donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
ИЗ ЖИЗНИ СТЮАРДЕССЫ
Началось это на борту реактивного лайнера, летевшего через всю Россию на запад, на котором я была стюардессой. Обычный многочасовый рейс, обычные хлопоты экипажа и спокойная дрёма пассажиров в приглушенном свете ночников. За иллюминаторами расстилалось звёздное небо, где-то за нами светила заходящая луна, внизу изредка виднелись огни городов и селений, ленты фосфоресцирующих рек - в общем, благословенная идиллия. Никаких признаков пятисоткилометровой спирали мощного циклона, который неделю терзал Дальний Восток, уже не было и мы шли в эшелоне на 10 тысячах метров вслед убегавшему солнцу. Наш рейс в межсезонье редко заполнялся под завязку и в это время пассажиры были из коммерсантов, чиновников разного уровня и отпускников, которые в одежде следовали одному и тому же стереотипу некоего “Гуччи” от 20 до 500 долларов. Однако поведением и особым выражением непатрицианских манер они заметно различались и цепко держались за эти различия. Так устроена человеческая натура, что выделиться из себе подобных, порой, важнее, чем одеться потеплее и понадёжнее или питаться калорийнее и попроще.Как правило, бизнес-класс на наших рейсах устраивали нечасто и пассажиры размещались в двух салонах с примерно равными условиями комфорта. Предпочтительнее выглядел в этом плане первый салон и головная часть второго, там немного потише. Однако, если лететь 8-12 часов с двумя-тремя посадками, то некоторые предпочитали кормовую часть лайнера и отсыпались в полное удовольствие, а заодно и адаптировались к новому времени, что для служивых и командировочных немаловажно.
Так вот, о пассажирах: сидят себе рядышком и отпетые “рыбари” и продвинутые “рифайны”, между собой общаются на нормальном русском языке, но стоит переключиться на стюардессу, как некоторые тут же начинают изображать нечто, на себя непохожее. Слова и жесты в элементарных просьбах воды, пакетов, одеял и прочего выглядят так, будто народ дружно сошёл с ума и пробудет в этом состоянии пока не прилетит в аэропорт назначения. Мы для них вроде переводчиков и пограничников: обозначаем уровень интеллектуального потенциала каждого и даём понять соседям по креслу, что он значительно выше, чем те о нём подумали сначала и не разобравшись. Мне всегда было интересно, какие газеты и журналы они берут у нас, какие приносят с собой и чему отдают предпочтение явно, а чему тайно. Я давно заметила, что тайны в этом развлечении кроются очень и очень глубокие.
Как правило, актёрством в этих условиях грешат многие и из них далеко не все это делают осмысленно и преднамеренно. У большинства такой стереотип заложен в подсознании и просто ждёт момента. Вот мы взлетели, предстоит несколько часов совершенно свободного времени и публика делится на артистов и зрителей. Зрители спокойны и незлобивы, добродушны и неторопливы. Артисты напряжены и собраны, нервная энергия из них сыпется искрами, они осматриваются по сторонам и режиссируют номера, которые намерены выдать соседям по салону, приглянувшимся мужчинам и женщинам и нам, бригаде обслуживания.
Ухаживание и разного рода рыцарство обрушивается на нас иногда в большей мере чем, на приглянувшихся соседок. Дамы играют роли прекрасных незнакомок, мужчины разбивают салон на секторы и охотятся за якобы невинной добычей, а добыча делает вид, будто это за ней охотятся. Кроме того, есть актёры другого жанра, они упражняются на наших нервах и выдержке, пользуясь всяческими лазейками в расплывчатости своих прав и наших обязанностей. И для всей этой публики бригада бортпроводников выполняет роли рабочих сцены, костюмеров, гримёров, барменов, официанток, патронажных сестёр и прочей челяди. Как же невыразимо приятно иным из пассажиров погонять стюардессу из одного конца салона в другой с пустяковой просьбой, делая капризную мину и играя в даму из латинского сериала!
Кроме того, мы внимательные и отзывчивые зрители: заглядываем новоиспеченным комиссаржевским и охлопковым в рот, читаем выражение лица, поглощаем флюиды излучающих глаз и чутко реагируем на эскапады и дивертисменты и не оставляем без последствий ни единого художнического порыва. Некоторым из нас так нравится этот театр, что мы отзываемся даже на робкий намёк несмелого пассажира об актёрском пассаже и сами провоцируем их собственными дивертисментами. Главное, чтобы всем было приятно и летали на рейсах нашей компании.
Мужчины в аэроплане командуют женщиной редко: такими чаще бывают чиновники краевых или областных администрации и выскочки из рыбно-икряного бизнеса. Они летают в сопровождении мелких клерков, напоминают надутых персонажей из детских книжек Джанни Родари и Астрид Линдгрен и для бортпроводниц интереса не представляют. Позывы этих господ просты и понятны, как колебания математического маятника и мы всегда знаем, когда их будет клонить к хамству и после какого блюда потянет на благотворительность.
Крупная же рыба ведёт себя с достоинством, но просто и сердечно, у них всё есть и им ничего лишнего не нужно, в таких случаях мы держимся очень строго, стараемся держать планку повыше и не устраивать мышиной возни вокруг VIP-персон, которую обычные пассажиры страсть как не любят. Всё-таки мы работаем именно для них и они составляют основу нашего существования в сложном мире авиаперевозок.
Чтобы было легче работать, мы сначала стараемся уловить, в каком водевильном или мелодраматическом сериале находятся устремления пассажира-артиста, и после этого подыгрываем ему, в итоге все довольны, все спокойны.
Пассажиры разных кругов друг с другом редко общаются напрямую, даже оказавшись в салоне рядом, разве что мужчины отвечают на кокетство женщин или же сами пытаются закадрить соседку. Здесь они проявляют чудеса находчивости, как правило, привлекая участвовать в пикантной охоте и нас. Поскольку мы женщины слабые, а те, кто решился на воздушное приключение, обычно мужчины приятные, то отказываем только в крайних случаях, когда это связано нарушением служебных инструкций, к мужчинам из наших бригад они почему-то обращаются реже.
Обычно на втором часу полёта все проблемы благополучно разрешаются и самолёт представляет из себя мирное соседство множества групп с разными интересами и запросами, за которыми опытная бригада наблюдает внимательно. С ноутбуком был сегодня только один пассажир и мы пристроили его рядом с переноской, чтобы компьютер питался напрямую от нашей сети. Похоже, он был шибко занятым человеком, на мониторе у него были не кино или игрушки, а сложная картинка с мудрёным графическим редактором. Он, не особо чинясь, всё мне рассказал и показал и помог разобраться с многочисленными разъёмами и проводами, мы с ним всё сделали быстро и без бортинженера. После этого пассажир не отрывался от своей работы почти до прилёта в Москву.
Особенной категорией в нашем обслуживании значились матери с малыми детьми, их обычно поручали Светлане и она делала для мамаш всё, что надо, без напоминаний и самостоятельно, своих у неё было трое. Эту школу она прошла при летающем муже совершенно самостоятельно, как курс молодого бойца и школу сержантов. Уже через час после взлёта всё наладилось и успокоилось, малыши уснули, дети постарше угомонились и затихли, следом за ними прилегли и мамаши.
А у нас полным ходом шла подготовка к кормлению пассажиров, потом будет сбор посуды и упаковка всего в контейнеры, опять разогревание и раздача продовольственных порций и так без конца, пока не закончится рейс. В паузах между условными завтраками, обедами и ужинами мы обычно развлекаем бодрствующих пассажиров простенькими конкурсами с символическими призами. Один из них на этот раз устроили для любителей рисования, мы раздали бумагу и карандаши и ничем не ограничили фантазию. На наш призыв чаще отзывались дети, изредка подключались и родители. Когда прошло некоторое время, самая молоденькая в бригаде бортпроводниц, очень похожая на броскую топ-модель, Надя Угличкова пошла собирать урожай, я в это время разбиралась с бумагами по продуктам из бортового питания и в оценке художественных талантов участия не принимала. Всё было уже хорошо накатано и протекало без меня, девушки переговаривались, шутили, сравнивали отдельные рисунки с художествами собственных детей и знакомых, но было так до поры. Потом сменились и тон и настроение этих молодых женщин, которые находились при исполнении, жужжа как пчёлки, профессионально улыбаясь налево и направо и поддерживая в салонах порядок и покой.
Я почувствовала, что все смотрят на меня. И не просто смотрят, а по-особому - с интересом и с тем ещё женским любопытством.
- Ирина, - сказала Татьяна, заводила неформальных сборищ и послеполётных вечеринок, - и когда это ты ухитрилась стать такой раскрученной моделью, а? Вроде на виду всё время и вот - на тебе! – она пододвинула несколько листков ватмана формата А-3, там я увидела нечто совершенно отличное от материалов наших конкурсах. На них очень профессионально изображена я. В разных видах и во всех фазах привычных манёвров в ограниченном пространстве плотно набитой пассажирами “Тушки”: фигура и характер движений были определённо моими, я себя узнала и по характерным положениям тела, ног, головы и шеи. Вот только сами руки придуманы, автор сделал из них лёгкие крылышки, которые передавали пакеты, подносы, бутылочки, стаканчики и прочее в руки и на столики пассажиров.
Я знала, что надо нравиться пассажирам всегда и во всём - как прохладным витринно-рекламным лоском протокольной встречи пассажиров на посадке, так и артистическими способами выполнения рутинных дел. Большинство пассажиров в межсезонье составляют мужчины, а они лучше запоминают авиакомпанию по выправке и профессиональному обаянию стюардесс, чем качеству бортового питания и мастерству пилотов, которые в последние годы подравнялись и стали неразличимыми. Отдельные коллеги развили эти умения намного дальше, а наиболее продвинутые демонстрировали такую замысловатую и изысканную аэробику, что на них засматривались даже женщины в больших годах. Думаю, что подобные фокусы, повторенные на семейной кухне, не единожды спасали от необоснованной критики и начинающих и опытных хозяюшек.
Когда-то, когда была помоложе, я внимательно следила за своими движениями, часто репетируя перед большим зеркалом и доводя до нужных кондиций абсолютно все элементы своей работы. И всё-таки, выходя на суд пассажиров, волновалась, как на первом свидании. Но шли годы и всё это стало привычкой, я улыбалась, смотрела в глаза пассажиров, но никаких эмоций не испытывала, улыбка была почти приклеенной и ненатурально холодной и типично американской.
А теперь вернусь к рисункам. Они были контурными, лёгкие и уверенные штрихи и смелые линии передавали настроения и чувства, которых я никогда и никому не высказывала, но это было и в этом вся я. Хотя налицо стилизация, переходящая в символику, но всё же я видела, что на рисунках я и никто больше. При всём при этом автор позволил себе вольности – на мне было что-то вроде спецодежды, юбка не закрывала коленей и под ней отчётливо угадывались детали и изгибы, выпуклости и ложбинки, как будто её и не было. Одним штрихом выделена грудь, переходящая в контур плеча и как-то по-особому смыкаясь с линией шеи. Лицо и причёска переданы несколькими штрихами, ресницы жили сами по себе и сильно отличались от привычных, чисто дамских черт. Заколка, которую я носила уже много лет, распахнула крылья, как птица и только её клюв удерживал узел волос от намерения распуститься. Очень странная, но точная ассоциация, отметила я для себя. На одном рисунке крупно проработаны глаза, что-то в них было от меня, однако это не напоминало ни одной из моих фотографий. Глаза были и мои и какой-то незнакомки, заводной и стервозной женщины. Эти глаза даже не заметили, как их выписывал художник, как он буквально обнажил и разобрал меня на части, чтобы собрать в нужной ему последовательности. Вот так-то, Ириша, сказала я себе!
- Что молчишь, не ожидала, что он тебя вот так засветит? – коварно улыбаясь, прошептала на ушко круглобокая Светка. Я молча собрала всё о себе в охапку и уединилась в закутке. Подруги не приставали, но долго это продлиться не могло, я понимала, что от въедливых и дотошных вопросов не отвертеться. Я знала точно, что никогда у меня не было тайных и явных воздыхателей, умеющих хоть что-то по художественной части, поэтому вопрос: откуда взялся этот живописец - был для меня необъяснимой загадкой. Я повернулась к ним и выдохнула:
- Не виноватая я! Я не знаю, кто он! – бригада меня знала давно и тоже подозревала, что в наших кругах художники не водятся. На листах не было ни подписи, ни других координат автора. Я решила вычислить его самостоятельно, зная только, что всё это из первого салона. Девочки дали поднос с соками и напитками, в его глубину поставили маленький бокальчик с вином, я добавила по бокалу водки и коньяка и отправилась на охоту. На свой риск я могла угостить автора чем-то по собственному выбору. Сквозь узкую щелку в занавеске Татьяна следила за мной. Я начала с головы салона и внимательно следила за реакцией пассажиров, мне казалось, что угадаю его - должна угадать. Впрочем, я напрягалась напрасно, он и не думал прятаться. Когда я дошла до середины, то увидела пытливый и внимательный взгляд, он оценивал мою реакцию на свои труды и я почувствовала, что мужчина тоже взволнован и ему далеко небезразлично, как я отнеслась его шутке. Мне полегчало, когда увидела рельефные, точно вырубленные из камня, черты лица и тёмно-карие внимательные глаза и, мне показалось, что от этого памятника исходило обычное человеческое тепло. Ничто не предвещало напряжённости и проблем, но волнение мужчины и энергетика передались быстро и как-то незаметно: я лишь на самую чуточку наклонилась ему навстречу и вскоре ощутила, как руку с нагруженным подносом пронзила лёгкая дрожь. Он это заметил, подстраховал, подставив под него свою широкую ладонь. Наши пальцы на мгновение встретились, я тут же успокоилась и набралась смелости негромко сказать несколько фраз, благо, нас никто не слышал. Я поставила ему на столик водку и тоник с разрезанным лимоном. Соседка справа удивлённо покосилась, но, будучи интеллигентной дамой из середины прошлого века, этим и ограничилась. Он легко выдохнул и улыбнулся одними глазами. Я ничего не могла с собой поделать и была не в состоянии оторваться от распахнутых глаз. В них было всё! Мне стало плевать на остальных пассажиров - так хотелось оказаться рядом с такой могучей энергетикой. У меня едва хватило сил поднять глаза и просигналить Татьяне, она тут же вышла навстречу с полным подносом и спасла от позора – я уже была готова сесть рядом с ним, чтобы почувствовать, вкусить и приобщиться. Хоть на мгновение! Я прислонилась к подлокотнику кресла художника и сделала вид, что у меня технологическая пауза. Возвращая пустой поднос соседки, он локтем коснулся моего бедра и снял пеленающую оторопь. Другой рукой он поднял бокал с водкой и, глядя в мои глаза, только пригубил. Татьяна сначала оттеснила меня от источника неприятностей, потом взглянула на него сама и, повернувшись к нему спиной, окончательно оградила от соблазнов. Кое - как я добралась до взбудораженного девичника и упала в кресло. Подруги не приставали, своих глаз нет, что-ли?
- Давай объявим его победителем? – предложила Надежда, когда я окончательно пришла в себя, поглядывая на подруг и ожидая их поддержки.
- Ни в коем случае! – отрезала я, обретя, обычную уверенность в себе. - Это мой личный выигрыш и с автором я разберусь сама! - потом немного смягчилась и добавила. – Он профи, это же видно сразу, нельзя держать его в одном списке с ребятишками. Вы решайте с остальными, а я подумаю, как быть с ним, хорошо? Не очень охотно, но с этим согласились. Список с продуктами лежал передо мной, как ассирийская клинопись перед “новым русским”. Я ничего не видела и не соображала, пришлось его отложить. Вскоре созрело решение. Простое и надёжное – я отправила ему записку.
Хоть я готовилась, но с его появлением затрепетала как молоденькая девочка, я так и не смогла сообразить, почему волнуюсь, отчего голос стал чужим и неуправляемым, а способность соображать улетучилась. Он сразу вручил визитку. Там были имя, фамилия и профессия – художник. Я сделала над собой усилие, поднатужила память и припомнила, что в наших газетах что-то было о нём, а вот что – это мне тогда показалось пустым.
Он извинился за вторжение в мою личную жизнь и покушение на свободы и женскую независимость. Я не заметила, как это случилось, но мы остались одни и могли говорить без помех. Он предложил общаться попросту:
- Мужчина и женщина, если они не хотят держать друг друга на дистанции и выдумывать условностей, должны быть на “ты”! Как дама пожелает, так и будет! – он только предложил, а я уже поймала себя на согласии с ним. Но вслух не произнесла. Однако он прочитал выражение глаз и протянул руку. - Илья, а ты? – Ирина! – ответили мои губы. – Ты очень выразительна, - сказал он, - наблюдая за тобой, я получил массу удовольствий. Так получилось, что сейчас я работаю над большим проектом – это будет большой альбом на темы античности. Помнишь мифы про царя Эдипа и его дочь Антигону? – я кивнула, что-то из этого я знала, поскольку в столичные театры старалась ходить.
Я не опустила глаз и он отметил это. Затем Илья стал рассказывать о деталях проекта, будто мы знакомы давно и близко. Я не понимала, чему обязана и в чём, собственно, моя роль – неужели поговорить не с кем? На робкого и непонятого интеллигента он непохож, тогда почему? Словно услышав мои сомнения, он раскрыл папку и показал несколько листов. Это были иллюстрации к темам греческих мифов. Среди них и копии с античных ваз и амфор, и сюжеты из классики от Возрождения до начала ХХ-го века, и современные работы. Присмотревшись внимательнее, я стала догадываться, почему ему интересна я, а не Татьяна или Надежда - наши отрядные секс-символы.
В набросках, сделанных по мотивам и стилистике оригиналов, я находила так много сходства с собой, что догадалась о причине быстрого раскрытия моей натуры. Он писал Антигону с оригиналов в собственной интерпретации, ещё не зная обо мне, и сделал её в чём-то очень похожей на меня. Теперь я, живая, была ему подарком судьбы. Я внимательно сравнивала себя и оригиналы мифологической Антигоны – сходство было и немалое. А я-то всегда считала себя стопроцентной славянкой с незначимой долей малоазиатской крови. Илья дал мне разобраться в себе и после этого предложил быть его моделью, узнал про мою зарплату и предложил на год уйти к нему с гарантией приличного содержания и никакой мороки с гостиницами, паршивым питанием и капризными пассажирами. Это было очень заманчиво, но я сразу отказалась – до лётной пенсии было недалеко и я не могла рисковать ею.
- Почему? – удивился Илья и я объяснила. Он выслушал. Покачал головой, но от предложения не отказался. Он готов на любые компромиссы – я ему очень нужна. В конце концов мы отложили всё в сторонку, чтобы созрело и отлежалось.
Появились девчонки, тема, поначалу громко себя обозначив, тихонько повисла и Илья ушёл. После разговора с ним я почувствовала себя совершенно другой женщиной: всё то, что мы обсуждали, приняло зримые черты, оно по-хозяйски осваивалось внутри меня, деликатно сообщая и о собственных намерениях и о наших общих интересах, появилось и что-то новое, совершенно неведомого облика, придававшее жизни новый смысл, цельность и наполненность, подруги это сразу поняли и почувствовали. Никакой бабьей ревности к чужой удаче пока не было и в помине. До конца рейса мы с ним более не общались, только заговорщически переглядывались и улыбались. Расставание с Ильёй прошло внешне легко и тепло, хотя во мне всё так и звенело.
В Домодедове экипаж только переночевал и после обеда стал готовиться к вылету домой. Со своими дамами я отшучивалась и отмалчивалась, боясь и себя, и капризов судьбы, и чёрной кошки на дороге, и своей не совсем удавшейся жизни. Илья оставил папку с материалами, он надеялся, что я проникнусь, привыкну и буду активной и сознательной участницей, а не безмозглой манекенщицей. Я стала приложением к этим альбомам и никак не могла отделаться от ощущения, что как-то сразу и вдруг потеряла что-то важное из своей сущности и оно независимо от меня перетекло в эти листы. А от них ни я, ни мои коллеги долго не могли оторваться. Вся бригада смотрела на материалы, как на дорогущие художественные альбомы профессионалов, которые в магазинах не продают. Мне же они достались по случаю и совершенно бесплатно. Было что смотреть и о чём задуматься и вскоре мои аргументы против затеи Ильи уже не казались убедительными. Командир и второй пилот даже повертели меня в гостиничном номере у зеркал, сравнивая с дамочкой на ватмане.
- Классная модель, - сказал командир, - я бы такую не упустил! – и с сожалением развёл руками, указывая на свою вторичность после этого живописца.
С командиром экипажа мы летали давно, он при мне начинал вторым пилотом, долго ждал повышения и хорошо понимал суть жизненной лотереи. Он меня ревновал ко всем мужчинам на свете, но сейчас почему-то остерёгся и по-особому посмотрел, сравнивая реальную Ирину Вальпашину и мифическую Антигону. Видно, было у нас что-то общее, раз он молчаливо согласился с Ильёй.
Когда я возвратилась домой, моя Ольга, которая училась на втором курсе местного университета, уже знала про Илью всё. Она, оказывается, видела многие его картины и об этом проекте была наслышана с самого начала. Одна из её подружек подрабатывала у кого-то из местных художников и любознательные ушки во время сеансов не закрывала. Татьяна звонила из Москвы домой и поделилась со своими, а те просветили мою Ольгу. Мир тесен! Мне это радости не прибавило, поскольку я ни в чём не была уверена даже по существу, а от меня требовали несусветных подробностей.
Единственным живым существом, которое принимало меня без вопросов, был Джульбарс. Он без суетливого визга, но очень приветливо, с нескрываемым достоинством и серьёзностью немолодого возраста встретил меня, сел и приготовился к обычному диалогу. Он понимал всё. Говоря с ним, я проверяла себя и свои мысли: я не могла соврать, а он не мог уличить. Но именно ему я выкладывала всё без утайки и по искрам внимания в его глазах, движениям очень умной собачьей морды мне часто становилось ясным, в чём причина моих проблем и являются ли мои успехи таковыми на самом деле. Он чувствовал то, что для меня было за семью печатями и, беседуя с ним, я узнавала себя гораздо лучше, чем с самой близкой подругой. Я далека от суеверий и фетишизма, однако этот пёс был моим поверенным, очень надёжным и верным, ему я могла сказать даже то, чего не осмелилась бы доверить никому другому. С ним я чувствовала себя раскованной и свободной, с ним не надо играть в лицемерные игры, он не требовал отчёта в поступках, не укорял за неудачные шаги, не учил жизни, не навязывал светских правил и приличий. Он просто любил и принимал со всеми моими болячками. Когда у нас бывали финансовые проблемы, он не смотрел в мои виноватые глаза и не требовал наполнить до краёв собачью миску, всегда чувствовал трудные времена просто по моему виду, в такие дни он встречал и провожал меня бодрым взглядом, который придавал сил и уверенности в себе.
Мы собрались с Джульбарсом на прогулку, он подставился под намордник, поднял голову, чтобы мне удобнее застегнуть поводок, и мы отправились на пленэр. В таких случаях я уходила с ним подальше от городского шума и суеты. Сопки, окружающие город, принимали нас и освобождали от рутинного груза текучки и напряжённости. Здесь, высоко над городом, было много свежих запахов, ощущалась близость Охотского моря, мириады разлных, сливающихся в тесных созвучиях, криков, шепотков, шорохов, движений, мельтешения всех типов, живительные запахи хвои, лиственных деревьев, кустов и трав прочищали дыхание и давали встряску всему организму. В этот день было солнечно и тихо, мы поднялись по склону и расположились на своём привычном месте. Я немного передохнула, наполнилась воздухом пригородной тайги и начались традиционные игры в казаков-разбойников, потом отпустила своего партнёра в свободный поиск и он стал делать большие круги, изредка подавая голос, чтобы я знала, где он сейчас.
Я думала, что за предложением Ильи стоит больше чем деловое сотрудничество. В нём был соблазн, которого я и ждала и боялась. Моя жизнь, выглядевшая со стороны уравновешенной и обустроенной, на самом деле была слишком незащищённой и зависимой от многого и многих. То, что он предлагал, было слишком серьёзным и меняющим мои склонности и привычки и могло разбалансировать и разрушить не такие уж и прочные устои. Хотя, с другой стороны, мне хотелось туда, где жил Илья. Но не в роли хорошенькой модели, нет, это меня не устраивало в принципе. Я знала о жизни более чем достаточно и понимала, что в той богеме, куда приглашал Илья, моего нет ничего. Внешняя фактура будет какое-то время компенсировать внутреннее неприятие их мира, но рано или поздно всё станет на места и я там окажусь лишней. Правда, где-то в глубине подсознания таилась надежда на таинственное местечко, где между явью и моими принципами мог отыскаться разумный компромисс, но я даже не пыталась разрабатывать столь ненадёжную почву и оставила всё, как есть.
Я знала, что в моём возрасте и мужчины и женщины смотрят на мир трезво и осмысленно и поэтому различают злаки от плевел быстрее и отчетливее, а тональность и тембр голоса тоньше и глубже. Вращаясь некоторое время в иной среде, я могла и узнать и приобрести. Как и любую женщину, меня одолевало любопытство, мне казалось, что земля в некоторых местах всё-таки плоская и, добравшись до края этого диска, я смогу заглянуть в бездну. Тот мир, где жил Илья, был для меня и плоским диском и бездной одновременно. В моём мире всё подчинялось устоявшимся законам физики, химии и математики, где ноль был всегда меньше единицы, грамм веса тяжелее миллиграмма, а у них царили критерии размытые, многоступенчатые, переменчивые, абстрактные, мне недоступные и непонятные. Там мог оказаться и земной диск, и прочая мистическая абракадабра, чего в моём мире не могло быть по определению.
И меня потянуло к авантюрам и переменам. Метафизика и мистика взяли верх над здравым смыслом, от чего настроение улучшилось, напряжённость в душе тихонечко слабела и таяла, а проблема веры или неверия предложению Ильи стала одной из многих и уже совсем не острой. А ещё я не забыла собственного волнения при нашей первой встрече.
Упражняясь в умствованиях на проблемах высокого порядка, передо мной как-то уж очень кстати высветились пути решения других, застарелых и почти безнадёжных. Опустившись с заоблачных высот мистической философии на землю, я, наконец, сообразила, что и как делать с Ольгой, чтобы хоть немного обуздать её порывы, так напоминающие мне мои собственные, но много лет назад. Мне не хотелось, чтобы она прошла моим путём, он был очень болезненным и тяжким, теперь я представляла, как и где подтолкнуть свою гордую и упрямую кровиночку в нужном направлении, не вызывая у неё болезненной реакции в посягательстве на девичью свободу.
Набегавшись вволю, Жулька явился ко мне, вывалив язык, довольный и пахнущий свежими настоящими запахами, он немного отдышался и мы отправились домой. Я потрепала его за ушами, а он в ответ деликатно боднул мокрым носом мою руку.
Дома я занялась хозяйством, оно поглотило без остатка и время до следующего рейса пролетело, как один миг. Папка с материалами надёжно покоилось в комнате у Ольги, туда я без нужды не входила, приучая и её и себя, что в этом доме живёт ещё одна взрослая и самостоятельная женщина. Хоть она и моя дочь. Так легче удержаться от соблазнов и коварных женских капризов. Я понимала, что неизбежны моменты, когда буду не в силах внять здравому смыслу и ринусь в стихию, где женщина чувствует себя увереннее. Но стихия потому и есть стихия, что она сама по себе и никем не управляема. И поэтому от неё нужно иметь многоступенчатую защиту. Именно из этих соображений не у меня, а в комнате у Ольги хранилось заветное волшебное яичко, внутри которого упакована всесильная иголочка, которой могла быть вышита моя судьба.
Пусть она лежит поглубже и подальше от соблазнов.
И я решила выдержать паузу, пока не осознаю всё в полной мере и без давления извне. Она затянулась на несколько недель. Я улетала то на юг, то на запад, работа занимала полностью, был ещё и дом и в нём моя отдушина и надежда Ольга, всё, что касалось меня самой, я отодвинула в сторону и старалась не задевать. Когда я почувствовала, что прежнее размытое состояние уже в прошлом, стала отвечать на вопросы и участвовать в обсуждении вариантов собственного переустройства. Но обсуждать я могла ещё не всё.
Примерно через неделю позвонил Илья, потом ещё раз и ещё. Но я, вслушавшись в собственное восприятие его слов и тональности, в которой они прозвучали, так ничего ему и не ответила. Постепенно выяснилось, что в моём положении резких движений делать не стоит: нельзя в одночасье из ветерана подъёмного состава авиации перепорхнуть к служительницам изящного и чирикать на языке, который до недавнего времени признавала не иначе как иностранным. Осознав всё это, я успокоилась окончательно, а свидетельства собственной слабости и почти состоявшегося искушения убрала ещё дальше. Я понимала, что перекрываю кислород последней лебединой песне, но рисковать не могла - одной поднимать Ольгу было очень и очень непросто.
Наутро у меня очередной рейс в столицу, отключив телефон и задержав Ольгу дома сразу же после лекций, я откровенничала обо всём, что может позволить мать с любимой дочерью. Где-то рядом был и Джульбарс, в такие дни он чувствовал важность момента и величественно становился у порога моей комнаты, ждал разрешения и только после этого садился рядом и заглядывал поочерёдно в глаза то одной, то другой хозяйки. Его присутствие придавало значимости словам, мы не позволяли ничего резкого, а от него веяло уютом, покоем, силой и основательностью.
Такой сложился обычай - быть вместе перед вылетом, отринуть суету, почувствовать ту тонкую материю, которая и отличает гомо сапиенс от прочих бегающих, летающих и плавающих. Мне казалось, что Ольга понимает, почему я это делаю. Она осталась в моей комнате, мы уснули вместе, а Джульбарс охранял чувствительный женский сон.
Утром дамы расцеловались и разбежались. Рейс был обычным, хлопоты ради некоторых капризных пассажиров иногда доставали, но сегодня я была непробиваема и прямо-таки упивалась возможностью выполнить и ублажить очередное желание. Особенно поначалу кипятилась одна дама, она хотела поменяться с кем-то местами, чтобы смотреть на сидящего рядышком мужа, который, как я поняла, был рад возможности отдохнуть от супруги хоть недолго и по мере сил пассивно противился натиску жены, цепляясь за то, что пожилой соседке будет неудобно сидеть в окружении чужих вертлявых отпрысков, с которыми она предлагала поменяться местами. Он с надеждой смотрел на меня, я понимала и поддерживала его и вскоре коллективными усилиями мы назначили энергичную даму воспитывать слегка запущенных недорослей. Проявив чудеса словесной эквилибристики, выявив слабые точки энергичной и властной супруги, дозированным применением лести и лицемерия, мы с её мужем и пожилой женщиной представили всё так, будто эта энергичная дама и есть соль земли, скромная, не ждущая шумных почестей и наград, но мы-то знаем, что и почём и кто в доме хозяин. Быть хозяйкой положения с широким полномочиями хочется многим и наши семена лести упали на благодатную почву. Операция закручивалась тонкая и рискованная, но тем более интригующая предвкушением сногсшибательных результатов. Когда всё уладилось, муж окончательно обосновался вдали от жены, перекрестился и тут же закрыл глаза. Я осторожно будила его на ритуалы по наполнению желудка, он блаженно приоткрывал глаза и отрицательно качал головой. На нём было написано такое счастье и блаженство, что я не удержалась и принесла ему немного коньяку с фруктами. Наверное, он в эти минуты кайфовал круче закоренелого алкаша, получившего дозу сверхчистой без риска и медицинский показаний. Потом он только выходил на промежуточный посадках и тут же возвращался, чтобы продлить свой, выпавший по лотерее, счастливый час.
Из Москвы я позвонила домой, дочь была приветлива, послушна и загадочна.
- У тебя кто-то в гостях? – догадалась я.
- А тебе не интересно кто? – прозвучал кокетливый ответ.
- Я её знаю?
- Мы оба знаем его! – торжествующе заявила моя дочь.
- И кто же это? – растерялась я. До сих пор в моё отсутствие она выдерживала характер и никого в дом не водила. Она почувствовала мою тревогу и успокоила:
- Ты его знаешь, он хороший!
- Дай ему трубку, пожалуйста!
- С удовольствием! - Илья Николаевич, с Вами хочет поговорить мама! – у меня подкосились ноги и я опустилась на пол гостиничного номера.
- Здравствуй, Ирина! – раздался намеренно забытый мною голос. - Ты исчезла, я устал ждать, решил найти, узнал, что будешь звонить и хочу напомнить кое о чём. Я согласен на любые варианты. Любые, понимаешь?! – он замолчал, ожидая ответа. И я положила трубку. Мне нечего было сказать. Потом отцы-командиры пригласили женщин на чай с коньяком и танцами, плавно перешедший в обычный сабантуй экспромтом. Образовались пары, кто-то куда-то ушёл и я осталась с командиром до утра. Он был само внимание и забота, нежность и терпение, но я ничего не видела, не слышала и не ощущала. И не понимала - почему. А может, не хотела себе в этом признаться? Мне иногда казалось, что я нахожусь вне своего тела и смотрю, на него с удивлением, отмечая все его фокусы и капризы. Оно вытворяло невесть что и мужчина к утру совсем растерялся.
Когда мы возвращались домой, я постаралась ни о чём не думать и не заводиться без нужды. Забот с пассажирами хватало за глаза и я окунулась в них. К командиру с завтраком отправила Татьяну, потом Надежду, не замечая их недвусмысленные реплики, а когда он не выдержал и вышел к нам собственной персоной, ответила прохладной любезностью забытой любовницы. Командир выдержал характер и от оправданий отказался. Он остановился возле меня и молча наблюдал, как я занимаюсь делами, потом отвернулся к иллюминатору и долго смотрел в белёсую мглу с редкими просветами огней. Девочек из подсобки сдуло ветерком давней и туго закрученной интриги, но командир ни на что особенное не решился, никогда он не был так чуток и деликатен. Так, ничего и не сказав, он ушёл в пилотскую. Больше мы его не видели, только Татьяна и Надежда просвещали о лирическом хондрозе и откровенных, несвойственных ему шуточках и жестах.
“Санта-Барбара” нашего экипажа была не менее драматична и увлекательна, чем страсти заокеанских богатеев. А по уровню наворотов и непредсказуемости мы сильно превосходили фантазию и выдумку самых смелых киношников.
Моему роману с нынешним командиром предшествовала его упорная борьба за право быть со мной с прежним командиром, у которого он был вторым пилотом. Я не восточная женщина и право сеньора на меня не распространяется, именно так я и ответила прежнему командиру, когда мы остались наедине. Ему было удобно иметь меня под рукой и он оказал сильное давление, тогда я подала рапорт о переводе в другой экипаж. В тот раз он сделал откат, только бы не отпускать и выждать, пока не образумлюсь. Его тогдашний второй пилот был моей защитой и командир, используя связи среди начальства, решил притормозить рост своего зама. Так мы втроём маялись в одном экипаже: меня не отпускал, чтобы не досталась кому-то, а второго пилота, чтобы манипулировать им и держать при себе. Всё это продолжалось, пока не сменилось начальство и тогда второй пилот стал командиром, он тут же забрал меня к себе и на волне благодарности к нему и чистоты и бескорыстности нашей дружбы как-то неожиданно возникла совершенно новая связь.
Некоторое время мы были очень близки и расставались совсем ненадолго, но постепенно я стала понимать, что в дальнейшем нам будет совсем нелегко, да и Ольге просто необходим строгий и сильный заменитель отца. Командир же был мягок, порядочен, честен и деликатен и все женщины вили из него верёвки. В последнее время уже я стала для него и защитой и опорой, во мне он находил отраду для души, но мне уже хотелось другого и роль любовницы-матери стала тяготить. Материнских забот хватало и с Ольгой, самой же хотелось нырнуть в сильные мужские объятия и забыть обо всём, да так, чтобы потом не жалеть об этом. К сожалению, командир таковым не был. Но привязанность и привычка видеть милого и всё ещё дорогого человека рядом, знать, что он всегда к твоим услугам, своё брали сполна и наша связь, несмотря ни на что, продолжалась.
Чтобы как-то завести меня и склонить к ревности, он иногда переключал внимание на Татьяну, она играла и кокетничала, с опаской поглядывая в мою сторону. У нас состоялся откровенный разговор и я предложила: “Если насовсем и бесповоротно – бери его себе! Пусть он будет твой, ему нужна постоянная женщина. Но если только поиграть, а через полгода-год упорхнёшь в другую постель, то лучше не надо! Он уже не мальчик и свою дозу от жизни получил. Подумай об этом и помни, что я за него в ответе!” Татьяна всё поняла и натиск ослабила, что ей нужно, она так для себя и не определила, но быть второй, пусть даже после меня – не позволяли гордость и независимый характер, возраст мужчины для неё не имел никакого значения, Таня была хоть и прожжёной девочкой, но в душе являла собой максималистку с идеалистическими ценностями.
Другое дело, Надежда, та охотно бы перехватила и из моих и из Татьяниных рук, но оказалась не совсем в его вкусе. Надежда была умной и находчивой девочкой, сообразила, что к чему, и уже вскоре знала, чем исцеляется его тайная от медкомиссии болячка и втихую от экипажа пользовала нашего командира, да так удачно, что он почувствовал сильное облегчение и поделился со мной. Я догадывалась о сути завуалированных намёков, однако вслух обрадовалась не только физическому исцелению, но и тому, что кто-то, возможно, небезразличен и к душевному его теплу и к тоске по покою и уюту. Обе девочки теперь негласно соперничали, причём, Татьяна это делала частично из элементарной вредности и частично за компанию, чтобы отсеять вероятных конкурентов Надежды, но командир, даже сильно польщённый таким внимательным и чутким гаремом, не мог расстаться с былыми привычками и привязанностями, чем я иногда и пользовалась. Этой ночью я у него осталась скорее из желания подразнить молоденьких соперниц, чем от настойчивости мужчины.
Когда мы прилетели домой, я отпустила девочек пораньше и с Ниной пошла сдавать имущество и бумаги наземным службам. Когда закончили, из экипажа в аэропорту уже никого не осталось. Нас поджидал на белой “Тойоте” муж Нины с чинно держащимися детьми, мы загрузили свои вещи и отправились в город. Нина села сзади с девочками, а я устроилась впереди с Серёжкой. Он был чуть помоложе меня, а Нине недавно исполнилось тридцать и она всё время присматривалась ко мне, пытаясь угадать, какой станет в мои годы и находила, что для своих лет я выгляжу превосходно. Я иногда ловила на себе её деланно ревнивые взгляды, когда, шутя, кокетничала, а также мило и непосредственно пикировалась с её мужем, чего у неё никак не получалось.
Она обычно смотрела на него снизу вверх. А тот играл с ней, как с дорогой и любимой игрушкой, всячески потакая редким капризам. Нине же очень хотелось быть на равных и даже взять верх, я видела, что она хочет этого всеми фибрами своей души и делает для этого многое. Летая уже несколько лет со мной и наблюдая мои отношения с командиром, она примеряла на себя атрибуты, платье и манеры сильной и независимой женщины, но пока они ей были великоваты и преждевременны и она ждала того времени, нетерпеливо подгоняя и вычисляя, когда же оно, наконец, наступит. Сегодня её Сергей выглядел отлично, я заметила, что женщины за рулём откровенно семафорили при виде такого кавалера. А он был хорошим отцом и заботливым мужем, девочки четырёх и шести лет аккуратно одеты, с бантами на ухоженных косичках и очень интересными и умненькими глазками на круглых, в маму, личиках.
Мне Нина очень нравилась и я её всегда выделяла, считая самой серьёзной и перспективной из многочисленных бортпроводниц нашей Северо-Восточной авиакомпании. Со мной она летала и до замужества, я была на её свадьбе одной из подружек, а потом и крёстной для обеих девочек. Я не думала, что она вернётся в отряд после трёхлетнего перерыва, связанного с рождением детей, но мать Сергея согласилась присматривать за ними вместе с сыном и Нина вновь стала летать.
Молодая женщина вовремя сообразила, как надо поступить, чтобы их брак получил сильный стимул и именно она нарисовала его перспективы, с чем опытный коммерсант Серёжка с удовольствием согласился. Когда он бывал на наших семейно-корпоративных сборищах и пикничках и общался с членами экипажа и их семьями, то атмосфера нашего, замкнутого на полёты, клана вызывала у него что-то похожее на пиетет и поклонение. Принадлежность Нины этому сообществу её возвышала и он откровенно радовался за красавицу-жену. Ревность ему в голову не приходила, хотя сам он вряд ли был монахом в душе. Думаю, что Нина просто не давала поводов для ревности и умело замыкала его внимание и мужские интересы на себе, заставляя скучать и тосковать и звонить ей в любой конец России. Окрутить же она могла легко и любого, если бы захотела, таких примеров наши молоденькие “супервумен” выдавали сколько угодно. Но ей это было ни к чему, её интересы далеки от подобных, как она выражалась, эрзац-заменителей для несостоятельных. Я представляла, какой она может стать, если вдруг попадётся мужчина, сумеющий извлечь её из привычной среды обитания и показать её настоящую цену, да ещё поманить сказочными перспективами. Я была уверена, что уж меня-то в таком случае она перещеголяет по всем статьям. Но, разумеется, вслух этим с ней не делилась. Пока мы добирались до города, Серёжка пересказал местные новости, мы с Ниной поведали о новостях столичных, о ночном сабантуе ни я, ни она не упоминали.
Дома меня встретил Джульбарс, его хвост вилял от радости как помело, особенно он радовался, как малый ребёнок, моим воздушным гостинцам и очень уважительно разглядывал и обнюхивал их, а потом укладывал между лап и торжественно хрумкал, благодарственно поглядывая на меня. Ольга ещё не пришла и я, приняв душ и выпив кофе, упала в постель. Сказывалась большая разница во временных поясах, накопилась усталость, я тут же уснула и не слышала, когда явилась моя разлюбезная доченька.
На следующее утро я проснулась поздно, разбудил Джульбарс, слегка приведя себя в порядок, я вышла с ним на прогулку. Потом выпила кофе и стала бесцельно бродить по квартире. На кухне Ольга оставила записку, что после лекций задержится у подруги. Я принялась было за домашние дела, но всё валилось из рук. Джульбарс виновато опустил голову и искоса поглядывал на меня, он знал обо мне больше, чем родная дочь.
- Подсказал бы, что-ли, раз такой умный, - подумалось мне, но эта мысль исчезла, как и все другие, бесследно. Случайно попался листок с телефоном и адресом и вскоре я была в его мастерской. Илья стоял у большого шкафа, там висела верхняя одежда, рядом с ним одевались две молодые хорошенькие женщины и старик с необычным запоминающимся лицом. Тут же лежали хламиды и несколько поясов с пряжками от театральных костюмов. Мы не сказали ни единого слова, ожидая ухода натурщиков. Я присела на продавленный диван и посмотрела на него. Никогда мне не приходилось видеть художника за работой, она оказалась неожиданно лапидарной и грязной, в мастерской пахло лаком, красками и ещё бог знает чем и было холодно.
Илья одет в джинсовую куртку поверх байковой рубахи и тренировочные брюки “Адидас”, на ногах кроссовки, забрызганные красками, в руках была промасленная тряпка, ею он оттирал краску с пальцев. Он был у себя дома и в своей стихии, она придавала ему уверенность и он мог тягаться с самим богом по влиянию на человеческое восприятие. На мольберте был почти завершённый сюжет о дочерях Приама.
Я раньше не видела его полотен, а мои познания в живописи ограничивались нечастыми посещениями главных изобразительных музеев страны и интересом к альбомам репродукций и доступно написанной литературе на эту тему. Даже будучи незавершённой, работа производила сильное впечатление. Я выбрала место, чтобы свет от окна не забивал колорита картины. И вскоре мне стало понятно, что он настоящий художник и ничем не хуже столичных маляров, признанных публикой и профессиональной критикой. Из характерных и не очень живописных лиц натурщиков он сделал очень ёмкие и запоминающиеся образы, сюжет и композиция были просты и убедительны, а колорит покорял чувственной проникновенностью. Я знала, что у царя Трои было много дочерей и двое-трое сыновей, среди которых виновник войны со всей Элладой - тщеславный Парис и мужественный и неприхотливый воин-герой Гектор. Мне показалось, что одна из дочерей, которая с болью в глазах смотрела на отца – это Кассандра. Она была разумной и здравомыслящей женщиной и могла представить, чем кончится бессмысленная конфронтация со всем миром, знала, что будет с ним, с их городом, с нею самой, но ничего не могла сделать для их спасения. И всё это в виде нескрываемой глубокой боли написано в её глазах.
А вот я ничего не знала даже о своём ближайшем будущем, меня не одолевали предчувствия и мои помыслы были приземлённой прозой. Глядя на это полотно, я ещё раз убедилась, что мы с Ильёй живём в разных мирах и измерениях. Я видела, что он полностью придумал из этих симпатичных и изящных, но вполне обычных женщин значимые эпические фигуры и мне стало не по себе от понимания того, что поверх моего внешнего контура будет написан совершенно чужой для меня характер. Я представляла, где примерно находится точка приложения интересов Антигоны, но себя в её роли не видела совершенно. Значит, рассуждала моя рациональная частица, он посадит меня, как манекен на витрине, и окружит реквизитом, из всего этого создаст некую композицию и впишет в неё нужный характер модели. Мог же он создать стерву и оторву из улыбчивой стюардессы, порхающей в замкнутом пространстве аэроплана. Он может сделать несколько набросков с натуры, а остальное допишет потом, согласно обстоятельств и настроения.
- Ирина, вернись, я здесь! – раздалось из глубины комнаты. Я оглянулась, Илья сидел в кресле и приглашал устроиться рядом. На столике дымился чайник с чем-то ядовитым и отвратительным. И я решила - если не отравлюсь сразу, потом смогу выжить и выстоять. Какой живительный напиток не позволил принять смерть из рук этого искусителя, я не поняла, а он не торопился с объяснениями. Потихоньку мой пыл слегка поугас и я обрела способность к осмысленному и взвешенному разговору. Илья внимательно следил за мной и не торопился, я почувствовала, что он тоже в некотором затруднении и это привело меня в расположение духа, близкое к нормальному. Я сказала, что мне не хочется быть базовой моделью для клонированных копий и поэтому у нас, видимо, ничего не получится.
- Ни-че-го! – повторила я по слогам и вновь почувствовала себя сильной и уверенной. Он взял меня за руку и подвёл к широкой занавеске, откинул её и отошёл в сторону.
На полотне изображена я в каких-то многослойных и немыслимых одеяниях, просвечивающих насквозь, но ничего не обнажающих, мой взгляд из-под опущенных ресниц был направлен в себя. Вдали угадывался контур Парфенона, а у ног покоились дары кандидатов в мужья. Что-то похожее я где-то и когда-то видела, но осознание остановленной вечности и вмешательства в ход времён удержало меня от поспешных слов. Я внимательно и без придирчивости всматривалась в портрет, отошла чуть дальше, поменяла угол обзора, вернулась на прежнее место, ходила по кругу и пыталась составить мнение о работе, но так и не смогла. Что-то здесь было не так, что? Я обернулась к Илье и сказала это вслух. Он долго мусолил в руках промасленную тряпку, прежде чем ответил:
- Здесь нет души, она витает где-то,
Лишь тело скорбно знаки подаёт,
Как от Луны - нет теплоты у света,
А на самой – стынь Космоса и лёд.
Возможно что-то столь же глубокомысленное выписано на полотне и породило во мне ощущение неуюта и дискомфорта.
- А у тех, что были и только что ушли, души при себе?
- Да.
- А у этой дамы, - я указала на собственное изображение, - она на прогулке?
- Душа этой дамы никому не подвластна и в эту оболочку вселяться не намерена! Она наотрез отказалась и не согласна жить здесь ни за какие коврижки.
- Неужели такое возможно? – спросила я после долгого размышления и поднабрав уверенности.
- Представь себе - это так!
- И ты не можешь этой гордячке указать на место?
- Понимаешь ли, Ирина, если портрет достоверен и изображённая на нём женщина, допустим, и в самом деле царица Парфянская, то в её воле отдать на съедение львам или крокодилам или озолотить царской милостью кого угодно: соседского фараона, соискателя чина придворного шута, незадачливого любовника, ну, а неугодного маляра и подавно. Или она настоящая царица или я паршивый пачкун и наглый обманщик. Нельзя приклеить чужую улыбку на лицо любимого детища. Иначе она тут же станет фальшивой и это не обнаружит разве что незрячий. Если будешь ты, будет и Антигона. Или от проекта придётся отказаться. Мне тебя не придумать, ты это видишь. Либо ты есть и всё завертелось, либо тебя нет и тогда ничего нет. Вот и всё!
Наступила тишина, он внимательно следил за мной. А во мне всё ещё звучала его хорошо мотивированная, развесистая тирада. И была она в какой-то очень неожиданной тональности, в чём-то неуловимой, но от того не менее уязвляющей, погребающей мои последние и хрупкие надежды. Интуиция редко меня подводила и она подсказывала, что здесь таится серьёзная опасность. Я ждала объяснений - после такой длительной и основательной осады с альбомами, телефонными звонками, тотальным охмурением моей дочери и другими приёмами он должен показать своё лицо. Именно мне, а не посредникам и моей восторженной Ольге. Он должен мне, состоявшейся женщине, знающей об этой жизни достаточно, во всех подробностях объяснить нюансы предстоящей работы, обнажить подноготную роли натурщицы, слегка коснуться моей души и рассеять сомнения, которые её так долго и настойчиво одолевают. Сомнения женщины, муки её и терзания, а не кокетство интересной модели и натурщицы.
И потом, я ведь совсем не та женщина, которая млеет от нежностей портовых грузчиков на тюках сена в пакгаузе. В его тоне я не услышала ничего, что могло бы утишить боль разбуженной им надежды. Мне ещё казалось, он чего-то недоговаривает и вскоре вернётся к беседе, скорректировав ответную речь по моей реакции. Я ждала продолжения, но длилась только пауза. Она выросла до неприличия и стала оглушительно пустой. Мужчина смотрел на женщину, но видел то, чего в ней никогда не было. И тут в недрах моей глухой обороны что-то дрогнуло. Я очень трудно шла к этой встрече, долго и тщательно готовилась к затяжной осаде и мощному штурму, а вместо этого слышу издевательски вежливые хлопки под стук метронома и вижу жалкую пародию на придворные расшаркивания. Для полного комплекта не хватало чековой книжки на столике, прислуги с полотенцем и биде за ширмой. На мне было написано именно такое восприятие его слов, он достаточно умён и проницателен, чтобы ничего не упустить. Всю мою сущность он увидел сразу и доказал это при первой же встрече, но теперь, после такой боли в моих глазах, ни слова в ответ!
Я остолбенела. Это было хуже пощёчины. Подступивший к горлу комок я с усилием проглотила и поднялась. Теперь на мне была привычная маска и вглубь меня никому не попасть. Я надеялась, что на моём лице ничего не успело проявиться, поэтому легко пожала плечами и сказала:
- Извини, что не оправдала твоих надежд, но лучше этого и не начинать. Царского во мне абсолютно ничего, а выдумывать себя я не привыкла, да и не умею. Не провожай, я сама найду дорогу! – и вышла.
Мир не рухнул, свет не померк, автобусы и такси с улиц не исчезли, а в моей голове не звенело от неустроенности и не гудело от пустоты и неприкаянности, вслед никто не оборачивался, состояние улиц и дорог я различала вполне удовлетворительно и на автопилоте нашла автобусную остановку.
Придя домой, я отключила переливы музыкальных звонков телефона, немного посидела на кухне, бессмысленно походила по вытоптанному ковру в прихожей, поковырялась в немытой посуде, оделась и пошла с Джульбарсом на пленэр. Он, как всегда, всё чуял, понимал и не лез в душу, он просто был рядом, раньше мне этого хватало, но сегодняшний день особый и я сорвалась. Мне не хотелось ни сочувствия, ни сострадания, ни милости, ни понимания, во мне, откуда ни возьмись, объявилась лютая звериная злоба и Джульбарс опешил. Он не знал меня такой. Мне стыдно вспомнить, что я ему говорила и в чём упрекала, я прогоняла его прочь, надеясь излить свою желчь без него. Но он только отбегал в сторону от моих разошедшихся рук и, поджав хвост, садился, не сводя с меня виноватого взгляда, его длинные и чуткие уши разошлись в стороны и поникли. Я поднималась с места и снова прогоняла его, он опять отпрыгивал и садился, а потом вообще лёг в траву и больше не двигался, как я его ни гнала и какими словами ни обзывала. Он всё видел и слышал, но не уходил.
- Ну и чёрт с тобой! Слушай, раз так приспичило, хрен собачий! – взвизгнула я и распоясалась окончательно. Он положил голову на передние лапы, прижал уши и закрыл глаза.
Я сходила с ума, видела в себе ту стерву, которую зорко приметил Илья, и ненавидела её, но она сидела во мне прочно, как бы являя вторую суть и я ничего не могла поделать, она упивалась своей властью и отыгрывалась на мне по высшему разряду. Сразу за всё и на полную катушку! Я никогда не была ангелом и мне было за что воздать, поэтому теперь, не особо надеясь на судьбу и её справедливость, я отбивалась, огрызалась и сволочилась похлеще самой последней твари, какую только могла представить.
Это продолжалось долго и могло бы длиться ещё бог знает сколько, если бы не поднялся ветер и с ним пришедший мелкий и холодный дождь. Они остудили, промочили до нитки и вернули на землю. Джульбарс следил за мной из-за кустов берёзки. Я, уставшая и остывшая, поднялась и пошла в его сторону, посмотрела на него – он меня понимал лучше человека. Но он был лишь верным псом. Никогда не было так муторно и тоскливо, как в эти минуты. Жулька, не шевелясь и навострив уши, следил за моими движениями. Я подумала - а смог бы он наброситься на меня, если бы того потребовали обстоятельства? Я подошла к нему поближе, пригляделась, но так ничего и не определила, потом опустилась на корточки, запустила руки в его гриву, почувствовала тепло, спокойное дыхание и поняла, что он бы этого не сделал никогда.
- Ты не Брут, это точно, - сказала я ему, - и на том спасибо! Пошли. И мы, не торопясь, отправились домой. Он не заглядывал в глаза, а я не надевала на него упряжку. Так мы и пришли домой, всё время держась рядом.
