на меня и недозволенным приемом начали клонить голову к столу, веки налились коньяком, свеча потеряла четкость очертаний и раздвоилась. Но я не сдался. Подперев лоб левой рукой, я закрыл ладонью левый глаз, а мизинцем держал веко правого, изо всех сил стараясь не уснуть.
- Знаешь, я даже повеситься хотела. И тут не повезло, - Таня смахнула средним пальцем слезу и невесело улыбнулась. - Веревка оборвалась.
- Из-за чего?
- Было из-за чего…
Отравившаяся мать и убитый муж оказались цветочками на могиле ее загубленной души. Копнув глубже и с отвращением перебирая самые низменные страсти, Таня рассказала мне о том, как в 13 лет ее изнасиловал какой-то рыбак, заткнув ей рот вонючей сумкой с рыбьими потрохами, когда она убежала из лагеря и слонялась по берегу реки в поисках приключений, рыбака так и не нашли, а подружки с тех пор дразнили ее блядью; как в интернате из-за нее дрались пацаны, жестоко, до потери сознания, и она доставалась избитому до крови победителю, а ее любимый Юрка четыре раза лежал в больнице с поломанными ребрами и отбитыми внутренностями; как следователь обещал продвинуть дело, если Таня ему отдастся, и нагло лапал при даче показаний, а она сидела немая от горя и не понимала, что происходит; как, оставшись без мужа, без денег, без цели в жизни, она пошла искать работу, но все пути к работе пролегали через постель…
Чем больше я слушал мрачную историю ее жизни, тем отчетливее понимал, что Таня - этот с виду сладкий кусок пирога - не по моим гнилым зубам. Уж очень твердой коркой должно было покрыться ее сердце за эти годы, чтобы достучаться до него надо быть как минимум Морошкой.
- Я когда в клуб попала…
- Не надо о клубе. Не хочу больше слушать, не могу! Ведь это же… не знаю… прости меня, Таня! Я не знал… я был последним козлом! Господи, какой же я баран…
- Овца.
- Нет, я не овца! Слышишь, не овца!!! - я схватил ее за плечи и тряхнул так, что халат распахнулся. - Я люблю тебя, Таня! Что хочешь для тебя сделаю!
- Что ты можешь?! - Таня опустила голову, на обнажившейся груди заблестела бусинка слезы, потом еще одна.
- Таня!.. - я убрал руки с ее плеч и уставился на блики свечи, прыгающие со слезы на слезу. - Таня! Я больше не могу…
Закрывая от вожделения глаза, я уронил голову на Танину грудь и зашептал слова любви.
Таня не оттолкнула меня! Обхватив мою шею мертвой хваткой, она горячо задышала мне в затылок. Я схватил Таню за груди, оказавшиеся на удивление твердыми и холодными, и стал их массировать до боли в носу.
- Денис! Возьми меня, я больше не могу! - зашептала Таня.
- Сейчас, Таня! Сейчас!…
Долгожданный миг победы приближался, но я, вконец измученный затяжной позиционной войной, потерявший в последнем бою лучшие силы и где-то даже здоровье, никак не мог поверить в удачу. Затаив дыхание, я наслаждался осознанием победы и пытался растянуть этот краткий миг счастья на всю оставшуюся жизнь. Томящаяся от неудовлетворенного вожделения Таня еще крепче сжала мою шею.
- Сейчас!.. Сейчас…, - я опустил руку и, нащупав клитор, начал нежно его поглаживать. Неожиданно указательный палец провалился в просторное лоно и прямо-таки утонул в густом киселе, сочившемся из ее трепещущего от нетерпения тела. Теплая, липкая волна захлестнула мою ладонь.
- Гха-а-а! Таня-я!…, - я вытащил палец и лизнул тягучий нектар. Таких сладких женщин у меня еще не было.
- А-ах!!! Ну же - Денис! - заскрежетала зубами Таня, обжигая дыханием макушку.
- Сейчас… сейчас!…, - я потянулся языком к ее лилейной шейке и судорожно вдохнул воздух. Вместо тонкого аромата женского пота, смешанного с дезодорантом, мне шибануло в нос застарелым дымом, я чихнул и проснулся…
