donbass.org.ua | авторы и тексты | прислать работу | другие ресурсы | гэстбук
ФИЛИМОНОВА ИЗ 10 "А"
Весь класс балдел от приятной новости: английского не будет из-за болезни учительницы, замены тоже нет и им пригрозили уборкой школьной территории, если в классе будет слишком шумно. Но класс был всё-таки не пятый и резвиться в меру юные леди и вероятные джентльмены уже научились. В классе по школьным представлениям было лишь слегка шумно, кто-то мирно беседовал, кто-то готовил домашнее задание, кто-то самоутверждался, разбираясь с новомодными тестами на интеллект и коммуникабельность, кто-то любезничал с чужой подружкой, имея тайные намерения забраться в запретные и волнительные кущи, кто-то отрабатывал приёмы тонкого обольщения на неоперившихся и непосредственных сверстниках - весь класс был рассредоточен на группы или на худой конец парочки. Только Филимонова в одиночестве сидела на “камчатке” и читала книжку. Вид у книжки был внешне непрезентабельным: ни соблазнительных дамочек, ни мужчин в смокингах, ни обычных иллюстраций не наблюдалось, потому ничьего интереса из одноклассников не вызывала. Это был один из романов Генри Миллера, про которого продвинутая интеллигенция что-то знала, но не все, потому как год был только 1978 от Рождества Христова и уже 61-й со дня Октябрьской революции.Никто поначалу и не заметил, как вошла классная руководительница Эмма Львовна Сосницкая и, остановившись у доски, стала внимательно рассматривать подвассальный контингент передовой части советской молодёжи. Её тут же заметили в течение нескольких секунд стало тихо. Что-то в её облике было необычным, привычная ирония, прикрывающая любовь к своему классу и держащая в узде фантазию и темперамент молодых людей, отступила на второй план, она была и взволнована и немного расстроена. Но это мог заметить не всякий, а лишь тот, кому дано от природы, в классе таких чутких было трое. Один из парней это приметил по одному лишь движению головой, когда эта яркая и хорошо понимающая их проблемы женщина кого-то искала взглядом. Девочки прочувствовали нерв минуты, уловили тревожную энергетику своей классной, их было двое.
- Дежурный, Филимонова в классе? – спросила она поставленным голосом английской леди, которым обычно интересуются у дворецкого о состоянии погоды за широким двустворчатым окном. Классная дама, а на местном диалекте – леди Эм, невидящим взглядом смотрела перед собой и Филимонову не увидела бы и в упор. Дежурный окинул взглядом класс и нашёл Ирину на непривычном месте за тумбой с гербариями, она читала и делала вид, что с леди Эм не знакома, а потому разговор с дамой, которой настоящая леди не представлена, был бы невозможен. Это было бы неприлично, а леди никогда не может поступить неприлично, на то она и леди.
- Да, Эмма Львовна, она здесь, вон там, около скелета, за тумбой с гербариями! – ответил непосредственный Коля Кистеров, не подозревавший о расчленении отряда советских школьников социологами из прозападной интеллигенции на категории “рыбарей” и “рифайнов”, и приготовился к роли слуги из анекдота про двоих русских и одного аборигена на необитаемом острове. Эмма Львовна взглянула в нужном направлении и сделала вид, что Филимоновой там или нет или она не уверена в том, что девушка, читающая книгу и игнорирующая присутствие в этом кабинете классного руководителя, и есть та самая Филимонова.
- Дежурный, будьте так любезны, передайте, пожалуйста, Ирине Филимоновой, что её хотел бы видеть директор. Кажется, он немного расстроен и нервничает, будет очень мило с её стороны отложить дела и не задерживаться, если это возможно! – Коля преданным взглядом проследил все нюансы музыки в реплике леди Эм и неспешно кивнул согласно судовой, то есть классной, роли вахтенного дежурного.
Эмма Львовна повернулась и походкой правящей королевы вышла из класса. Класс проводил прекрасную даму взглядом, с сожалением расстался с её фигурой и затем только вернулся к Филимоновой. Она никак не отреагировала на происшедшее и продолжала читать свою потрёпанную книжку. Но класс – это не английский парламент и даже не педагогический коллектив элитной школы. Здесь всё проще и ближе к живым реалиям и прелестям общения и Ирка была одной из героинь школьной жизни, из-за которых в этом классе никто никогда не прогуливал, даже если грозила двойка за невыученный урок. Потому как двойку всегда можно исправить, а вот если не увидишь или не услышишь чего-то этакого, что в их классе происходило без установленного графика и довольно часто, потом себе не простишь. Потому как между собой часто говорили примерно следующее: “А помнишь, как Димка Темников спрашивал на истории про родню министра двора Павла I, а Анна Григорьевна замялась и покраснела. Тогда он достал книжку и прочитал такое, что все за животики держались до самой контрольной по алгебре?”. После этого следовала школьная подначка и все, что-то подзабывшие из той хохмы, рисковали наступить на те же грабли вторично: пропускать такие зрелища дураков не было и с посещаемостью в классе было лучше, чем где бы то в школе, а может и вообще в городе.
- Что было? Из-за чего вызывают? Почему леди Эм такая серьёзная? Почему одну тебя, с английского ведь ушли все? – тут же посыпались эти и другие вопросы и двадцать пять пар любопытных, горящих и непосредственных глаз устремились к виновнице торжества. Она отложила книжку и сказала:
- Понятия не имею, что им надо! – и внимательно посмотрела на Сергея Огородникова. Тот ответил показным безразличием к поводу для классного ажиотажа и она выплыла из класса, её провожали не менее пристально, пристрастно и внимательно, чем минуту назад строгую леди Эм. Класс был и дружным и совсем даже неглупым, а уж во внимании и проницательности ему и вообще не было равных. Перекличку глаз, которую устроили Огородников и Филимонова, заметила Таня Косичкина и поделилась с Дашей Лиговцевой. Потом об этом узнали Говоркова и Туманова, они не стали жадничать и вскоре весь класс, захлёбываясь и наперебой, говорил о том, что у Ирины и Сергея есть повод прикинуться “чайниками” и что-то скрывать от публики, но разве она так глупа?
Девочки смотрели на виновника с интересом, а парни с ревностью, потому что на Ирину не засматривался и тайно не вздыхал по ней только Димка Ковригин, которому девчонки не нравились из принципа – он готовился быть офицером подводником на атомной лодке “Москва”. Сергей приготовился к обороне и повторял про себя то, что он мог бы им сказать, не выдав себя и Ирину. Это была трудная, но необходимая работа, чего-чего, а работы Сергей не боялся, даже такой деликатной и ответственной.
Между тем интерес к нему у одноклассниц был совершенно разного плана. Большей частью они видели в нём сильного парня, почувствовать себя в его могучих и, они в этом были уверены, нежных объятиях было в мыслях у многих одноклассниц. На уроки физкультуры Огородников, несмотря на профессиональный статус хоккеиста, ходил исправно и занимался под руководством учителя, как и все они.
Рядом с ним девочки ощущали то, чего никогда не бывало от тесных контактов с другими ребятами. Он внушал доверие и уверенность в девичьих не очень широких физических и спортивных возможностях. Когда у Тани Косичкиной не получался кувырок и она всё время заваливалась в разные стороны, порой, далеко скатываясь с широкой полосы матов, раздавались обычные в таких случаях остроты. Многие ждали её очереди, чтобы немножко поёрничать и почувствовать собственное хоть и небольшое, но превосходство над стройной и изящной, но слабо координированной и буквально рассыпающейся на части Таней. Огородников тогда быстренько разогнал стихийный балаган и с позволения учителя физкультуры взял её под опеку. Он отвёл её в дальний уголок спортзала и смог так просто и доступно показать, как надо делать эти злосчастные кувырки, что Таня быстро всё усвоила и вскоре выполняла их с присущими ей изяществом и артистизмом. Он это сделал буквально за пару минут и она потом долго их вспоминала, прокручивая его ненавязчивые прикосновения, от которых исходили сила и добро. Но, самое главное, он вселял уверенность и она, тут же и безоглядно поверив ему, поверила и в себя. В две секунды он разглядел ключ к её физическим немощам и неуклюжести, придумал целительное средство и вручил ей на вечное пользование. С физкультурой проблем у неё больше не было. Другие девочки это видели и всё поняли, но проверить его силу на себе не рискнули. Причины, разумеется, у всех были разными.
В кабинете директора кроме него самого была Эмма Львовна, завуч и какая-то незнакомая женщина с номенклатурной внешностью в строгом сером костюме-тройке из ГДР и белой блузке с изящными рюшами на воротнике.
- Филимонова, вас неоднократно видели в парке возле школы во время уроков. Прогуливали вы в основном английский и литературу. Преподаватели этих предметов не особенно радовались вашему присутствию на уроках и иногда не ставили отметок в журнал о вашем отсутствии, полагая, что предмет вы знаете и пробелов по программе у вас не будет. Простим такую терпимость, она по-человечески ясна и понятна. Однако вчера на уроке английского вы устроили форменный саботаж и не только ушли с урока сами, но и увели с собой полкласса. Это первое.
Но этим ваши вчерашние подвиги, к сожалению, не закончились, вы их продолжили уже с преподавателем литературы Нелли Тимофеевной Гришиной. Следующим после английского была литература и мы поручили провести Нелли Тимофеевне обсуждение и оценку ваших бунтарских акций: как раз в это время у вас в плане было изучение революционной ситуации по роману “Мать”. В ходе дебатов выяснилось, что тема революции у Горького и предмет ваших разногласий с преподавателем английского языка имеют общие корни. Возникла революционная ситуация, которая, как вы, Филимонова, выразились, ссылаясь на работу Ленина “О партийной литературе”, была совершенно объективной и неизбежной. Далее вы очень образно охарактеризовали признаки предреволюционных ситуаций в тех странах, где они произошли. Поскольку принципиальной оценки вашего недостойного жеста в отношении преподавателя в классе из-за его несознательности не получилось, Нелли Тимофеевна решила завершить беседу после уроков с вами персонально, как с негласным инициатором безобразного происшествия. Она пригласила вас обсудить эту тему наедине у себя в кабинете уже после публичных дебатов на темы классной солидарности, которую ваш класс понимает несколько вульгарно, как классовую. Произошла беседа, её содержание Нелли Тимофеевна передала лишь в общих чертах, но главное нам ясно: вы глубоко поразили и эту учительницу.
Итак, что мы имеем: у Нины Ильиничны плохо с сердцем, а Нелли Тимофеевна отказалась работать в вашем классе и теперь вы остались без учителя литературы. Никто не хочет к вам на замену. В советской школе это недопустимо! – сказала завуч и взглянула на даму в гэдээровском костюме. Та внимательно наблюдала за Филимоновой, никак не проявляя реакции на услышанное. Директор и классный руководитель смотрели на провинившуюся и ждали объяснения. Ирина впервые попала к директору по такому поводу и с любопытством наблюдала за мизансценой, где от сюжета пахло плесенью, роли расписаны грубо и примитивно, а лексика не менялась с минуты вдохновения у автора “Песни о вещем Олеге”. Исполнители, естественно, за небольшим исключением были серыми и невыразительными, аплодисментов такая антреприза во времена Качалова ни за что бы не дождалась даже вежливых, а вот свиста – это с большим нашим удовольствием, настолько всё выглядело непрофессионально. Она считала себя опытным театралом и ждала чёткого режиссёрского указания, когда ей вступать, поэтому и посмотрела на свою классную. Эмма Львовна тоже была из дисциплинированных, но профессионалов и в свою очередь взглянула на директора. Он не любил задавать тон в подобных судилищах и только завершал обсуждения, поэтому переложил ответственность на Эмму Львовну, это её класс и кому, как не ей…
- Филимонова, почему вы увели с собой почти весь класс?
- Они сами ушли, Эмма Львовна.
- А что не понравилось вам конкретно?
- Мне было неинтересно на уроке.
Эмма Львовна изобразила немое удивление, остальные были не столь аристократичны и вступились за коллегу и дружно и неформально. Завуч высказалась о роли комсомолки в учебном процессе, директор напомнил, что страна находится во враждебном окружении и идеологические противники страны и мирового социалистического лагеря только и ждут, чтобы несознательная молодёжь попалась в их замаскированные сети. Дама в гэдээровском костюме слушала внимательно и всё время из-под пушистых чёрных ресниц, которые были значительно длиннее обычных, поглядывала на Ирину. Нельзя было понять, насколько глубоко и резко она осуждает её, но то, что одобрением или либерализмом в её позиции не пахнет, заметно и незрячему, а руководство этой школы умело видеть далеко и глубоко и со вкусом понимало и проводило в жизнь политику партии и правительства.
- Вы, наверное, Филимонова, и рок-музыку слушаете? – наудачу забросила удочку завуч.
- Вы кого имеете в виду, Надежда Афанасьевна, группы или вокалистов? – уточнила Ирина, та в ответ осуждающе покачала головой и не стала вдаваться в детали предмета, о котором по сути ничего не знала. Этот зарубежный виртуальный противник звучал на чужом языке, был для неё непривычно раздражающим и гремящим, числился идеологически подрывным и этого вполне доставало, чтобы осудить. Обсуждать и осуждать было основной частью должностных обязанностей завуча по воспитательной работе.
- Группы я терпеть не могу, они безголосы и вульгарны, несмотря на классный инструментальный саунд, а вот некоторых исполнителей-вокалистов обожаю, например: Фреди Мэркюри, Лайзу Минэлли, Донну Саммер, Дайяну Росс, Тину Тёрнер, Бонни Тайлер и, конечно, божественную Оливию Ньютон-Джонс. Они пронзительны, естественны, совсем не слащавы и не манерны, как наши ВИА и не маются от того, что поют не своё. Они такие, какие есть - настоящие! – Ирина с восторгом поделилась своими соображениями по поводу заданного вопроса и как послушная девочка замерла в ожидании дальнейших указаний.
В кабинете стало подозрительно тихо, директор уткнулся в бумаги на столе и делал вид, что не вполне осознаёт серьёзность заявлений ученицы, провинившейся в организации срыва урока и нападок на члена педколлектива Нину Ильиничну Серебрякову. Он исподлобья покосился на завуча, которая втравила его в разбирательства с этой Филимоновой да ещё в присутствии представителя из партийных органов. Та на своей хлопотной и неблагодарной должности маялась уже давно и поняла, что беседу с поперечной отличницей придётся вести самой, поскольку и директор и классный руководитель малодушно уклонились и перевели стрелку на неё. Она решила перейти на знакомые темы, на ту территорию, где чувствовала себя уверенно.
- Как вы считаете, Филимонова, срывать урок – это хорошо или плохо?
- Если речь идёт об абстрактном понятии урока, где ученик под руководством учителя постигает знания, а некто в чёрной мантии сатаны мешает приобщиться к ним, это, несомненно, очень плохо, Надежда Афанасьевна!
- Вы сорвали урок английского и сыграли роль пособника сатаны. Логично?
- Надежда Афанасьевна, ну, неужели же я из сатанинского племени? Мне было неинтересно и я ушла, она меня всегда отпускает в таких случаях. Ничего исключительного в этом нет!
- Но это было не перед уроком или в начале его, когда обычно отпрашиваются у учителя, а в середине и с вами ушло полкласса! Это можно расценивать как провокационный жест, на который все и отозвались, – уточнила завуч.
- Я думаю, никакой интриги перед моим уходом не было, я просто тихо поднялась и ушла, как обычно. Что было потом, не знаю. Это их право – слушать или нет преподавателя. Они решили уйти и ушли. Завуч не стала говорить о школьных правилах, поскольку и учительница их нарушила.
- Однако вы были первой, задали тон и они ушли следом. Разве было не так? – настаивала завуч, не имея ничего в активе.
- Надежда Афанасьевна, если хотя бы кто-то скажет, что я прямо или косвенно подбивала их уйти, то, что ж, несомненно, я виновна! – она тяжело вздохнула и перевела дыхание, потом, набравшись решимости, продолжила. - Если же нет, то они сделали это самостоятельно и я тут ни причём! – почти не дрогнув, оспаривала мнение завуча ученица. – Все знают, с английского меня всегда отпускали, даже с середины урока. И оценок ниже пятёрки у меня никогда не бывало. Взгляните в журнал.
Учителя не сомневались и не стали акцентировать. Не стали также проверять и аргументы о самостоятельном уходе с урока остальных, хотя бы и за компанию с ней. Филимонова была честна и правдива, публично сомневаться в этом себе дороже. Наступила тягостная пауза, которая ничего хорошего для учащихся не предвещала, поскольку в подобных разбирательствах их аргументы перед лицом директорского ока выглядели совсем неубедительно. Все смотрели на Филимонову и, казалось, ждали команды “фас”. Ирина почувствовала некоторую скованность и дискомфорт, что бывало с ней очень редко.
- Что у вас в руках? – спросила завуч.
- Книга, - ответила Филимонова.
- Можно взглянуть, с чем это вы не можете расстаться даже в кабинете директора школы, - и она протянула руку. Ирина подала ей потрёпанную книжку, которую совершенно неосознанно прихватила с собой. Завуч вела естественные предметы, в школе и ВУЗе изучала немецкий и английского не знала совсем. Она повертела её, но ничего сказать не смогла. Фамилию автора она кое-как разобрала, но никаких ассоциаций у неё не возникло. Книжку взяла дама из партийных органов, повертела и тоже отступилась.
Классная руководительница по-английски и говорила и читала свободно, выучилась, прослужив с мужем на дальней точке одного из гарнизонов пять лет безвыездно. Там ничего кроме тайги не было и, чтобы не свихнуться от общения с тремя семьями таких же офицеров, они с мужем подбили остальных заняться иностранным языком. Нашли литературу, магнитофонные записи и к концу службы на точке все офицеры уже свободно читали не только “Москоу ньюс”, но также понимали специфический военный юмор радиостанций военных баз США, которые в качестве каверзы и подначки среднему и высшему командованию Советской Армии нередко передавали поздравления с разными бытовыми и семейными датами советским командирам на совершенно засекреченных точках и военных кораблях в автономных плаваниях. Если бы английского они не знали в такой мере, то им бы никогда и не стало известно, что их командир майор Телепнев теперь женат второй раз и его первенцу от первой жены Полины в один из дней радиопередачи исполнилось шестнадцать лет, майор на это только конфузливо улыбнулся и развёл руками.
Леди Эм взяла книжку, отметила её зачитанность и необычную сохранность для такого типа переплётов и пролистала.
- Дамский роман, наверное, - сказала она, даже не взглянув на Ирину. Немного придержав книгу у себя, она как бы приняла на себя ответственность за дальнейшее в оценке этой детали, ни единым неуловимым признаком не обнаружила в книге чего-то, заслуживающего внимания высокого собрания, всё это выглядело в её исполнении весьма достоверно и убедительно: книжка так себе, ничего серьёзного. Остальные глубокомысленно закивали и книга вернулась к хозяйке.
- Бульварный роман, значит, - уточнила завуч, не потерявшая ориентации в идеологическом пространстве и целях настоящего собрания.
- Что-то в этом роде, я бы сказала, это сентиментальный женский роман для молодёжи, взрослые такое уже не читают, - неспешно и как бы неохотно поддерживая тему, вела свою игру Эмма Львовна.
- И это наша надежда на медаль, советской девушке из интеллигентной семьи должно быть стыдно транжирить время на такое чтиво! – с некоторым разочарованием в голосе сказала завуч.
Ирина только теперь осознала, что могло произойти, если бы в этом кабинете стало известно содержание книги. Ощущение опасности по нисходящей скользнуло по её сознанию. Она сообразила, что миновала беду, у которой даже не было названия, один из их студийцев вылетел отовсюду, в том числе и из института, потому, что не угодил инструктору из райкома во время сдачи текста к юбилею для профсоюзного клуба. Ситуация с книгой могла обернуться не менее печально. Но это не уберегло от соблазна. Она решила поиграть в опасные игры. В том, что её не выдадут, она не сомневалась, ещё один серьёзный тест на порядочность их классный наставник - леди Эм с блеском выдержала. И именно блеск в исполнении небольшой миниатюры подвиг Филимонову на продолжение учительского экспромта. Она должна достойно ответить и дать понять, что способна не только слушать и выполнять, но и уже пробует стать на крыло самостоятельно. Так тонкое и вдохновенное исполнение леди Сосницкой роли апатичной училки толкнуло отзывчивую ученицу на ответный шаг. Тема того стоила – роман, обычный роман о женщине.
- Жизни интересной женщины у писателей и драматургов всех времён посвящено многое. А чтобы стать ею, не обязательно покорять космос или совершать подвиги. Нужно быть интересной тому обществу, в котором живёшь и добиваешься его признания, а писателю убедительно и ярко поведать об этом. К примеру, Анна Каренина была дворянкой и ни дня нигде не работала, а мы, покорённые мастерством Льва Толстого в её изображении, пишем про неё хвалебные сочинения. Во всём мире про неё снято несколько вариантов фильмов. Между тем, она вела праздную светскую жизнь и изменяла первому мужу. Но как и ради чего - интересно всем. Мадам Бовари вообще только тем и занималась, что мучилась от неразделённости и гуляла от мужа. Роман, разумеется, не только об этом, он признан одним из лучших о жизни женщин, а кое-кто из просвещённых критиков даже поговаривает, что Флобер писал Эмму Бовари с себя, как и Микеланджело знаменитую Джоконду. Разве не так, Надежда Афанасьевна?. Филимонова смело полемизировала, зная, что школьное начальство в литературе и искусстве не “рубит”, а леди Эм не выдаст. Про адреналин она уже кое-что знала.
- Ну, положим, даже, если это и так, то вам рановато увлекаться подобными проблемами, - активно засопротивлялась завуч, почуяв, что ученица может ускользнуть от обвинений, - у нас советская школа и главное в ней - это наша, а не иностранная культура, а уж тем более литература. Хотя в школьной программе и собрано лучшее из мировой сокровищницы, но большее внимание мы должны уделять всё же отечественной и это для любой страны естественно - поклоняться собственным традициям и устоям. Всему своё время, Филимонова. Нужно сначала постичь глубины и просторы родной культуры, она бесценна и стоит того, чтобы получше разобраться именно в ней, состояться как личность, опериться, а потом уже и читать всяких там золя, ремарков и мопассанов, - завуч сделала паузу, после чего чуть прибавила в энергетике и продолжила.
- Давайте вернёмся к главной теме. Итак, вы довели Нину Ильиничну до сердечного приступа, у Нелли Тимофеевны теперь тоже проблемы со здоровьем, так вы нам, чего доброго, весь коллектив преподавателей отправите на бюллетень! – это была одна из немногих её знаменитых шуток про бюллетень, в школе знали, что болеть могут все, только не Надежда Афанасьевна. - Разве так можно? Разве об этом говорят лучшие представители просвещённого общества, которых вы нам цитировали, разве они призывали подрывать устои просвещения и образования? Незрелость приводит к жестокости: вам чужды заботы преподавателя, который беспокоится об общественных, то есть, ваших нуждах, а вот собственные инстинкты вам по душе. Вы их холите и нежите, хоть в них нет ни капли созидательного. Вся наша страна строит, а вы, казалось бы, надежда и опора, разрушаете. Так не годится, Филимонова. Нам придётся вас наказать. Вы своим непониманием и детским упрямством вынуждаете к этому. А нам этого так не хотелось! – закончила завуч с видимым сожалением и слабо прикрытой ноткой угрозы.
- Да, пожалуй, вы, Надежда Афанасьевна, правы, меры надо принимать, - подал густой и значительный голос директор, увидев знакомое направление, откатанные лозунги и клише. – Не понимает молодёжь, не понимает! Но нас на то и поставила партия, чтобы мы направляли и поправляли тех, кто свернул с пути истинного да на кривенькую дорожку. Итак, товарищи педагоги, какие будут предложения?
- Я думаю, надо рассмотреть вопрос на педсовете. Пусть постоит и покраснеет за свои деяния, слишком много ей прощалось, пора и ответ держать, – тут же, как эхо, отозвалась завуч.
- За что? Ответ за что? – не выдержала Филимонова. - С английского они ушли потому, что он неинтересен. С уроков, к примеру, Ивана Игнатьевича или Эммы Львовны никто не уходит, никогда не пытались срывать и редко прогуливают потому, что они интересные. К тому же, если внимательно всё прослушать, то ничего потом и учить не надо: у них и понятнее, и интереснее, чем в учебнике. А на английском тоска серая, отупеть можно. Ни разу ничего не прочитали кроме самого учебника, а ведь нам по шестнадцать, у многих паспорта есть уже, книги, журналы и газеты читаем, а тут текст времён Ивана Грозного. Мы приносили и газеты, и журналы, и книги, а Нина Ильинична всего этого боится как …- тут Филимонова застопорила свою речь и завращала глазами в поисках нужного эпитета, - …ну, не знаю чего. И потом, то, что в этом учебнике, это же не английский!
- А что? – с нотками торжества и предвкушения удачной охоты на незадачливую ученицу улыбнулась завуч.
- Когда я узнала, что Ленин и его одноклассники свободно владели несколькими языками уже после гимназии, то сильно удивилась и решила посмотреть на их учебники, может они чем-то отличны от наших, раз гимназисты иностранные языки знали, а мы нет. Оказалось, что отличия есть и значительные. По тем учиться легче, хотя гимназисты были на сто рядов менее подготовленными, чем мы, да и учились на три года меньше.
Что бы ни говорили про учеников, без интереса ни один из предметов сам по себе не толкает на подвиги познать их. Те из преподавателей, кто объясняет интересно, всегда добиваются хороших знаний по своему предмету у всех: и у отличников, и у отстающих – это для нас аксиома и когда мы оцениваем преподавателей, то главным становится их умение подать свой предмет. Мне неудобно об этом говорить о присутствующих, но я очень волнуюсь и говорю о первом, что пришло в голову. Вы уж извините, пожалуйста, Эмма Львовна, но когда вы ругаете за дремучесть, то это как бы возвышает до вашего уровня, ваших представлений о мире, его ценностях, его вершинах и кошмарах и никто никогда не пытается вилять или оправдываться, мы слушаем и мотаем на ус. Когда же это делает Нина Ильинична, то всё оборачивается перепалками. В тот раз она назвала Одинцова тупицей, хотя он таковым не является, просто она не смогла объяснить так, чтобы он понял. На математике он всё понимает нормально, на физике и биологии тоже, а вот с английским проблемы. Так не бывает, чтобы человек был туп избирательно: либо он глуп во всём и это надолго, либо мы с ним друг друга не поняли и тогда надо искать этот шанс в понимании. – Тут ученица сделала паузу: она вдруг всё припомнила и ей стало неприятно. Она сглотнула, перевела дыхание и, успокоившись, продолжила. - Я не могла смотреть на такое и вышла из класса. Остальные это сделали чуть позже, меня там уже не было. Значит, они думали так же, потому мы и встретились в парке. Причина не во мне и ни в ребятах, они и я в том числе – это функция, а аргумент – это Нина Ильинична. Об этом скажет любой!
Аргументы прозвучали более чем весомые, но здесь был иной мир и другие ценности и у Ирины Филимоновой с её видением и позицией не было никаких шансов. Директор взглянул на представителя из органов и вздохнул. Завуч поняла это как команду и сказала:
- Ну что ж, Филимонова, будем считать, что предварительный разговор состоялся, но к согласию стороны не пришли. Жаль, что вы ничего так и не поняли, очень жаль.
Сосницкая с самого начала этой беседы отвернулась от званого общества и подняла глаза к портрету классика мировой политической мысли и основателя государства и постаралась начисто отключить слух и сознание, чтобы не выдать себя с потрохами. Сражение на предъявленных начальством условиях и в заявленных завучем ключе и тональности в её планы не входило, поскольку не имело никакого смысла и было заведомо проигрышно. Эта женщина никогда и ни в чём не терпела поражений потому, что вовремя отступала и сохраняла и силы и лицо, армейский быт её дипломированного мужа и гарнизонная специфика обучили женщину науке побеждать. В то же время она не выпускала ничего из поведения Филимоновой, своей любимицы, которую хотела сохранить несломленной до той части её жизни, когда та сможет самостоятельно принимать решения и добиваться их реализации. Ирина в чём-то ей напоминала собственную юность и увлечённость борьбой за всеобщую справедливость. Ей в своё время тоже сильно доставалось, но у неё была надёжная защита – любимая учительница, из-за которой она и пошла в педагогический. Теперь наступила её очередь.
- Ирина, вы знаете, что Нина Ильинична работает в нашей школе только потому, что она рядом с её домом, а ей надо содержать семью: двоих девочек и сынишку пяти лет, муж у неё умер четыре года назад. В прошлом году слегла и её мать. Теперь она в этом доме и за папу, и за маму, и за сиделку и медсестру. Уколы, лекарственную рецептуру, диагностику и процедуры она освоила не хуже дипломированной медички. Если вы этого не знали, то примите к сведению, умерьте свой пыл и обдумайте то, что я сказала. Я думаю, что вы разумный человек и не дадите взять верх эмоциям и амбициям! - Сосницкая внимательно проследила за реакцией Ирины и осталась довольна ею, но внешне этого не показала. В кабинете возникла затяжная пауза. Ирина пропустила через себя слова леди Эм, осознала суть сказанного и на некоторое время даже растерялась, но потом собрала волю в кулак и сквозь выступившие слёзы пролепетала:
- Простите меня, если сможете: и за мою глупость, и за такой тон и фанаберию, вы правы в главном - я безусловно виновна, я это признаю и просто обязана извиниться перед Ниной Ильиничной. Я сейчас же должна это сделать! В кабинете сразу же изменилась атмосфера: ни напряжения, ни откровенной враждебности уже не было, остались лишь ветхие лохмотья обычного людского непонимания. Директор облегчённо вздохнул, завуч успокоилась, а важная гостья в гэдээровской костюме-тройке перестала изображать мнимую значимость, напыщенность и высокомерие.
- Возвращайтесь, Ирина, в класс, мы с вами поговорим позже, - сказала Сосницкая и никто из начальствующих не возразил. Не посмел: слишком уж выверенной, точной и профессиональной была её, всё изменившая, единственная реплика.
В коридоре Ирину ждал Огородников, он ничего не сказал и ни о чём не спрашивал, с ним можно забыть о многом и не беспокоиться о последствиях, в его верности и надёжности она давно убедилась.
Вскоре они оказались в парке на удалённой аллее, где обычно пережидали свои бури и шторма или просто грелись на солнышке после школы, когда оставалась небольшая толика времени до тренировки Сергея или занятий в литературной студии, где пробовала перо Ирина. Они не афишировали своих непростых отношений, а в классе не особенно понимали, что могло сблизить изощрённую интеллектуалку Ирину и середнячка Сергея, который не блистал на уроках. Он редко бывал с одноклассниками после занятий, потому что играл в хоккей за команды школьников района, города, а также юниоров тракторного завода, где он уже с шестого класса стоял на довольствии. Они и сами не особенно понимали природы этой дружбы, которая началась сразу после прихода Ирины в этот класс. Ирина сидела на их любимой скамейке и приводила мысли и эмоции в порядок. Серёжка не мешал – в слезах и растрёпанных чувствах Ирина была настолько утончённо изящной и красивой, что не заметить и не отозваться на это было трудно, чертовски трудно. Но он терпел и держал всё внутри, на его лице, возмужавшем в бесконечных стычках хоккейных баталий, было понимание того, что Ирине тяжело. Её гордыня мучилась, что кто-то знал об её уязвимости. Она знала, что Сергей сохранит тайну, как свою собственную, но ей было горько, что она слаба и не может устоять перед соблазнами, исходивших от ощущений в принадлежности к особой касте, куда она стремилась всё больше и больше. И неоднократно попадалась на этой неодолимой тяге.
Несмотря на пропасть различного миропонимания и среду обитания, они тянулись друг к другу и им вместе было хорошо и спокойно: и говорить и просто молчать, изредка поглядывая друг на друга, выискивая то, что было необходимо именно в эту минуту и радуясь, когда нужное было у сидящего напротив. В таких случаях они улыбались друг другу и их игра в таинственную молчанку продолжалась, пока кто-нибудь не вспоминал, что время идёт и они вот так, почти ничего не сказав, с большой охотой общались уже уйму времени. Ему бывало особенно с ней приятно, когда в укромных, известных только им местечках, Ирина перед хоккейными матчами угощала бутербродами собственного изготовления, калорийными киселями и морсами, они спокойно обо всём говорили, обсуждали предстоящие игры, предсказывали у кого и с кем будут мелкие стычки, кто забьёт первым и кто не выдержит и затеет потасовку. В играх после их бутербродных общений Сергей всегда выглядел сильно и вдохновенно. Ирина не очень любила этот азартный вид спорта, но она чувствовала, что влияет на своего друга: к обычным его силе и уверенности прибавлялась некая возвышенность и он иногда вытворял на льду такое, что она видела в этом божье вдохновение и полёт необыкновенной фантазии. Они мало говорили о нём и его игре, она воспринимала хоккей слишком чувственно и эмоционально и не замечала за динамикой и интригой игры ни следов тяжёлой пахоты на тренировках, ни технического мастерства, ни игровой дисциплины, обязательных в играх на том уровне, которого достиг Сергей. Игра ей либо нравилась, либо нет, почему так бывало, она не понимала и откровенно признавалась Сергею. Он только улыбался и отшучивался, ничего другого от неё и не требовалось, как только чувствовать игру. Он научился уже многому в этом ремесле и знал точно, что единственное место, где его принимают всерьёз – это хоккей и он должен стать рычагом, с помощью которого мир может повернуться так, как это удобно ему, Сергею Огородникову. Мир чувств и тонких ощущений был там, где жила Ирина, ему нравилась и она и всё, что с ней было связано, она была настоящая и драгоценная. В чём-чём, а в мире девичьих игр и интриг он ориентировался хорошо. Вокруг хоккея было много девочек, которые охотно и подолгу бывали в их обществе, поклонялись физическому совершенству, зрелости и самостоятельности, не стеснялись и не стыдились откровенных мужских шуточек и с пониманием и охотно шли навстречу, если кому-то из ребят очень приспичило. Во время спартакиад и чемпионатов ему приходилось общаться со сверстницами-спортсменками, он видел, что они были такими же, как и он, рабынями круглогодичной работы над физподготовкой и техникой. Мир в их и его глазах выглядел и тяжким и черно-белым.
Умненькие, ухоженные, воспитанные, обеспеченные и симпатичные одноклассницы отгораживались и дистанцировались от него, готовясь к общению и взлёту с равными по положению и продвинутыми по интеллекту ребятами, им был не очень понятен хоккеист, который всё время либо находился на тренировках, либо занимался ликвидацией “хвостов” из-за многочисленных пропусков занятий пусть даже по уважительным причинам. И ещё было качество, которое многим девочкам не нравилось – он казался слишком простым, прямолинейным, примитивно последовательным и излишне принципиальным, все эти качества, собранные в одном месте и в одно время, делали его, на их взгляд, неинтересным. Он же в свою очередь часто представлял некоторых из них либо манерными воображалами, либо просто глупыми пустышками.
С Ириной всё сложилось совершенно иначе: она начисто лишена корпоративных представлений о пользе общения с себе равными и подобными, воспринимала Сергея, как сильного парня с нормальной психикой и психологией победителя, пусть и не очень занятого школьными делами и мышиной вознёй вокруг добычи отличных оценок. С её помощью ему было легче и проще разбираться как с математикой, так и с временными формами по английской грамматике и ей было приятно сознавать, что она может и добивается некоторых успехов там, где другие оказались беспомощны. Над школьной программой в последнее время он работал сам, но иногда просил Ирину помочь, они быстро разбирались с учёбой и приступали к другому, что их притягивало и удерживало вместе прочно и надёжно.
Сергей был совершенно непохож на ребят из литературной студии, он не знал, а потому и не понимал в литературе и искусстве многого, но обладал, по её мнению, абсолютным чувством и слухом на фальшь, манерность и неестественность. Они изредка вместе бывали на концертах, он всегда посещал публичные выступления их студии и втайне страшно ревновал Ирину к 20-30-летним вальяжным литераторам, которые покровительственно любезничали с ней в кулуарах и болтали на непонятной ему абракадабре. Его интересовала только она и ничто больше. Когда Ирина спрашивала его о своих стихах и маленьких рассказах, он раскладывал их по полочкам и с хоккейной тщательностью и терпением разбирал все косточки и суставы её детища. Так, как это делал Сергей, никто не видел её творений, он видел их суть по-своему и это его видение было ей и интересно и близко.
Когда Ирина окончательно пришла в себя, ей захотелось действий.
- Пошли в класс! – решительно сказала она, но Сергей не торопился уходить из парка, где чирикали птички, слегка шумела листва и стали появляться городские мухи и лесная мошкара. Солнце было утренним и нежарким, его приятно греющие лучи, присутствие рядом яркой и близкой ему, но недоступной всему миру, Ирины произвели на него странное действо – он по-доброму глупо заулыбался и покачал головой. Такое бывало нечасто, чтобы он соглашался с ней не сразу, но, чтобы Сергей открыто выражал неповиновение - подобного раньше не было. Ирина удивлённо посмотрела на него. Она была сильно возбуждена и ей не терпелось вернуться в мир победительницей, промедление томило её душу и терзало необузданную гордыню.
- Почему? – спросила она, кровь так и кипела в ней.
- Был мягок шёлк её волос
И завивался словно хмель,
Она была милее роз,
Та, что спасла меня в метель.
Она не спорила со мной,
Не открывала милых глаз
И между мною и стеной,
Вздохнув, уснула в поздний час.
Он прежде никогда не читал стихов, она раньше даже не замечала в нём интереса к ним и вдруг Бёрнс и такая прелестная баллада. Ирина ждала продолжения и объяснений. Однако Сергей был так же, казалось, глупо улыбчив и беззаботен. Она смутилась, чуя то, в чём боялась убедиться и тем самым нарушить их затянувшуюся идиллию. Он внимательно смотрел на Ирину и чего-то ждал. Она его тоже знала уже достаточно для того, чтобы понять и прочувствовать и необычность ситуации и элементы новизны в их взаимопонимании.
- В этих стихах сказано про девушку, которая была прелестна и мила автору, как и ты мне. Я не хочу, чтобы твоя прелесть и утончённость, ранимая и нежная была видна ещё кому-то. Ты сейчас - раскрытый цветок, от тебя идёт такой аромат, что могут наброситься толпы голодных любителей сладенького. Так что эта публика пускай перебьётся! Этого никто кроме нас не должен видеть. Иначе кто-то воспользуется и нанесёт тебе рану. Я этого не хочу. Пока я рядом с тобой, никто об этом не узнает. Вот мы ещё немножко посидим, твоя красота войдёт в обычную норму и мы пойдём. Думаю, ты со мной согласишься, ведь правда, а?
Сергей Огородников мужал, совершенствовался и умнел у неё на глазах, Ирина потупила очи и приглушила порывы благодарности, так и рвавшиеся наружу. Она выждала ещё немного и потом, как послушная девочка, обращаясь к любимому папе, спросила:
- Сэр, как вы меня находите, я уже готова к выходу в свет? – он внимательно осмотрел Ирину, сокрушённо вздохнул и, не переставая так же глупо улыбаться, покачал головой. Ей ничего не оставалось, как потушить остатки своих порывов и смириться с тем, что Сергей прав.
В класс они пришли к звонку и все расспросы заинтригованных одноклассников остались без ответа. Урок математики прошёл очень тяжело, внимательность и сообразительность вдруг одновременно и дружно покинули головы учащихся 10-го “А”. Все с нетерпением ждали окончания урока и начала обсуждения того, что произошло в кабинете директора. Их классная вскоре после вызова Ирины к директору зашла успокоить Филимонову, но её, похоже, успокаивал кто-то другой и в другом месте. Возможно, тоже отсутствующий Огородников. Ну, какие тут могут быть линейные и квадратные функции, их мёртвые и непонятные дискриминанты и модули, когда на горизонте такая живая и ясная тема про них про всех! Когда прозвенел звонок с урока, облегчённо вздохнули и ученики и преподаватель математики Василий Фёдорыч. Он давно работал в школе и понимал, когда можно давить и получать результат, а когда это не имело смысла – сегодня был как раз последний вариант и он всё спустил на тормозах, пообещав двойную компенсацию на следующем уроке: в нынешней ситуации класс мог бы согласиться с чем угодно.
Урок был последним, в их классе вторая смена не занималась и вскоре началось обсуждение. Ирина не стала интриговать и вкратце и весьма дипломатично, сглаживая углы и сомнительные подробности, изложила суть происшедшего у директора. Публику же интересовали именно подробности и реакция дамы из горкома партии на разборки в кабинете у директора. Общество было и любопытно и вполне осведомлено о многих деталях, поэтому утаить что-то было совсем непросто. Чтобы сбить первый порыв интереса, ей пришлось ответить на многочисленные вопросы и, когда их поток стал иссякать, а темы повторяться, Ирина перевела стрелки в другом направлении. Она отметила тяжкое положение в семье их англичанки и предложила:
- Давайте устроим складчину, что-нибудь купим и все вместе придём к Нине Ильиничне, всё-таки это мы её довели до болезни. Не наше это дело – воевать с учителями: какие есть, других не будет, теперь ничего не изменить. Надо бы купить что-нибудь из продуктов и цветов. Кто знает, где всё это можно взять в одном месте? – в ответ звучали разные предложения, кому-то англичанка не нравилась в принципе и мириться с ней было проявлением беспринципности, кто-то считал, что воевать с учителями – самое последнее дело, кто-то соглашался с Филимоновой, а кому-то было всё равно, куда идти и что делать, лишь бы быть вместе, общаться и дышать атмосферой приобщённости. Были и более интимные вопросы, которые громко не озвучивались, но втихую обсуждались не менее страстно, чем публичная тема - сколько собрать денег и что на них купить.
- И что она в нём нашла? Это ведь Огородников был с ней, я сама видела, как она вышла от директора, а он уже тут как тут! – негромко поделилась наблюдениями Ольга Пересыпкина с Ниной Говорковой.
- Дружба у них. Они везде вместе бывают, я их видела и на хоккее и в кино, а один раз, не поверишь, нет, я вправду сама это видела, они были на скрипичном концерте. Можешь представить: Огородников в рубашке с галстуком и в филармоническом зале слушает классику! Я чуть из ложи не выпала!
- А что, Филимонова тащит его или сама от него тащится? – сказала Ольга, предварительно осмотревшись, не слушает ли их кто-нибудь.
- Они были как брат и сестра, друг друга не стеснялись, такие родные, улыбаются, мило так смотрят друг на дружку, он ей что-то в программке показывает, не краснеет и не стесняется, когда она от чего-то, что он ей говорит, смеётся. Ты знаешь, даже глядя со стороны, на сердце от такого теплеет! – мучительно подавляя в себе уже вполне оформившуюся женскую ревность, припомнила Нина.
- Ну, ты скажешь ещё, брат и сестра! Мы вот с моим старшим братцем ни в кино, ни в театр не ходим, на хоккей тоже и на меня он так, как на Ирину не смотрит. Взгляд у родственника совсем не такой. Не брат он ей, это точно! – с убеждением сказала Ольга и со значением посмотрела на подружку.
- Да ну?! – немного актёрствуя, ахнула та, ожидая подробностей.
Мишка Фефелов, Сашка Герасименко и Федька Тропинин по-своему оценивали состояние близости парочки Огородников – Филимонова. Тропинин утверждал, что они ближе некуда, Герасименко же, нервничая и злясь, говорил, что самое большее, на что может рассчитывать хоккеист от этой воображалы - поцелуй в щёчку за хорошее поведение.
- Если б она тебе дала, ты бы, Сашка, сейчас пел совсем другое или молчал в тряпочку, а не скулы не сводил от зависти. Не про тебя эта девочка, вот и бренчишь про неё и хоккеиста. Нет, ты посмотри на её губки, как она их приоткрыла, так и тянет приложиться, хороша Маша, да не наша! – дразнил приятеля Федька Тропинин. Герасименко поджал губы и обиженно замолчал, не зная, чем бы этаким ответить, чуть отошедши, но по-прежнему сверкая глазами, он прошипел:
- Конечно, это тебе не Светка Куренцова, с ней ни у кого проблем не бывает, она честная давалка! Что, Федюня, не так, скажешь, а?
- Это точно! – согласился Тропинин. - Но тебе бы она ни за что не дала – ставлю 100 щелбанов по лбу к одному, что даже к коленкам не подпустит! Может, у неё спросим? – приятель косо глянул на Сашку.
- Наш денди ставит перед собой только высокие задачи, что ему твоя податливая Светочка, он с неё от страсти и волнения может и свалиться ненароком, так что ты, Федот, - заметил долговязый и жилистый Мишка Фефелов, - на него не особо напирай! Это ты весь из себя грубый и невоспитанный кабан, без полёта мысли и фантазии, потому у девочек с тобой ни утончённости, ни страстей - одна тазобедренная гимнастика.
- Нет страстей, говоришь? – усомнился Федька. - Посмотрел бы ты, Мишаня, на Светочку в самый её разгар: и синие горящие очи, и мягкие рученьки, и сладенькая такая вся…- он чуть прикрыл глаза, вспоминая что-то очень приятное и на миг выпал из разговора, потом продолжил уже ниже на полтона и с некоторой грустью. - Но не со всеми, повторяю для шибко обиженных, грамотных и продвинутых, - он сделал акцент на первом эпитете и посмотрел на Сашку, - не со всеми! Кто с ней бывал, никто девочку не поминает дурным словом, хоть она и влюбчивая. Просто таким образом она ищет своего парня, а как найдёт - остановится и не упустит ни за что! Так что о ней не вякай!
Тема была исчерпана и они перешли к объекту всеобщего мужского вожделения, Ирине: о ней даже со зла ни грубость, ни пошлость на язык не наворачивались. Сегодня она выглядела необычно взволнованной и случилось это, вероятно, от того, что она всеми фибрами души и сердца чувствовала к себе острый и жгучий интерес всего класса, примерно такой же, как и у этой троицы записных циников, и от этого на лице Филимоновой пылали алые пятна, глаза были яркими и глубокими, а голос переливался и звенел совсем не девичьими оттенками.
Но никто не мог причинить ей даже мелкой пакости, у неё были и внешняя защита и внутренняя собранность, которая тут же реагировала на малейшие поползновения на её свободу и независимость, этому она научилась ещё до знакомства с Сергеем, был такой отрезок в её жизни, когда пришлось научиться.
Даша Лиговцева и Таня Косичкина тоже не упустили из внимания совместное появление перед математикой Ирины и Сергея. Втайне Таня немножко ревновала Сергея к Ирине, но признаться в этом никому не решалась, тем более Даше, которая совершенно искренне могла броситься на помощь, чтобы спасать её самоотверженно и с апелляциями ко всему свету - в том обществе, где жили Татьяна и Даша, дружба с хоккеистом Огородниковым было низким тоном, поэтому Таня старалась ничем таким себя не выдавать. Но сегодня был особенный день - день откровений и пресс привычных понятий и привычек был ослаблен новыми ощущениями и вдруг представшим совершенно непривычным для Татьяны обликом Огородникова. Он не суетился и почти ничего не говорил, а ведущая их дуэта Ирина время от времени поглядывала на Сергея, как бы сверяясь, то ли она говорит, так ли всё понимает, как это есть на самом деле. И это Филимонова, которая обо всём имела своё собственное представление и ни в каких советах не нуждалась! Может быть, где то там, в их мире иллюзий и идиллий, наедине друг с другом она и была духовным и интеллектуальным лидером, но вот здесь, в обществе, перед требовательными и всё знающими одноклассниками без Сергея для Ирины не было бы ни их мира, ни её лидерства – это достаточно проницательная и чуткая Косичкина поняла только сейчас и поразилась своему открытию. Она посмотрела на Дашу, пытаясь понять, одна ли она такая сообразительная или подружка тоже всё заметила, но та в это время переживала по другому поводу.
- На носу экзамены, она первый кандидат в медалисты, будет вот так воевать, могут и притормозить, у них там наверху свои представления о нравах. А она с Огородниковым никак собой не налюбуется: такая она умная и принципиальная, а он – её верный оруженосец. Глупая, какая она глупая! Не с ним ей надо дружить сейчас, а с Артемьевым, у него папа может на нашего директора так надавить, что тот ей всё простит и медаль - вот она! – рассуждала Даша.
- Чем он тебе так не нравится? – сказала Татьяна, едва скрывая неприятие мыслей Даши.
- Ты посмотри на него, вылитый Юл Бриннер, кольта на поясе не хватает, а так всё при нём: немигающий взгляд и ни единой мысли на лице – настоящий ковбой! Он ей не пара, это ясно всем, кроме неё. Но Ирину не переспоришь, пусть себе поиграет, пока не надоест. Они едут в разных поездах и в разные стороны, так что осталось недолго: и их дружбе и взаимолюбованию. Она будет учиться в столице, а он играть в хоккей за наш “Трактор”. У него - разъезды по стране, игры и тренировки, у неё - учёба, семинары, сессии и творческие компании.
- Он может постараться и его возьмут в столичную команду, - подумав, возразила Татьяна.
- Пока он выберется на самый верх в своём хоккее, она так от него отдалится, что им и поговорить-то не о чем будет, разве что вспоминать о том, как вместе с уроков убегали.
- У них не только прогулки в парке были, наверное, мы с тобой не всё про них знаем, – не соглашалась с ней Татьяна.
- Ну, что ты, как маленькая, Таня, это же у нас возрастное, эти привязанности и страсти, они пройдут и мы повзрослеем. Мне мама всегда про себя с папой рассказывает, у них тоже так было. Она сначала папу не замечала и не понимала, а потом до неё дошло, что муж, семья, дети, работа и остальное в жизни – это главное у женщины, а страсти и сердечные болезни – болезни роста, они проходят. У нас хороший папа, дом, мы счастливы – что ещё нужно? Нет, у Ирки просто блажь, она не знает, что творит! Ты взгляни на этого ковбоя, он сейчас пристрелит Пименова.
Их одноклассник Сашка Пименов, записной острослов и художник-карикатурист уже начертал картинку, где переплёл в известный треугольник англичанку, Ирину и Огородникова, публика наперебой разглядывала её, передавая по рядам. Ирине она очень понравилась, что-то неуловимое было в этом карандашном наброске, что передавало её сущность. Татьяна внимательно рассмотрела рисунок, оценила его технику и откровенность, потом взглянула на Сергея и поняла причину его суровости. Сашка переступил черту дозволенного, на этом публичном рисунке было что-то настолько личное, что не следовало бы его вот так, на показ. Она попробовала поставить себя на место Ирины и взглянуть на это её глазами.
Получалось, что Сергей её охранял, очень зорко и надёжно, причём, не мешал ей купаться во всеобщей любви и внимании. Это не было проявлением собственника, он беспокоился только о ней. Она удивилась неожиданному открытию, ей и в голову не могло придти такое о простоватом и заурядном однокласснике. Он был щедр, мудр и добр. И это всё хоккеист Огородников – боже, как я могла не заметить такое, с горечью подумала Татьяна. Она стала внимательнее следить за ним и Ириной и эти наблюдения доставили девушке массу приятных открытий. И Ирина и Сергей теперь уже не казались ей знакомыми и привычными одноклассниками, как и она сама – это были самостоятельные молодой человек и зрелая молодая женщина. Они были рядом с ней, учились в одном классе, их общение и дружба сложилась у неё на глазах, но эти двое совершенно выросли из школьной жизни, а она так и осталась в ней пугливой и инфантильной девочкой. Было от чего расстроиться.
Класс между тем обсуждал, что именно нужно взять с собой для первого визита к англичанке, чтобы всё выглядело и скромно и ненавязчиво, но было бы очень к месту.
- А я бы вышла замуж за него, он настоящий и надёжный! – неожиданно для Даши призналась Татьяна. Подруга чуть не поперхнулась от такой новости. Она с удивлением уставилась на Таню и по решительности на лице и блеску в глазах поняла, что это не розыгрыш, что-то в душе подруги вдруг сильно и по-серьёзному изменилось. Она была смела и решительна. Неужели это Косичкина? Даша покачала головой, как бы не веря себе.
- И скольких маленьких хоккеистов ты бы ему родила? – съехидничала она, не сумев скрыть возникшей цепной реакции женского интереса к Сергею. Но подруга этого не заметила, войдя в роль вероятной подруги однокласснику, сильному и надёжному, но не отличнику, как она сама и не любителю тонкого обхождения, как Максим Терехов - давнишний приятель и партнёр на разных вечеринках вне школьной жизни, который учился в математической спецшколе и был радушно встречен в их доме. Природа в Тане чувствовала себя очень неуютно, девушка была в плену норм своего круга, правил, продиктованных родителями, а также большинства школьных представлений и обычаев. Её чувствительная и непосредственная натура где-то в тайниках своего существа осознавала, что интеллектуальный лидер класса Ирина не могла бы так запросто и легко общаться и дружить с кем-то себе не равным. Это она чувствовала также и по тому, как Ирина относилась к ней, что в ней выделяла, а к чему обращалась через призму иронии и едва скрываемой отчуждённости. Не могла Ирина дружить с серой личностью, да и ещё так долго. Она определённо что-то в нём увидела, знала такое, что удерживало этого простого парня в круге её самых близких и глубоких интересов. Понимая, что миром управлять в отличие от Филимоновой она не может, Татьяна улыбнулась подруге, приняла лукаво-ироничную тональность, защищавшую от нападок по поводу приличий, и всё же сказала то, что почувствовала к Сергею:
- А знаешь, Даша, скорее всего пару девочек и тройку сыновей. Девочек, чтобы они учились понимать мужские нужды с самого первого проявления их мужественности, а мальчиков, чтобы Серёжка воспитал из них таких же, как и сам, мужиков, – неожиданно для себя размечталась Татьяна.
- Тройку хоккеистов, что ли? – не удержалась от иронии Даша, уязвлённая откровенной непосредственностью подруги и мучимая собственной трусостью и ещё бог знает чем, от чего страдала сама и мучила других. Но если бы она знала, какой эффект произведёт её реплика на подругу, она бы, наверное, этого не сделала. Татьяна взглянула на неё, потом вернулась к проблемам, которые обсуждались всеми и громко сказала:
- Леди и будущие леди, джентльмены и те, кто ими никогда не станет, прошу внимания! Ну, пожалуйста, уймитесь вы со своими покупками, я вас хочу огорошить! – класс тут же притих. Она поднялась и оглядела ребят, лица Ирины и Сергея казались ей какими-то особенными, они были вместе и заодно, хотя сидели в разных углах и совсем не переговаривались между собой, это её окончательно убедило в собственной правоте и подкрепило возникшую решимость.
- Мы сейчас обсуждаем, как загладить свою вину перед Ниной Ильиничной. Вот что я думаю по этому поводу. – Она сделала паузу, как актриса перед важной частью своего монолога, все притихли. – Ирина была негласной заводилой нашего ухода, мы поддержали её справедливый и очень смелый жест в защиту нашего товарища, теперь мы, опять же по её предложению, решились на публичное примирение и все вместе хотим загладить вину. Она, умная и деликатная девочка, поняла, что была по большому не права с Ниной Ильиничной и решила для себя, что вину надо исправлять. Она нам сказала, что ушла от директора, уже поняв и осознав вину. Она, я в этом уверена на все сто, всё то, что мы сейчас так дотошно обсуждаем все вместе, сделала бы одна, то есть совершенно самостоятельно, поскольку, по её представлениям, сама всё натворила, самой и расхлёбывать. Но вместо этого Ирина пришла к нам и осталась обсуждать не то, как она там лихо сражалась с учителями, а что и нам неплохо бы покаяться в грехах. Короче, ребята, взвесьте всё и вы, как и я, поймёте, что если бы с ней рядом не было Сергея, она бы уже звонила в дверь к нашей англичанке и от нашего имени просила простить и её и нас. А мы бы в это время сидели здесь и мучились от догадок, куда девалась Ирина. Потом, когда всё выяснилось бы, мы бы стали смотреть на неё косо и недоверчиво за то, что с нами, такими умными, чуткими и внимательными, никто не посчитался. И через наш сплочённый класс пролегла бы трещина. Согласитесь, что я права, именно так бы всё и было. Сергей же оказался в ту минуту рядом и не дал забыть о нас, чтобы, тем самым, впоследствии не поссорить с Ириной.
- Вам всё понятно, Извольнов, до тебя дошло, о чём я? – Миша Извольнов с готовностью кивнул, остальные одноклассники внимательно слушали и хорошо понимали обычно немногословную и тихую Таню Косичкину. Она уже вполне освоилась с заданным тоном и продолжила. - Это было мудрое решение и так мог поступить только очень умный, всё до мелочей знающий, понимающий и принимающий на веру даже немыслимые порывы настоящий друг. Не знаю, как вы, но после того, что мы все здесь увидели и услышали, я считаю, что лучшего друга, чем Сергей, я бы себе и не пожелала. Серёжа, ты меня слышишь? – тот, немного смущённый всеобщим вниманием, кивнул. - Так вот, когда в твоём графике появится пауза, не надо будет точить заезженные коньки, бежать на тренировку и тебе будет нечем заняться, позвони мне, я приду тут же и останусь обсуждать любые твои проблемы с удовольствием и пониманием. С некоторых пор они мне стали интересными, поэтому я хочу приобщиться к их решению.
- А вам, будущие джентльмены, я имею сказать следующее: не вы, изящные и утончённые, ценители муз и точных наук, будете с этих пор занимать мои мысли и фантазии, а Сергей с его вами непонятой натурой и настоящим мужским сердцем. Ирина я тебе завидую! – несмотря на сенсационность и силу девичьего признания, не прозвучало ни единого звука, ни одна острота не слетела с уст записных мастеров этого всегда модного, жёсткого и бессердечного жанра юношеского общения. В классе было тихо, атмосфера того, что так легко, спонтанно и непосредственно высказала Татьяна одноклассникам, была настоящей и окутывающей в защитный флёр юные и ещё неопытные сердца и сердечки. Татьяна подошла к Огородникову, нежно обняла и поцеловала в обе щёки. Потом посмотрела на Ирину и после этого вернулась на место.
Самый больший шок и удивление пережила, наверное, Даша. Тихоня Татьяна Косичкина, которая никогда ни с кем не переходила незримых границ и условностей общения, которая даже письмо Татьяны Онегину на уроке литературы читала чуть ли не вполголоса из-за врождённой стеснительности, и теперь эта Татьяна публично признаётся в любви совсем даже немодному и неизысканному Сергею Огородникову. Ну да бог с ней, с Лиговцевой, бог с ним с классом, но каково Ирине услышать подобное! Ирина была потрясена таким смелым жестом, казалось бы, слабой и легко управляемой Тани. Она всегда была спокойна за Сергея и его реакцию на происходящее. Он и в этот раз только и всего, что чуточку смутился. Она вобрала в себя все ощущения и мысли промелькнувшие в эти мгновения и ей стало приятно и лестно осознавать, что появилась подруга, которая увидела в Сергее то же, что когда-то заприметила и она сама. Она подошла к ней, обняла и ненадолго прижалась, пряча некстати появившуюся слезу. Потом дрогнувшим голосом она сказала:
- С возрождением тебя, Танечка! - накал витавшей над классом атмосферы разрядился и все загалдели и заулыбались, появились и остроты, но они деликатно обходили то, что теперь являло фигуры умолчания.
К англичанке решили идти всем классом, раз все провинились, значит негоже прятаться за представителей – так решило общество. По пути купили цветы и кое-что из фруктов, десятиклассники сами не так давно вышли из детского возраста и понимали, что апельсины и яблоки в таких семьях, как у их англичанки, бывают не каждый день. Нина Ильинична жила в старинном доме на купеческой улице, там она занимала две комнаты в большой коммуналке. Весь класс собрался на громадной кухне и устроил небольшое зрелище из сцены покаяния грешников перед апостолами. Несмотря на будний день и дневное время на кухне всё время толклись и жильцы из других комнат, они не скрывали ни информированности, ни интереса к инциденту. Особенно недоверчиво и придирчиво присматривалась к ним древняя старушонка, которая когда-то была библиотекарем в школе, а потом не вынесла варварских нравов и замашек малолетних читателей и ушла в тихую заводскую библиотеку.
Нина Ильинична вышла к ним вполне ухоженной, несмотря на болезненный вид. Все отметили для себя, что она была в этой семье - свет в окне и единственная надежда. Ребят поражала и не давала душевного покоя при внешнем порядке и чистоте почти церковная бедность в доме. Они шутили над собой, признавались в собственной глупости, играли с детками, но внутри них сидело первое впечатление от дощатого стола со старой клеёнкой на общей кухне, крашеного шкафа, который был гораздо древнее двадцатого века, одежды девочек, которую они донашивали друг после друга, да и старшей она доставалась, скорее всего, от добрых людей. Сергей, бывавший в таких домах чаще, понимал, что надо как-то завершать театрализованное представление и шепнул ребятам, чтобы те потихоньку сворачивали остроты в трубочки и смазывали лыжи.
Последними уходили Ирина и Сергей, они искренне заверили учительницу, что больше воевать не будут. Нина Ильинична выдержала и ничем не выдала своих чувств, она умела держать удар, уважительно отметил про себя Сергей, когда прикладывался к её руке. Несмотря на миллион житейских забот, отсутствие видимых признаков тщательного ухода и кремов, это были руки уважающей себя женщины. Последнее чётко отметила для себя и Ирина.
Когда класс вышел на улицу, им казалось, что с их душ снято сто грехов, они смеялись и шутили и прежние размолвки и принципиальные расхождения таковыми уже совсем не казались.
Расходились очень долго, провожая друг друга, к некоторым заходили домой и объясняли причину задержки. Последними в веренице провожающих оказались Ирина, Татьяна и Сергей. Так получилось, что им было почти по пути, жили они недалеко друг от друга. Татьяна чувствовала себя немного не в своей тарелке, приступ смелости пошёл на убыль и она с опасением посматривала на ставшие такими реальными опасные и рискованные штучки, о которых раньше даже мечтать не осмеливалась. Ирине было достаточно едва заметного полувзгляда, чтобы Сергей сказал от общего имени:
- Ну что ж, подруга, зови в гости, знакомиться будем! – и она окончательно оттаяла и ожила. Ирина посмотрела по очереди на Сергея с Татьяной, прислушалась к собственному самоощушению и задала себе вопрос:
- Я радуюсь или волнуюсь? А может – это ревность?
