donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
Белая птица
Детство в большом городе – это, понятное дело, стыд и срам.
Лето – в жарком смраде, в потном транспорте, хотя мы – малышня – и не ездили-то в нем почти вовсе, я только годам к шестнадцати полностью усвоила, куда какой номер троллейбуса ходит. Либо пешком шастали – времени вагон, либо довольствовались сидением во дворе, поджиганием пуха тополиного – тоже развлекуха, игрой в классики, резинки, войнушки (некоторые по мнению взрослых, дефективные девочки тоже иногда играли с пацанами в войнушки) – приходишь к папе с мамой, щеки горят, нос в пыли, руки-ноги не двигаются, дыхание буйное, частое, и дают тебе под это дело котлету с картошкой или кашей – ешь.
Папы-мамы – кто мог, отправляли на море, в прибрежные дешевые домики, которые надо все время подметать и мыть – иначе комендант будет ругаться и выселит в итоге, несмотря на уплаченные деньги – или это так нас просто пугали, потому что именно по мою радость приходилось каждодневное подметание веранды – господи, как я ненавидела когда-то это занятие – песок выметаешь, а он снова появляется откуда-то из щелей, мелкие желтые крупинки раздражения - надоело, не хочу постоянно мести этот песок, а хочу домой, домой… Дома потому что и щелей нет, и вода течет толстой струей из крана, и не надо выдавливать ее пальцем в умывальнике, а остальными четырьмя - пытаться удержать тюбик с пастой и мыло, другой рукой елозя по потному лицу. Хоть море – оно, конечно, здорово, ни с чем не сравнишь по степени получаемого удовольствия, – но опять же, мать кричит, – вылезай, посинеешь!!! Или вот - на дачу, у кого таковая имелась, конечно же, тоже только под присмотром взрослых, а то не дай бог чего – о, что у нас тут было, говорят соседи, пропала пятилетняя девочка, а потом нашли мертвой, ручек-ножек нет, родители в ужасе, дети плачут и после этого уже говорят – да, присматривайте давайте за нами, дешевле выйдет.… И по ночам там страшно.
Ну, а у кого на море денег нет и дача не подразумевается в принципе – те по пионерлагерям, где, по большому счету, то же самое - песок и веник, салют и галстук, и толстые тетки пионервожатые, воплями считающие ушедших купаться – хотя правильно, у них же отчетность. А раз зашли с девчонкой из моей палаты к ним вечером – запасной кружки не было, хотели попросить – а наша Валентина Степановна, девятнадцати лет, кудрявая, лицом кверху лежит – в потолок смотрит – а над нею сторож, завхоз Павел Ильич (Ильюшей называли), на ее коленях сидит, ремень расстегивает, и ржет как лошадь… они как нас увидели – а мы сразу заикаться начали, блеять овцами – к…кружку надо запасную, Т..тане не хватает к ч..чаю – они как заорут: "Какая кружка? Вы знаете, который час? Спать немедленно!!!" - и мы, единодушно, как по команде развернувшись – тикать. Прибегаем – и ржем, не можем не ржать, даже живот болел потом… И на следующий день – стыдно. Не понятно, правда, за что, но стыдно.
Короче. Все детство я мечтала, чтоб у меня была бабушка в деревне. У моей одноклассницы – Ольги – была вот, и даже один раз в жизни, на субботу – воскресенье, мы туда ездили, и рвали яблоки прямо с дерева, и ели… а у меня не было бабушки в деревне, как впрочем на тот момент не было ее вообще нигде – она умерла очень давно, а перед этим доживала последние крикливые дни в нашей квартире, когда я была в третьем классе, и я запомнила тот момент, потому что это был единственный день, когда мне официально разрешили не ходить к репетиторше по английскому – ранней, рассчитанной на мой нежный возраст. А другая бабушка жила в другом городе, и я видела ее раз в пять лет, и не помнила ее совсем.
А после всего этого вырастаешь годика на два-три-четыре и - бах – уже вроде как четырнадцать лет, уже по закону работать можно, самому зарабатывать, и какая может быть речь о родительской опеке, о песке и венике, или там о лагерях с вожатыми и завхозами, лежащими друг на друге (мы, кстати, в очередной раз заходя за мнимой кружкой, перед дверью спорили – кто из них в этот раз на ком лежит, а кто-то из младшего отряда нас разбивал по рукам и убегал тут же, гнусно хохоча).
А домика в деревне, повторяю, у меня не было. И, уже считая постыдным для столь преклонного четырнадцатилетнего возраста процесс сжигания пуха , и все прилагающееся – резинки и классики, я предпочитала слоняться из угла в угол собственного дома, перемежая это чтением журналов про подростков, иногда книг, бессознательно ожидая первого школьного дня, потому что ведь только оная обязаловка должна была заставить меня выйти из дому. А выйти из дому мне на самом деле жутко хотелось, только я повода не видела, повода….
Вот тогда-то в моей бренной жизни и появилась Зойка Прокопченко.
Зойка жила в соседнем дворе, и познакомились мы с ней в период посещения хлебного магазина – насильственного, как и вся домхозработа в том возрасте, проделываемая из соображений – а чтоб мать не орала на тему "есть ли у меня совесть". Пришлось вяло доказывать, что есть.
Зойка шла по улице, ведя на поводке огромную восточноевропейскую овчарку. У овчарки была большая голова, сильное туловище и рыжевато–черная шерсть. Зойка вела по улице мою давнюю розовую мечту. Собаки у меня тогда не было, родители были против – классика жанра, чего там… Правда, спустя годы собака у меня все-таки появилась, но это было уже не то время и не та собака, все должно происходить вовремя, не правда ли?
А в тот "хлебный" день, идя рядом с овчаркой, я преодолела-таки свойственные мне многочисленные комплексы и спросила:
- А можно собаку погладить?
-Можно, – последовал сердитый ответ, – она дурная. Она не укусит. Ничему ее научить нельзя… - вздохнув, сокрушилась хозяйка. Собака же потянулась к моей руке, понюхала ее и облизала, вызвав дополнительный выдох горечи у хозяйки. Мы сразу нашли с собакой общий язык. А звали ее Найдой.
Девушка, держащая поводок, была одета очень нехарактерно для центра города, в котором мы тогда находились. Тогда было принято ходить в брюках "бананах" и туфельках – "мыльницах", любое оклонение от этой нормы каралось всеобщим презрением. Собачья хозяйка же была в футболке со следами пота на груди и лопатках, в драных синих джинсах и кедах. Без шнурков, насколько я помню. Кеды олицетворяли многоуважаемый мною криминал. В таком виде тогда у нас даже за хлебом никто не ходил. Подобные люди заставляли меня засматриваться чуть ли не с завистью – я в те поры ненавидела конформизм. Она внушила мне уважение. А потом я и вовсе заметила у нее на запястье кучку бисерных браслетиков - фенек, и поняла, что мы дружны навеки, и, более того, нам есть, о чем поговорить. Ребенком я была маргинальным, странным, поводом для родительских выяснений "чего ты хочешь?" служили книжки, найденные у меня на полке, книжки тех писателей, про которых я вычитала в журналах о движении хиппи, уважаемом мною уже за сам факт своей неординарности. И только потому я начала читать эти книжки, что о них было там, в журналах было упомянуто – не жалею, кстати, неплохая оказалась в большинстве своем литература. А так же я смотрела картины так называемых "советских хиппи", они привлекали меня безумно, мне хотелось рисовать такие же. Именно поэтому я сейчас – профессиональный художник, который уже давно ничего не рисует…Доигрались детоньки.
Но вернемся к Зойке. Внешне это была полярная противополжность мне - с румянцем во всю щеку, крепко сбитая, полноватая студентка сельскохозяйственного техникума, в котором она училась на первом курсе ветеринарного отделения. Профессию она выбрала сама, из принципа, мол, люблю зверушек. Родители вследствие этого, по ее словам, пережили грандиозную истерику. Потому как важнейшим на тот момент Зойкиным достижением была учеба в музыкальной школе по классу рояля, чуть ли не с отличием – родители не могли равнодушно пережить такой потери в карьере.
Профессия ее матери с течением лет так и осталась мне неизвестной – знаю только, что в качестве подработки она по воскресеньям водила трамвай – днем, а вечером безудержно пила. Потому пила якобы, что много лет назад, в их же доме, в подвале, шаля и нечаянно взявшись в темноте за оголенный провод, погиб их старший сын, Зойкин брат, навеки десятилетний Сашка, и его тогда долго не было, она волновалась – что случилось, не было его и ночью, а наутро сосед спустился в подвал за картошкой – и вынес его на руках, и на щеке у него был черно-красный след. Зойке тогда был год с небольшим, она ничего не помнила. Отец же Зойкин в прошлом - известный в нашем городе кларнетист Прокопченко, в молодости он играл в военном оркестре, а на момент нашего знакомства уже был на пенсии, слегка преподавал в музыкальном училище, приторговывал тростями и опять же пил. По праздникам играл в центральном парке в духовом оркестре. Мое наивное сознание, представляющее всех кларнетистов худыми, высокими и благороднолицыми, не могло стерпеть такого несоответствия – Зойкин папа был огромен, толст и нос его был шокирующе красен.
Так вот, повторяю, Зойкин профессиональный выбор в семье одобрен не был. Мягко говоря.
-Семь лет!!! – кричал пьяный Зойкин папа, размахивая "Вечеркой", - Семь лет учиться музыке, чтоб потом всю жизнь за коровами их говно убирать!!!
-Во-первых, это не говно, а лепешки – важно, спокойно говорила Зойка. - А во-вторых, их убирать не надо, это естественное удобрение. Оно должно лежать на земле (в ответ папа шумно поглощал еще одну стопку водки).
И уводила меня из своего жуткого, пропахшего сыростью логова на пруд. А на пруду происходил общегородской выгул собак. Я завидовала Зойке настоящей белой завистью, я понятия тогда еще по молодости не имела о так называемой "женской дружбе" и приносила черно-рыжей Найде с нашего стола куриные кости и остатки котлет.
Родители мои Зойку не одобряли.
Так время шло до осени.
Я впервые в жизни была благодарна судьбе за то, что она так сказочно мною распорядилась – свежий воздух, любимое животное и близкий человек, и все это – чтобы скоротать время до осени, не насилуя себя, всякий раз выбираясь во двор, где над тобой будут смеяться из-за твоих фенек и кед. Найти близкого человека в то время было не так-то просто.
Зойкин техникум находился в пригороде, дорога – электричкой по часу каждое утро, по идее Зойка должна была жить в общаге, но оставалась там только в крайнем случае, если надо было всей группой готовиться к экзамену или просто отменяли эту самую электричку – общагу Зойка не любила, в минуты раздражения рассказывала мне, невинному дитю, про тамошние обычные изнасилования по пьянке с битьем жертвы головой об металлическую спинку кровати, или самодельные аборты в самодельных же общежитских условиях. Несмотря на крестьянскую крепкую наружность, в ней присутствовала необыкновенная тонкость души, как сказала бы наша школьная преподавательница литературы, студентка филфака, молодая жена араба – студента- политехника.
Так проходило огромное количество времени. А надо учесть, что в нашей, не такой уж северной, но и не такой уж и южной местности лето длится где-то до начала октября, переходный период к осени – до декабря. В декабре наступают, собственно, морозы.Причем сначала наступают морозы, а уже потом идет снег. Поперву ситуация представляет собой серую голую, холодную ( и иногда с гололедицей) земную поверхность.И без снега.Жуть, правда?
И, только они нагрянули, приходит ко мне как-то вечером Зойка и говорит: "Так, быстро одевайся, пошли – покажу что-то". И молчит по дороге, аж неприятно. И куда, вы думаете, она меня ведет? Да на тот же самый пруд, только не в место общественного выгула собак, а подальше, в потемневшую глубину леса, где, почему-то в два раза холоднее, чем в других местах, и страшно по ночам необыкновенно, коленки трясутся. Там, в лесу, блестящей сизой дугой заканчивается пруд, и мы подошли к этой дуге и увидели белого лебедя. Лебедя. Белого.Ослепительно, сказочно белого. Дающего блики в лунном свете. Вот.
Оговорюсь сразу – лебеди-то и летом, мягко говоря, не по наш регион…Вороны у нас пользуются большей популярностью. А в начале декабря – тем более. У нас и зоопарка-то своего нет, все заезжие. Зато наш город богат гиганскими песочницами -"терриконами", а в последнее время и вовсе – светящимися фасадами банков и всяческих общественных центров, и по окраине - серыми жилыми коробками, но это все детали… Я это все к тому, что даже сказки про лебедей у нас пользуются меньшим спросом, чем, скажем, частушки про сороку – ворону.
- Откуда он взялся, Зойка?! – у меня даже кашель нервный начался…
- Не знаю. Но вчера еще его не было. Скорее всего, отбился от стаи, или заболел – не смог лететь дальше.
- Ну, а как он именно тут приземлился? Ночь же…
- У птиц хорошее зрение, - Зойка была малоэмоциональна и немногословна. Говорят, в этом у людей проявляется так называемая бытовая жестокость.
-Красивый какой… Жалко, замерзнет ведь.
-Ну, пока еще не замерзнет – если, конечно, завтра похолодания не будет, а завтра его, скорее всего, не будет, я думаю. Но ведь не в этом дело, понимаешь…Он же один. Лебеди без пары долго не живут. А он взрослый уже.
Да, я что-то слыхала о "лебединой верности". Тогда мне еще казалось, что и к людям это применимо…
Тем временем лебедь описывал очередную восьмерку, трогая воду клювом.
-А это самец или самка?
-Да я не определю так… они и по размеру-то не очень отличаются…
Овчарка Найда нетерпеливо рыла землю, с превеликим интересом поглядывая в сторону лебедя. Когда мы замолчали, вытянулась и несколько раз злобно гавкнула. Потрогала лапой ледяную воду и гавкнула еще раз, менее агрессивно… Лебедь поднял голову, повернул ее в нашу сторону и быстро отплыл на некоторое расстояние.
-У тебя хлеб есть?
-Ну ты даешь, нет, конечно… И денег нет.
Я сорвавшись, понеслась к родителям и выпросила у них полбуханки хлеба. Хлеба-то они дали, но был долгий допрос – а вы что, там выпиваете и вам закуска нужна? Чего? Лебедю??? Какому лебедю? Вы что там с ума сошли? А ну дыхни!
Никому не давало покоя Зойкино алкогольное генеалогическое древо…
Но в итоге победила логика. Даже если мы там действительно пьем и нам нужна закуска в виде хлеба, то ее лучше все же дать. Во избежание…
Мы раскрошили хлеб и крошки попытались кинуть как можно дальше в воду. Лебедь долгое время не брал. А только отплывал подальше. Боялся нас, и собаки тоже боялся…
-Надо уйти, – сказала, наконец, Зойка. – И тогда он все съест.
И мы ушли.
И как выяснилось потом, мы находились там четыре с половиной часа. При температуре плюс три…
И той ночью я долго ворочалась, и не могла уснуть, а когда уснула – не увидела во сне ничего, только черную пустоту, тогда как хотелось видеть белого лебедя.
На следующий день (школа как-то выпала из моих воспоминаний, хотя вполне возможно – я ее тогда благополучно прогуляла, что в те поры часто имело место) мы с Зойкой уселись возле телефона в квартире у кого-то из нас (чьих-то родителей не было дома, уже не помню, чьих) и давай звонить. Я совершенно зря надеялась на Зойку как на специалиста по вопросам реабилитации животных – она не понимала в этом ни шиша. Сначала она предложила позвонить в санэпидстанцию – там нас относительно вежливо послали, сказав, что "если надо, могут вывести крыс. Мышей могут, тараканов. А с лебедями вы, девочки, не по адресу…". Затем мы долго по всяким справочным искали комитет охраны природы (был в те годы такой) – нашли, но там нам сказали, что, мол, они все знают. И про этого лебедя вчера даже в Вечёрке писали. Такие вещи, оказывается, в нашем регионе случаются, редко, но случаются, просто траектория зимнего перелета птиц лежит через нашу местность, и иногда птица мешкает, или болеет, или что другое с ней случается, и она отстает от других, и приземляется на тот водоем, что ближе, и мы тут ничего поделать не можем - не брать же нам в аренду вертолет за бешеные деньги и с его помощью выуживать лебедя из пруда. А то и улетит, коль здоровый. Старанья попусту. А не улетит – возьмем, и, скажите пожалуйста, куда нам его после этого девать??? В какой зоопарк??? У нас же нету своего зоопарка, все заезжие… К кому домой его брать-приручать??? У нас же семьи… Да и вы, девочки, что-то не особо активничаете в плане пригрева бездомных, не правда ли??? Да уж, куда там. Меня родители вместе с этим лебедем выселят наконец-то, конечно, это и хорошо, но на сорокарублевую стипендию ничего-то и не снимешь, а в общагу я и без лебедя, и даром, и с доплатой не пойду - сказала Зойка. И вообще, мои его сразу зарежут, ощипают – и на закусь, я их знаю… Я же со своей стороны малодушно отказалась даже от размышлений на эту тему – куда его, в ванну что ли? А мыться где?
Правда, в комитете охраны природы нас попытались, как могли, успокоить – сказали, что, мол, не нужно беспокоиться, – если здоров, – улетит со дня на день, а если больной лебедь – так и тут надо быть хладнокровней, это же естественный отбор, природа сама знает, что делает, и мешать ей не надо. Про естественный отбор Зойка знала, похоже, больше нашего. Естественный отбор, говорила она – это когда выживает сильный, здоровый, глупый и злой, а умный, добрый, но больной и слабый – погибает. И это вроде как правильно, так и надо. "Я ненавижу этот чертов отбор. Он противоречит всему, что я ценю в жизни" - вещала Зойка, поглаживая пальцем свой металлический пацифик , висящий на шее… А ты знаешь, из чего наполовину состоит этот пруд, в котором он? Да из говна! Туда же стекают промышленные отбросы со всего города (а промышленности у нас хватало всеразличной, даже где-то в избытке). Мало того, что замерзнуть может, он еще и отравиться может. И никому, никому до него нет дела!!! Господи, и это - люди!!!
Юношеский максимализм пылал огнем внутри Зойкиного тела и выливался наружу свекольным румянцем от век до подбородка. Румянца Зойка стеснялась и безуспешно пыталсь закрасить его тональным кремом… Считала, что румянец – это плебейство. То ли дело – я, у которой даже намека никогда не возникало на легкое покраснение, и по этому поводу одна мамина знакомая врачиха даже как–то ошибочно с первого взгляда диагностировала мне туберкулез!
Мы тогда не стали дожидаться вечера и пошли снова на пруд, так же точно захватив хлеба, не стали на этот раз брать собаку, чтобы не испугать лебедя, и снова тогда увидели его. И было это еще более непривычно, чем вчера, потому что всё, что в темноте – излишне романтизируется, а тут у нас светлое время суток – и все реально, и тем более непривычно – белый лебедь в сточных водах. И люди проходят мимо, и не замечют лебедя, будто его и нет, и только мы его видим, и только для нас он есть. И в этом – величайшая Странность.
И мы снова стояли допоздна, и крошили ему хлеб, и на этот раз он сьел (видно, тогда действительно боялся собаки), и думали вместе молча об одном и том же – о том, что не только этот лебедь не предназначен для нашего города с его грохотом, грязью и всеобщей глухотой, вызванной, кстати, тем же грохотом, возможно… Не только он не заточен, как говорила Зойка, под нас, но и все такое же – светлое, чистое, хорошее – не выживает здесь, где царствует тот самый отбор в злейшем смысле этого слова.
Так прошла еще одна ночь, и опять я не видела никаких снов, а в шесть утра, вскочив неожиданно даже для себя, позвонила Зойке и сказала:
-Слушай, ты же едешь в технарь-то свой!
-Ну еду, и дальше что?
-Поговори там с преподами, они же ветеринары, они же знают, как с животными обращаться, пусть придумают что-нибудь!!! Ну, в вольере там пусть живет, у вас же есть там вольеры с подогревом?
В трубке долго держалось молчание, затем раздался какой-то обреченный вздох и Зойкин голос:
-Малое ты еще дите, Наташка…В этих вольерах птичьих собаки живут, их туда директор посадил, они ему дом его сторожат… А препод наш по хирургии вчера котенка принес, для опытов, с улицы, бездомного, разрезал, а зашивать лень, он говорит – тварь-то уличная, пусть подыхает. Ну я осталась после уроков, зашила, вколола успокоительное коту, пусть поспит тут, в операционной, а завтра заберу домой – бог с ними, с родителями, разберусь… И забыла, представляешь? Надо быстрей ехать забирать его, а то еще обнаружат, блин, забыла тут обо всем с этим лебедем!!! Слушай, здорово, что ты позвонила, у меня совсем из головы вылетело, ладно, давай, я поехала его забирать!
И бросила трубку.
И я представила себе этих директорских собак – с другой стороны, им же тоже холодно и они живут там, в птичьих вольерах – и в этом их Естественный отбор, желание выжить любым способом. И хирурга, который, кстати, по слухам, был молод, красив и дико нравился ихним девкам, тоже представила – да, он решил бросить в беде более слабого – и в этом его отбор, хотя больше похоже на обычный садизм, и лебедя – он плавал, хохлился от холода, но плыл упорно в этих сточных водах, и ловил ту отравленную рыбешку, что плавала там, царапая водоем – и тут все с отбором понятно… И котенка, который валялся еще вчера с разрезанным брюхом, и, подыхая, тоже ведь имел желание выжить, но не имел возможности… которую ему подарила Зойка, добрая душа…
Возвращаясь к реальности. Я встретила ее недавно, во время очередной побывки у родителей. Со времен описываемых событий прошло тринадцать лет, но Зойка не изменилась совсем, никаких морщин, у полных ведь очень хорошая кожа всегда – морщины появляются поздно, тот же румянец во всю щеку, только никаких фенек, никаких пацификов, вместо них – в руке рука ее трехлетнего карапуза, толстого, круглолицего, на маму похожего страшно. А там, в деревне, где она и жила последние лет несколько, у нее был муж – то ли пастух, то ли тракторист, и жили они дружно, за исключением – да, бывало, пил, иногда и бивал жену-то, а Зойка терпела, и когда разочарованно срывала фенечки – тоже терпела – сама себя, и это был ее способ выжить. Убивать она не умела, издеваться – тоже, не могла достигать целей любым путем и в итоге взяла да и смирилась с действительностью. И вышла замуж за тракториста. И родила Маленького Славку. И это был ее Естественный отбор – ассимилироваться. Выход в том, чтоб слиться с окружающей средой.
А кот, кстати, тот самый, которого она тогда зашила – уже старейшая, матёрейшая тварь. И через полгода после этой процедуры превратился он в толстую, наглую кошачью ряху, и с валерьянкой в доме боролся он всеми силами, и буянил после оной борьбы (нет, все-таки у этой квартиры однозначно какая-то алкогольная энергетика!), а однажды… Слыхали? Бабу привел домой. Кошку серую, его породы, полосатую и худющую, и привел он ее с улицы, и выражение лица у него было какое-то даже извиняющееся… Кошку покормили и отпустили, а Васю пожурили – благо человеческий язык он хорошо понимал… Все это я к тому, что вот как в существе иногда развивается жажда жизни, если ее вовремя поддержать…
Вернемся к тому утру, когда Зойка, бросив трубку, убежала в техникум спасать кота, будущего Васю. В школу я тогда опять-таки совершенно точно не пошла и проспала весь день, соврав предварительно родителям, что чего-то, кто-то где-то из учителей заболел и первого урока не будет, – не было и второго, и, открыв глаза, я поняла, что уже вечер, и побежала к Зойке - поглядеть на приобретение в лице кота. Которого, кстати, тут же возненавидела Найда и не загрызла токма благодаря тихости характера, и в этом тоже был Ее Естественный Отбор, или как там, межвидовая борьба за выживание, что ли…
И мы с Зойкой, накормив кота, бросились на пруд глазеть на лебедя, но когда мы пришли, его не было. Поверхность сверкала в темноте синевато-серым цветом, и была она до неприличия голой, пустой, и корка льда подступала уже к середине, и скоро эта середина превратилась бы в прорубь, и каково было бы лебедю в такой ситуации, спрашивается? Но теперь мы ясно видели, что лебедю в такой ситуации не будет никак,и вообще все выглядело так, как будто его, лебедя и не было никогда.Как будто вообще нет в природе такой птицы.
-Он сдох, – сказала Зойка. Жестокая девушка. – Он сдох и его сьели дворняжки, – как топором отрубила…
А дальше я все помню относительно туманно. Помню, как истерически орала на Зойку "Нееееет!!! Он улетел, улетел!!!" и долго орала, между прочим, просила, умоляла Зойку пожалеть меня, мою неокрепшую психику, но Зойка была непреклонна, она твердила свое, и помню, как рыдала в Зойкину пропотевшую и подмерзшую одновременно фуфайку, и как Зойка утешала меня и гладила по голове, и потом пошел снег, а мы без шапок, и еще много чего тогда было, но я этого уже совсем не помню. А потом было окончание – как я стою на берегу, гляжу в замерзающую воду и вдвойне обмораживает мокрые щеки, и тут они впервые покрываются наконец-то румянцем! И зойка говорит:
-Курить будешь? – и достает сигарету.
-Нет. Я ж не курю, не умею.
-Я тебя научу, вот смотри, втягиваешь все внутрь себя, и тебе вот захочется покашлять – будет першить в горле - так возьми, у меня тут чай в термосе, запей… Оно вообще нервы успокаивает.
…..Тогда у меня впервые серьезно болело сердце.
А спустя десять лет мне сказали, что у меня его нет.И точка.четверг, 20 Сентября 2001 г.
